Продлёнка - Людмила Матвеева

И тут отчим ударяет Женю по щеке. Звук пощёчины был такой, что Люда отшатнулась от окна. Женя схватилась за лицо, закрыла его ладонями. Длинные музыкальные пальцы у Жени Соловьёвой.

И как раз в эту минуту через двор пробежала тётя Вера, Женькина мама. Люда смотрит, как она мчится в распахнутом пальто. Откуда же она узнала? Да очень просто — шла с работы, и сразу всё увидела — окно-то не занавешено. Вот тётя Вера ворвалась в комнату.

— Ты? Ударил? Женю? — в каждом слове дрожит отдельный вопрос. — Ты? Да я тебя сейчас! От тебя вообще ничего не останется!

Она тоненькая, бывшая спортсменка, тётя Вера, парикмахер. Она высокая, плечи узкие, вязаная шапочка сбилась набок. Отчим рыхлый и какой-то серый, он пятится от неё, забивается в угол. Подлый, мерзкий тип. Ага! Боится, трус несчастный!

Тётя Вера тычет в него пальцем:

— Вон! И сию минуту! С вещами — вон!

Люда кивает одна в темноте — правильно, так и надо. Тётя Вера просто молодчина. Вон сию минуту и с вещами, чтобы больше не возвращался.

Тётя Вера кидается к шкафу, летят на середину комнаты мужские ботинки, коричневый свитер, рубашки какие-то.

— Собирайся! Убирайся! Женьку ударить!

Он сразу протрезвел. Испуганные глаза моргали, он был похож на побитую собаку.

— Вера! Ты серьёзно? Уходить? Прямо сейчас?

— Нет, шутки шучу! Немедленно!

Красивая тётя Вера, решительная и смелая.

— Прости меня, Вера, — бубнит отчим, — погорячился. Ну прости, и забудем, чего ты?

У тёти Веры появляется в глазах сомнение. Она молчит. Неужели простит? Люда хватается за щёки ладонями. Неужели простит его тётя Вера?

И тут вперёд выступает Женя.

Белые метёлочки качаются у лица. Глаза смотрят прямо. Люда ждёт. Что скажет отчиму Женя? Но Женя ни слова не говорит ему. Она обращается только к тёте Вере:

— Мама, знаешь, не надо его прощать. Сто раз уж прощала. Выгони его, мама.

Тётя Вера растерянно опускается на подоконник. Теперь Люда видит её спину и красиво подстриженные волосы на затылке.

— Ты так считаешь, Женя?

— Да, я так считаю.

Тётя Вера смотрит на Женю и спрашивает Женю, как младшие спрашивают у старших. Как слабые спрашивают у сильных. А нерешительные — у решительных.

— Ты так считаешь, дочка?

— Да, мама, да. Надо быть сильной, мама. И себя уважать.

— Слышал? — Тётя Вера распрямила спину. — Собирай вещи.

— А я больше не буду, — нахально сказал отчим. — Брошу пить, и всё.

Тётя Вера покачала головой:

— Не бросишь. У тебя слабый характер. Ты нас замучил. Уходи.

— У кого слабый? У меня знаешь какой характер! А у тебя, что ли, сильный? — Отчим пихал свитер в чемоданчик, сверху положил ботинки.

— У меня — не знаю, — спокойно ответила тётя Вера. — А вот Женя — сильный человек.

Тётя Вера рывком прижимает к себе Женину голову, только одна светлая метёлочка торчит вверх.

Хлопнула дверь. Через двор плетётся отчим. Он трус, потому и ударил. А сейчас он тащится со своим чемоданом, и нисколько его не жалко.

Тётя Вера закрывает шкаф.

Тут только Люда спохватилась, что занятия в музыкальной школе закончились час или полтора назад. Давно можно было вылезать из-за ящиков и идти домой.

Снежки летят в Майю

У Майи Башмаковой сегодня был хороший день.

На большой перемене вожатая Марина пришла к ним в класс и похвалила Майю за то, что она принесла кнопки для стенгазеты. Марина сказала при всех:

— Простое дело — кнопки, но Майя не забыла. Обещала и принесла. Мне нравятся такие люди, которые помнят даже о мелочах. Не подводят никого.

Марина очень хорошая.

Она ушла, а Валерка Сиволобов сказал:

— «Мне нравятся люди, которые не забывают кнопки». — Это он передразнил вожатую. — Я бы тоже не забыл, что особенного?

Но Майя ответила:

— Тебя не просили. А просила Марина меня. Это было такое поручение.

Сиволобов фыркнул и отошёл, возразить было нечего. А у Майки осталось ощущение маленькой победы.

Потом была ещё одна маленькая победа. Такой уж это был день, день маленьких побед Майки Башмаковой.

На уроке природоведения Александр Яковлевич спросил:

— Ребята, кто мне скажет, что такое вечная мерзлота?

Денис выскочил первым:

— На Севере лёд не тает ни летом, ни зимой — вечно не тает. Океан там как каток.

— И катаются? — спросил Александр Яковлевич.

— Не! — Денис не уловил ехидства. — Некому кататься — одни ледоколы и белые медведи.

Все засмеялись. Александр Яковлевич вздыхал. Он очень любит свой предмет, своё природоведение. Когда кто-нибудь не знает, учитель расстраивается.

Однажды Александр Яковлевич водил их в парк «Сокольники», он улыбался каждому листочку, он сказал тогда:

— Кто любит природу, тот любит людей. У дерева тоже своё настроение. Цветы тянутся к добрым.

Майке тогда казалось, что Александр Яковлевич говорит стихами. И почему-то было его жалко. Сегодня тоже, когда Денис неправильно сказал про вечную мерзлоту, учитель сморщился и говорит:

— Денис, пощади. Вечная мерзлота — это очень серьёзно. А тебе всё кажется смешным, это нехорошо, я тобой сегодня недоволен.

Двойку, однако, не поставил и опять вздохнул.

Майе хотелось, чтобы Александр Яковлевич не вздыхал и не расстраивался. Она вчера на продлёнке всё выучила про зону тундры. Там ночь длится полгода, там ездят на оленях, а поездов нет. Но летают вертолёты, и весёлые сильные лётчики-вертолётчики всё привозят людям — и письма, и яблоки, и книжки, и даже абрикосовый компот. Про компот в учебнике не было, но Майка была уверена — привозят, она очень любит абрикосовый компот, без него жить было бы скучно. Тем более полгода без солнца и вообще без дня.

Сейчас она всё расскажет. Майка даже руку поднять не успела, Александр Яковлевич говорит:

— Скажи ты, Башмакова.

И она стала рассказывать, что там, за Полярным кругом, даже летом не до конца оттаивает земля, лето коротенькое, и только сверху земля успевает оттаять немного, а в глубине вечный лёд. Вот почему называется вечная мерзлота.

Учитель кивал, лицо у него было теперь гладкое, совсем не сморщенное. И Майке хотелось ещё рассказывать про Север.

Она сказала, что люди там приспособились, живут себе. Чукотские пастухи пасут оленей, работают геологи, полярники не боятся холода. Ни вечной мерзлоты, ни пурги, ни долгой полярной ночи.

— Садись, Майя, — сказал учитель, — я тобой доволен.

Он поставил пятёрку в журнал и ещё одну — в дневник.

Теперь Майя идёт домой, она разбежалась и доехала по длинной ледяной дорожке от самых школьных ворот до самой телефонной будки. А дальше пошла нормальным шагом, весело размахивая портфелем. Другую руку Майка держала в кармане шубы, было приятно ощупывать круглую конфету, которая называлась «Вечерний звон». Как сказка. Или как стихи.

Эту конфету дала Майе Мария Юрьевна.

— Ты, Майя, стала гораздо лучше читать по-немецки. Вот тебе приз, — и протянула эту роскошную конфету в золотой бумажке. — А вы, ребята, тоже можете со временем получить какой-нибудь приз-сюрприз. Старайтесь.

Так сказала сегодня учительница, и вся продлёнка посмотрела на Майю Башмакову.

Это была ещё одна победа Майи. До чего хорошо, когда в один день так много побед!

Она сняла варежку и покатала конфету по ладони. Съесть её сейчас? Или лучше потом? Самое приятное — знать, что будет так, как ты решишь. Захочешь — съешь, а захочешь — домой принесёшь. Всё-таки Майка съела её, эту конфету. Необыкновенно вкусная оказалась конфета. Шоколадная вся насквозь, а внутри мелко накрошенные орехи, а сверху приделан целенький круглый орешек.

Майя бросила в урну золотую бумажку и стала прыгать с тротуара и сразу — опять на тротуар. Не могла она сегодня просто так идти ровной походкой — слишком весело было.

Хорошо бы мама была дома, а не задержалась на работе. Мама работает в редакции, там в одной комнате сидит пять человек. Мама говорит: «Все хорошие, но работать в таких условиях трудно». Из-за этого мама любит оставаться на работе вечером, когда все уходят. Тихо в редакции, молчат телефоны. Мама раскладывает по всем пяти столам свои бумаги, ей свободно, ничто не отвлекает. Мама сидит и читает толстую рукопись. Или разглядывает рисунки в будущей книге. Мама любит, чтобы её не отвлекали.

В такие вечера мама возвращается поздно, Майя сама разогревает ужин. Потом мама появляется и говорит виновато: «Ну вот, опять ребёнок в одиночестве. Разве это мать? Это злодейка — чужие рукописи ей важнее родной дочери. Всё, Майка, больше не буду задерживаться в редакции ни на минуту. В шесть ноль-ноль я вылетаю из дверей издательства — в семь ноль-ноль я дома».

Но проходит несколько дней, и мама опять является поздно и опять произносит речь про шесть ноль-ноль и семь ноль-ноль.