Maxximum Exxtremum - Алексей Шепелев

— Понятно, — сказал я, открыв пиво себе и ей, мы даже чокнулись.

Мы сели на лавку-бордюр на остановке, и рассматривая их, пили.

— Гандоны! Надо же так поступить! И мне надо же так облажаться! — Выговаривала она то, что можно было бы и не выговаривать, а потом и на меня: — А ты что, тоже повёлся? Тебе они что не сказали ничего? Или это вообще подстава?!

— Да нет, Эль, я ничего не знал, правда, — по своей извинительно-искренней интонации я почувствовал себя чуть не князем Мышкиным.

— Хуль тогда мне этот Санич мозги ебёт?! — похоже, она тоже была «в роли».

— Это Михей наверно сбил его с панталыка.

— Ну и хрен с ними. Теперь я буду знать. И они узнают… земля круглая… Блять, целый день! Я вам припомню!

— Да хватит уже, всё. Я вам не судья и не преследую никаких целей, но мне очень приятно было провести весь день с тобой — спасибо.

Она такого явно не ожидала. Действительно приятно!

Она как бы призадумалась, анализируя, а потом тихо произнесла: «Мне тоже».

Ага, вот оно значит как бывает, дети мои…

Она вдруг засмеялась:

— Гей-клуб «Чижик» — так Вася Ручкин этот шатёр зовёт!

Они сидели совсем рядом и хорошо были видны на свету — смеялись, говорили, оживлённо жестикулируя, и делали вид, что не замечают нас.

— Пойдём может подойдём, — подзадоривала она.

— Да что подходить, если они нам «на хрен не нужны», — напомнил я.

— Блять, хочется прям в срань укуриться! — она всё-таки нервничала, может, и ревновала.

— Да, — равнодушно вздохнул я, — а есть?

— Есть немножечко…

— А я вот не люблю курить — меня посещает измена.

— Блять, в срань! Трава охуительная — не то что ваше фуфло! Блять, Михей ещё этот ебанько… «Ну чё, чё?», «Ну как?» — она имитирует его суетливую манеру, а я дохну. — «Прёт, да?», «Ещё взять», «Гы-гы», блять! Люди втыкают, а он лезет, чмо! Мелочная хуйня! Зассанных полкоробка в троих, а он ещё себе что-то пытается отсыпать! У меня вон целый пакет на шкафу лежит — ну и хули!

— В натуре?! Миха бы за пакетом ползком пополз!

— Да мне он хули, Миша, — как бы отрезала она моё вновь нарождающееся неуместное остроумие.

Я на секунду внутренне замялся, но решился:

— Тогда поехали к тебе… — опять запнулся, — или ко мне…

— Ко мне, — сказала она, — только надо ещё винца купить.

Мы поднялись и быстро пошли к рынку.

Я купил на все оставшиеся не дешевого портвейна, а нормального кагора. На остановке взяли по пиву и я рассказывал уже про школьные и студенческие годы, как я всю жизнь — буквально с периода полового созревания! — сижу «в малине»: с девятого класса весь наш класс — семь девок и один я, на филфаке семь мужиков на курсе и девяносто семь баб, в моей группе — двадцать три отличницы и три долбомана: я, Репа и Коробковец, из которых к середине пятого курса остался один я! И я с ними, с ягыдыми, не особо общаюсь, не дружу, не люблю, не трахаюсь, и вообще наверно ненавижу женщин!

— Не верю, — кокетливо улыбается она, — насколько я тебя знаю, ты должен нравиться девушкам.

— Должен. Но у всех вкусы разные, а у меня своеобразные… — Всё же как приятно побыть иногда энигматичной персоной.

— Уж наслышана от Санича… — Явно мой «имидж» действовал даже на неё.

Мы доехали на троллейбусе, мило болтая. (Но они мне интересны почему-то, некоторые… наверно потому, что я плохо их знаю… Я понимаю, конечно, что умный человек, мудрый художник должен быть полностью солидарен со Станиславом Лемом — знаешь такого? — который в одном интервью в ответ на упрёк, что в его произведениях «так мало любви», сказал: меня всегда привлекала тайна бытия и космоса, а не пресловутая иллюзорная «загадка женской души»… Я — какой угодно, только не мудрый…) Сели на кухне. Было ещё рано, но голова за целый день была изнурена алкоголем. Она достала бокалы, я откупорил вино. Мы чокнулись и выпили «за встречу». Я мутно смотрел на неё и сами собою нарождались мысли-фантазии: вот ещё несколько бокалов и пойти в туалет, а оттуда подойти к ней неслышно сзади, обнять за плечи… или сразу — упасть на колени, обхватив ноги… Но это для кого-то очень просто, но не для меня. Я же этого ни за что не сделаю! Выпить бы ещё побольше. А Санич?! Может, она сама?..

Она тем временем распотрошила сигарету, достала свой пакет, отсыпала и очень профессионально забивала косяк. Я смотрел на её пальцы и губы, особенно мне понравилось, как она слюнявит бумажку…

Мы выкурили его, сев поближе друг к другу, бережно передавая, касаясь пальцами, а потом жахнули вина.

Я всё рассказывал весёлые истории о том, как мы учились, особенно про Репу — как её на первом курсе вызывали к доске разбирать предложение, она выходила, медлительная, вялая и улыбающаяся, ей диктовали, она, схватив своей сраной лапкой самый большой кусман мела, неспеша записывала первые слова три такими большими печатными буквами, что на остальное не хватало места, и довольно ждала… Взглянув, наконец, на доску, преподаватель удивлялся, заставлял стереть и написать по-новому, Репинка пожимала плечами, лыбилась, и также неторопливо стирала и писала буквы чуть поменьше, так что умещалось слова четыре… Когда процедура повторялась раз пять, препод не выдерживал, посылал профанку куда подальше и в дальнейшей своей практике старался её не спрашивать вообще — чего она и добивалась. Когда её спрашивали отвечать изустно, она подымалась с места, всячески лыбилась и мялась, и не очень внятно повторяя на все лады формулировку заданного ей вопроса вперемежку с идиотско-риторическими вкраплениями «Ну шо здесь можно сказать?..» — «Да, да…» — «Ну вот, да» — преподавателю довольно быстро надоедало: «Да Вы не учили наверное?» — Репа очень лыбилась и произносила своё коронное «Ну почему же?» Со мною дело обстояло намного проще: «Морозов!» (- «Морозов?! — ты же Шепелёв?!» — «А ты мой паспорт видела?») — «Морозов!» — «Я не учил!» — «Два!» (или добавлялось: «Почему?!» — «Я болел!» — «Опять?!» — «Да!» — «Садись, два!»). Напомню, что речь идёт не о школьных уроках чудесных, а об университетских… А внеклассные-то мероприятия — хе-хе!

14.

ОФ, как всегда, отрубился одним из первых, дед сухо распрощался и ушёл, я был тоже плох и решил тоже как-нибудь заснуть, а для этого прослушать что-нибудь из серии «бродить по сказочным мирам», например, CAN.

Только я начал начинать засыпать, в каких-то тёплых тонах представляя об Уть-уть — стук в дверь — вскакиваю — дед пидор вернулся, думаю — смотрю: Репинка. Она довольно осмотрела место происшествия, выслушала мой эмоциональный отчёт и выговор ей, на что не менее довольно сказала: «Мы решили над вами подколоть», а затем сообщила, что сегодня на факе какое-то мероприятие у «психов» (в нашем корпусе всего два факультета: наш и психфак, где учится Уть-уть), будет дискотека, и я, как вы поняли, по известным причинам ещё месяц назад предвкушал поход туда…

Было муторно, всё болело, клонило в сон, но я решил идти. Да не один, а с О. Фроловым. Я встал, расправил ещё немного чайник и поставил его. Разбудить этого сегрегата — дело невыполнимое, но профанка Репа подсобила мне водою, да он ещё не так долго спал, а следовательно, не так далеко ушёл в «сказочные миры» и французскую революцию — или просто не очень много выпили. Репа ощупала ему голову, найдя две шишки, потом зачем-то и мою, найдя несколько седых волос, пообещала что «всё будет», а О’Фролову, пожелавшему большей конкретики, была обещана бутылка пива; она также посоветовала взять с собой «мыльницу».

Вскоре недалеко от нас образовалась группка выпивающих — это вроде были «психи», но видимо с младших курсов, поскольку мы их не знали. Там были три девушки. Я присматривался в полутьме к одной из них — словно непонятно зачем попавшей в эту глухомань француженке — высокой девушке в элегантном светло-розовом или бежевом пальтишке, слыша вульгаризированный смешок, грубоватый вокал, какие-то «не наши» интонации, из-за которых и сами слова не разобрать — и не верил своим глазам и ушам: неужели это она?! Ей дают пластиковый стаканчик, она берёт, ей наливают водки, она опрокидывает, запивая её из полторашки, кажется, с тархуном. Привычная картина — но это же она — Уть-уть?! И не раз…

— Уть-уть, что ль, Лёнь, да? — громко поинтересовалась Репа.

— Кажется, это она, — вздохнул я.

— Мила Йовович, блять, — закашлялся ОФ, коверкая ударенье, предвкушая мою реакцию, — шлюха Бессона! Я бы даже сказал: Бессовестная, Без Сна, Без Носа — вспомним Гоголя, хгы-гы!

— Ничего, нормальная чикса, — продолжая комедь, одобрила Репа, — жрёть что твой Санич! — и подтолкнула меня под локоть с бутылкой: — Иди, Лёня, познакомься, что ли — ты ведь тоже жрёшь и к тому же гениален…

Я вскочил, выхлестав четверть баттла из горла, схватил рейку, которые в изобилии валялись рядом, и накинулся на Репу, пару раз протянув её по хребтине. Она тоже схватила палку, вооружился также и О’Фролов, чрезвычайно сильно оскорблённый тем, что я допил последнее — мы стали драться на всю дурачую катушку — били друг друга со всего замаха и чем попало — толстыми рейками с острыми краями и с торчащими гвоздями — они с треском ломались, разлетаясь во все стороны, мы хватали новые — прыгали, крутились, орали, фехтовали так, как будто снимались в кино и невзначай переместились в его героическую реальность или внутрь компьютерной игрушки.