Необходима осторожность - Герберт Уэллс

— Нет, сэр, — радостно ответил он.

— Была такая ма-а-ленькая мартышка, — начал м-р Тэмп.

И шепотом добавил:

— Голубая. Ты видел таких — голубых?

— Да, сэр, — ответил Эдвард-Альберт.

Собственно, он таких не видел, но вполне мог себе представить.

Тут лицо м-ра Тэмпа изменилось. Оно приняло таинственное выражение. Он поднял руку с раскрытой ладонью, как бы желая сказать: «Погоди». Губы его сжались. Глаза сделались круглыми. Он стал озираться по сторонам, как бы стараясь обнаружить подслушивающего где-нибудь в углу недоброжелателя.

— Это такой неприличный анекдот, — конфиденциально сообщил он сценическим шепотом.

Любопытство Эдварда-Альберта дошло до предела. М-р Тэмп встал и заглянул на лампу. Чего он там ищет? Ведь там ничего не может быть. Эдвард-Альберт захихикал. М-р Тэмп, ободренный успехом, наклонился вперед и посмотрел, нет ли кого за дверью.

Потом вдруг сделал вид, будто услышал кого-то под столом. Полез туда, чтобы проверить. Эдвард-Альберт не мог удержаться от хохота. М-р Тэмп кинул на него встревоженный взгляд и снова полез под стол. Потом выглянул оттуда с другой стороны, так что видна была только верхняя половина лица, выражавшая недоумение, опаску и в то же время сознание важности и таинственности исполняемого дела.

— Те! — произнес он и приложил палец к губам.

Было страшно занятно.

В этот момент в столовую вошла та дама, которая накануне обратилась к Эдварду-Альберту с вопросом: «Вы новый жилец?»

Она села на свое место за столом. И при этом сделала вид, будто не замечает м-ра Тэмпа. Отсюда можно было заключить, что он ей несимпатичен.

Курьезно, что м-р Тэмп отплатил ей точь-в-точь той же монетой. Это было смешно.

— Потом, — сказал он. — Сейчас не могу.

Появились и другие; среди них м-сс Дубер и какая-то молодая блондинка неприступного вида. При входе каждого нового лица м-р Тэмп изображал все большее огорчение, к возрастающему удовольствию Эдварда-Альберта. Было ясно, что обещанный анекдот имеет все меньше шансов быть рассказанным. Каждый раз м-р Тэмп подскакивал на месте и тотчас поднимал глаза вверх с выражением комического отчаяния. Но при этом он выбирал моменты, когда на него не глядел никто, кроме Эдварда-Альберта. В конце концов неудержимый смех последнего привлек внимание присутствующих. Его веселье показалось подозрительным. Над чем это он смеется? Потом подозрение пало на м-ра Тэмпа и сосредоточилось на нем. Вечно он со своими проделками!

Он запротестовал, обращаясь к Эдварду-Альберту. Стал оправдываться тоненьким, жалобным голоском:

— Я ведь только сказал: «дикобразик», «ма-а-аленький дикобразик». Что же тут смешного?

Потом быстро сделал гримасу и придал лицу печальное выражение.

Эдвард-Альберт стал торопливо жевать хлеб и подавился.

— Просто дикобраз, — продолжал Тэмп унылым фальцетом. — Ах ты господи!

— Вы смешите мальчика, — сказала м-сс Дубер, — и не даете ему обедать. Гоупи, уведите его и успокойте. Как вам не стыдно, мистер Тэмп!

— Я не смешил его, миссис Дубер. Он сам стал смеяться надо мной. Я только спросил его, знает ли он анекдот о мартышке и дикобразе.

— Ну хорошо, — произнес пожилой джентльмен, который днем спал в гостиной. — Что же это за знаменитый анекдот о мартышке и дикобразе? Расскажите — если только это удобно рассказывать здесь.

— Откуда я знаю? — возразил м-р Тэмп, торжествуя победу. — Если бы я знал, разве я стал бы спрашивать такого малыша?

— Вы хотите сказать, что такого анекдота вовсе нет?

— Во всяком случае, я его не знаю. Никогда не слыхал. Может быть, есть, а может быть, и нет. Я вот уже много лет всех спрашиваю о нем. А мальчик так смеялся, что я подумал, он и в самом деле что-нибудь знает…

Старик недовольно заворчал.

— Все ваши штучки, мистер Тэмп, — сказала м-сс Дубер. — Если вы не перестанете, я вас оштрафую… — И, желая переменить тему, заметила: — Наши бельгийцы сегодня что-то запоздали…

М-р Тэмп откашлялся, чтобы пропеть какую-то мелодию, но остановился, поймав взгляд жены.

— Хм-м… — промычал он и мгновенно стушевался.

Когда Эдвард-Альберт, с глазами, мокрыми от слез, еще не вполне успокоившись, вернулся в столовую, бельгийцы были уже там, застольная беседа перешла на другие предметы, и он так и не узнал, что знаменитый анекдот о мартышке и дикобразе был просто розыгрышем. Он сейчас же отыскал глазами м-ра Харольда Тэмпа и был вознагражден сочувственной гримасой.

Так между ним и м-ром Тэмпом установилась странная духовная связь. Они укрепляли друг в друге чувство уверенности в себе. Каждый из них воспринимал другого как доказательство своего собственного существования.

Когда м-р Тэмп входил в одну из гостиных и все давали ему понять, что хотя в сущности они ничего против него не имеют, но все же он им давным-давно надоел, он искал Эдварда-Альберта, зная наверняка, что встретит полный радостного ожидания взгляд. А Эдвард-Альберт, робко присоединяясь к обществу, где никто, кроме профессионально любезной м-сс Дубер, не считал нужным его замечать, неизменно встречал специально для него приготовленную гримасу Харольда Тэмпа и ту неуловимую лукавую усмешку, которая скрепляла их тайный союз против остальных обитателей пансиона.

«Их нет, — без слов говорили они друг другу. — А мы существуем».

13. Первое ощущение масштаба империи

За колоритной фигурой м-ра Харольда Тэмпа время от времени возникали и вновь исчезали другие лица. Например, упомянутый уже второй студент — молодой Франкинсенз из университетского колледжа, имевший столько наград. Он был высокий и тонкий, и голова у него была похожа на грушу, обращенную широкой частью вверх. Он подошел к Эдварду-Альберту со словами:

— Вы, кажется, тоже принадлежите к ученому цеху?

— Не совсем к ученому, — ответил Эдвард-Альберт. — Я учусь в Кентиштаунском Имперском Колледже Коммерческих Наук. Готовлюсь на чиновника.

— О боже! — с нескрываемым презрением воскликнул м-р Франкинсенз, тотчас отошел и уже больше не подходил к нему.

После этого в душе Эдварда-Альберта зародилась глубокая ненависть к м-ру Франкинсензу, и он страшно огорчался, что никак не найдет способа отомстить ему. В мечтах он называл его «Редькой» и отбивал у него замечательно красивую, но несуществующую молодую даму, в которую тот был безумно влюблен. Большую роль в этом деле играл новый, сшитый у портного костюм Эдварда-Альберта. Но Франкинсенз обращал мало внимания на эти страшные оскорбления, поскольку ему о них не было известно.

Эдвард-Альберт смотрел, как он играет в шахматы в уголке гостиной — чаще всего с индийским молодым джентльменом, который был похож на «старичков» Вольтеровского колледжа и говорил высоким голосом, звонко и отрывисто, вызывая этим в Эдварде-Альберте безотчетное чувство превосходства, особенно после того, как он узнал от старого м-ра Блэйка, что такая манера говорить свойственна существам низшей породы, населяющим Индостан. Этот юноша был частью Индийской империи Эдварда-Альберта. А что касается того, будто он представлял из себя персону, как сын раджи, то, как пояснил м-р Блэйк, «у этих раджей их целые дюжины».

— У них там гаремы, и чтобы их содержать, они сдирают шкуру с населения, а потом обвиняют в этом нас. Пять жен, куча наложниц — и это еще тоже не все… В Индии он, может быть, и сын раджи, но здесь у нас — попросту скверный ублюдок. А послушать его, так выходит, что мы ограбили Индию, захватив в свои руки ее торговлю хлопком, и вообще завладели всеми ее богатствами. Гаремы — это их заводы, и сколько бы у них ни было богатств, они производят столько ртов, что те все пожирают. И когда я вижу, как он разговаривает с хорошенькой беленькой английской девушкой, вроде мисс Пулэй, и рисуется перед ней, во мне просто вся кровь кипит. Там у них она была бы Мэм Сахиб и он не смел бы глаз на нее поднять.

Эдвард-Альберт, как будущий гражданин метрополии, прислушивался издали к тому, что говорит его подданный, следил за возмутительными движениями его длинных пальцев и негодовал, когда он смеялся своим пронзительным смехом, одержав победу над «Редькой», который в конце концов все-таки англичанин и должен был бы понимать, что ему не пристало проигрывать в шахматы человеку, находящемуся под эгидой его власти. Необходима осторожность: только ослабить давление, и в любой момент может вспыхнуть новый мятеж.

И в мечтах он расправлялся с подчиненными народами очень круто; он сурово и беспощадно расстреливал их из пушек, потому что этого они боятся больше всего: это отнимает у них надежду на воскресение. Он вспомнил придуманное им в детстве электрическое ружье, не требующее перезаряжения, и с этим ружьем в руках стал прокладывать себе путь среди бесконечных орд мятежников в чалмах; он косил их тысячами, буквально тысячами, спеша на выручку глупому «Редьке» — и как раз вовремя.