Пацаны. Повесть о Ваших сыновьях - Алина Сергеевна Ефремова

Спустившись с моста, автобус распахивал двери на первой остановке, и выходили мы с Ваней, на следующей Лёха, потом Грач с Родей,через несколько остановок Саня, потом Захар. Мы жили не так уж и близко, но по меркам огромного города были соседями.

Первым вопросом, который вы бы услышали при знакомстве с московскими ребятми: «ты с какого района?» – будто это могло объяснить, что за человек стоит перед тобой.

Дальше следовали обсуждения (в духе: «о, бывал там однажды») и выяснение того, есть ли общие знакомые или какие-то объединяющие вас места. Как правило, зацепка всегда находилась, и дальше разговор шёл намного свободнее…

Сейчас, когда границы мира значительно раздвинулись, всё это деление по районам кажется таким смешным, но тогда территориальная принадлежность была границей братства, нерушимого союза и объединяющей людей силой…

Сухарь

Лето приближалось к своей печальной серединной отметине. Некогда пышущая свежестью листва потемнела и покрылась слоем пыли. Вечера стали особенно душными и начинались уже заметно раньше июньских, а утро всегда наступало стремительно, за считанные минуты отняв у земли остатки ночной прохлады; оно вываливало на московские улицы всю мощь зноя, и лишь надежда на грозу ободряла сердца горожан.

В один из только что начавшихся дней мы с Вано по обыкновению вышли из автобуса на первой остановке после моста и у самого дома встретили абсолютно пьяного чувака, который сидел на лавочке у Ваниного подъезда. Он явно спал, зажав жестяную банку пива между коленями. Его голова была опущена вперёд, и каждый раз он резко вздрагивал, когда тело предательски накренялось к асфальту. Пробуждение было секундным. Голова вновь опадала на безвольной шее и снова медленно, но верно тянула тело к земле.

«О, это ж Глеб! – весело сказал Вано, заприметив парня ещё издалека, – эй, бухарик, здорово!» Чувак встрепенулся и так резко обернулся назад, что чуть было не завалился боком на землю.

– Ты чё? Меня ждёшь? – с ещё большим весельем в голосе поинтересовался Ваня.

– Не-е-е, с чего ты взя-я-ял? – спросил парниша, по-дурацки растягивая гласные, как делает всякий пьяный, изо всех сил пытающийся казаться трезвым.

– Ну! Ты ж у моего подъезда сидишь, дол***б! – засмеялся Вано.

– У твое-е-его-о-о?

Экая неожиданность. Походу он был не в курсе, где находится.

– Ну да, твой дом – следующий! – веселясь, сообщил Вано. – Чё, опять бухаешь?

– Я? Да не, я так, чуть-чуть пивка дёрнул с пацами после работы…

– Ага, пивка, ну-ну, – Вано пихнул меня под бок локтем, кивая на парня, и заржал в голос.

Глеб всеми силами пытался понять, над чем мы смеёмся. Он был в светлых парусиновых брюках, покрытых разводами от пролитого на ноги алкоголя, с грязными коленками, свидетельствовавшими о частых падениях, грязными волосами, прилипшими ко лбу, и чёрной грязью под ногтями. Губы блестели от слюны, а глаза бегали, пытаясь зацепиться хоть за какой-то предмет. В общем, всё в нём было неприятно, включая мерзкий запах перегара и пота.

Он встал, покачиваясь, и стоял так с минуту, упёршись взглядом в помойку у скамейки. Мы, с застывшим на губах смехом, наблюдали за ним. Минута эта, видимо, показалась ему секундой, в течение которой он то ли собирался с мыслями, пытаясь разродиться хоть каким-то внятным словом, то ли выжидал от нас предложения продолжить веселье. Потом, пошатнувшись, резко протянул руку попрощаться и, попрощавшись очень неуверенным, едва ощутимым рукопожатием с каждым из нас, побрёл к своему дому, заплетаясь в ногах.

– Это кто, Вань?

– О-о-о, брат, ты чё, это наш местный клоун. Глеб – синяк, Бухарь-Сухарь)). Ты ещё наслушаешься про него историй. Он у нас завсегдатай на всех вписках и тусах; в общем-то, у него мы тоже нормально так зависаем. Если не хочешь, чтобы было тухло, – звони Глебу, он развеселит по-любому.

Такое себе веселье – наблюдать за его пьяным дебошем и горячечным бредом. Вроде смешно, но как-то грустно. Молодой, но уже спивающийся парень. Мой ровесник. Звали его Глебом, прозвали Бухарем, а потом Бухарь как-то превратился в Сухаря с ударением на «у». По трезвости Сухарь вроде бы был вполне себе нормальный парень, даже учился (одному богу известно, как он, спустя пару лет, всё-таки смог получить диплом юриста), но стоило ему напиться…

У пацанов с ним была связана добрая сотня ржачных историй, но все об одном: Глеб бухал – все над ним угорали. То изрисуют его маркерами, пока тот дрыхнет пьяный в стельку, то разведут на что-нибудь, а чаще всего на вписку, то он что-нибудь отчебучит. К своим двадцати пяти Глеб полежит в больнице с панкреатитом, два раза сломает одну и ту же ногу и три раза его заберут в дурку. Всем нам было как-то противно думать, что он спивается на наших глазах, стыдно, что мы не стараемся помочь, но на самом деле всем было на него плевать, потому что интересен он был только в качестве клоуна на нашем празднике.

Как-то раз, после моей первой встречи с Сухарем, Димас позвал нас к себе. У него тогда съехали квартиранты, не в силах больше мириться с условиями. Диме снова нечего было есть, не было бабла на сигареты, и он собирал народ у себя за провизию))). Пришёл и Глеб. Всё шло по стандартному сценарию: алкоголь, гашиш, девки врубили музон на полную и танцевали в гостиной. Когда выпивка подошла к концу, встал вопрос о том, кому идти в магазин, и сошлись на Глебе. Сухарь тем временем уже дошёл до состояния громогласного вещания какой-то ереси, стоя босым на стуле, с подвёрнутыми до колена джинсами и без футболки. Сначала он отнекивался, но так как больше всех хотел догнаться, то особого труда уломать его пойти не составило. Единственное – он прицепился к Димасу, мол, дай мне свою модную розовую футболку, хочу «как мажик пойти».

Димас сразу начал нервничать, отказываться, но коллективными усилиями нам удалось донести до него, что Глеб ради всех быстренько сгоняет туда-обратно, а футболку потом можно и постирать, если что. В общем, мы зарядили Глебу бабла, надели на него эту чёртову футболку (сам он был не в силах, путаясь в рукавах как двухлетний ребёнок) и вытолкали за дверь, а сами продолжили веселье.

Минут через 40 вваливается Глеб, весь в крови, слезах, соплях, слюнях. Футболка разодрана вдоль прямо по середине и висит как жилет, вся красная от крови, стекающей по плечу, спине. Руки тоже все в крови. Под глазами жёлтые свеженькие фингалы. Заходит и на все вопросы воет: «Я нико-о-о-огда-а-а больше не на-а-адену-у-у эту еб**ую розовую футболку-у-у!» Кое-как успокоившись (девчонки сразу начали кудахтать вокруг него и быстренько обработали, завязали и заклеили все боевые ранения), рассказывает, что