Вельяминовы. Начало пути. Книга 1 - Нелли Шульман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Столько времени он в темнице пробыл, хочется порадовать его».
Башкин смотрел на ее тонкое, будто иконописное лицо, на серые глаза, в которых сейчас, на солнце, играли золотистые искорки, на длинные пальцы, которые мягко, аккуратно касались свежей травы, и мнилось ему — будто вся она соткана из света и сладкого, кружащего голову запаха цветущих лип.
Тишина стояла на лугу, знойный воздух полудня окутывал их, жужжали пчелы, а наверху, в просторе неба, парил, широко раскинув крылья, одинокий коршун.
— Феодосия, — сказал Матвей, и она поднялась, пряча лицо — только глаза сияли, — в охапке цветов.
— Что, Матвей Семенович? — спросила она, глядя на Башкина — мягко и доверчиво, будто ребенок смотрит на родителя. «Случилось что?».
— Случилось, — ответил он, с трудом подавил в себе желание коснуться ее руки, что была совсем рядом с ним, и посмотрел ей прямо в глаза: «Надобно мне тебе сказать кое-что, боярыня».
Слушая его, Феодосия молчала, и только краска сбегала с ее лица, пока не стало оно совсем бледным, мертвенным, — даже губы бросило в синеву.
— Поэтому и иду я на суд, — закончил Башкин, — что без тебя нет жизни мне. Все равно мне сейчас — умру, так умру, хоша под пытками, хоть бы и на костре. Бежим вместе, Феодосия, бежим! Там, на свободе, сможем жить, как захотим, всегда рядом будем, до смерти нашей».
Он попытался взять женщину за руку, но та медленно, будто во сне, отошла от него.
— Обещалась я до смерти другому человеку, Матвей Семенович, — тихо сказала Вельяминова.
«И нет у меня пути иного, кроме того, что выбрала я, с Федором повенчавшись. Нет, и не будет».
— Так люблю я тебя, Феодосия, — умоляюще сказал Башкин. «Разве ж можно любящего тебя оттолкнуть?»
— Не просила я твоей любви, Матвей Семенович, — спокойно сказала Вельяминова. «Не искала я ее, а что пришлась я тебе по сердцу — в том моей вины нет. Уезжай с Феодосием, а там, даст Бог, встретишь ту, что люба тебе будет. А я тут останусь — здесь муж мой, дитя наше, и не надо мне ничего другого».
Она собрала цветы и добавила: «А разговор этот забыть нам стоит — что тебе, что мне. Не было слов таких сказано».
— Так как же не было! — крикнул Башкин вслед женщине. «На смерть ты меня только что обрекла — сможешь ли сама жить после этого?»
Феодосия, ничего не ответив, пошла по узкой тропинке через цветущий луг, к усадьбе.
Башкин долго смотрел ей в спину — пока не пропала она из виду, — будто и вправду растворилась в полуденном мареве.
Федор приехал в подмосковную ранним вечером, когда на луга стал наползать туман, а с реки потянуло сыростью. Он спешился и сам отвел коня в стойло. Тихо было на усадьбе, ровно и не было никого вокруг. В окне Федосьиной горницы виднелся огонек свечи.
Сама она стояла, прислонившись виском к резному столбику крыльца, с неубранными, по-домашнему, волосами. Тени залегли под ее глазами, ровно не спала ночь боярыня, и спал румянец с ее лица. Она теребила тонкими пальцами жемчуга на шее. Федор, раз взглянув на нее, так и застыл с уздечкой в руке.
— Марфа здорова ли? — ломким, будто не своим голосом спросила Феодосия.
— Все в порядке, — Федор подошел к ней и притянул к себе, прижавшись губами ко лбу. «Не заболела ли ты сама, а, боярыня? А то сама горячая, а руки холодные, будто лед».
Она взглянула на мужа снизу, и тот поразился — так смотрели на него подранки на охоте, прежде чем добивали их.
— Есть у меня до тебя разговор, Федор, — сказала Феодосия. «Да только, боюсь, не по душе он тебе придется».
Они сидели на косогоре над рекой и молчали. Феодосия опустила голову на колени и смотрела, как медленно наползает закат на заливные луга на том берегу. Брусничный цвет понизу, сменялся зеленоватым, лиловым, уходил поверху в чернильную темноту ночи, где уже проглядывали первые звезды.
Федор тяжело вздохнул, и чуть обняв жену за плечи, почувствовал, как слабеет под его рукой ее напряженное, застывшее тело.
— Не виню я тебя, Феодосия, что ты мне всего не рассказала, — проговорил он. «Сама знаешь, не таким я был, когда повенчались мы. То есть думал я обо всем этом давно, да вот только сейчас стал вслух говорить».
— Боялась я, Федя, — женщина внезапно, уткнув лицо в ладони, разрыдалась. Федор испугался — первый раз видел он жену плачущей, даже когда Марфу рожала она, ни слезинки не пролила.
— Ах, как я боялась! — продолжила Феодосия. «Я ж с детства одно знала — чужим не доверяйся, чуть шаг за порог дома — там враги все, только проговоришься, хоть словом единым — на дыбе повиснешь. И замуж за своего человека вышла.
А тут ты — и не могла я ничего сказать тебе, решишь еще — ведьма я, еретичка, и гореть мне на костре. Или сам кому проговоришься и под пыткой дни свои закончишь», — она высморкалась и вытерла рукавом заплаканное, в красных пятнах лицо. «Как же можно любимого своего на смерть посылать?»
— А любимую как можно? — мягко спросил ее Федор. «Да как же ты, Федосья, могла подумать, что донесу я на тебя? Ты жена моя, плоть моя, — если больно тебе, то и мне больно, заботит что тебя — то и мои заботы, до смерти нас Бог соединил».
Феодосия слабо улыбнулась и чуть пожала пальцы мужа.
— А что там тебе Матвей Семенович говорил, — усмехнулся Федор, — так, неужели могу я хоть на вот столько, — он показал пальцами — на сколько, — в тебе усомниться?
Говорил и говорил, я тебе больше, Федосья, скажу — глядя на тебя, любой голову потеряет.
Так что и не думай даже об этом, забудь».
— А как жить-то теперь будем, Федор? — покусав сухие губы, сглотнув комок в горле, спросила Феодосия.
— Так как, — он чуть развел руками. «Как жили, так и будем. Только, сдается мне, легче нам жить станет, хоть ненамного, а легче, прав я, али нет?».
— А как же Марфа? — Феодосия робко прижалась головой к плечу мужа, а тот обнял ее посильнее.
— А что Марфа? — спросил он усмешливо. «Пока пусть растет, а там посмотрим. Тебе батюшка твой, когда все рассказал?».
— Да как десять, али одиннадцать мне, было, — вспомнила Феодосия. «Федор, но как, же так?»
— Что? — посмотрел на нее муж.
— То, что я тебе сейчас поведала — за это ж на костер отправляют.
— А ты думаешь, за то, что я Феодосия из тюрьмы монастырской спас, по голове меня погладят, коли узнают? — хмуро сказал Федор. «Через две недели царь из Кириллова монастыря на Москву тронется — надо, чтобы к этому времени и духу его тут не было.
Конечно, как по мне, я бы и Матвея Семеновича с ним отправил, да ежели человек сам на дыбу рвется — оттаскивать я его не буду. А ты мне, Федосья, лучше вот что скажи — раз уж теперь между нами секретов нет, — сможет ли батюшка твой помочь нам в этом деле?»
— А как ты думал Феодосия-то вывозить? — спросила его жена.
— Через Смоленск. Есть у меня там человечек, что мне обязан кое-чем, — провел бы его до литовской границы. Да вот сейчас думаю — не лучше ли грамоту батюшке твоему спосылать.
Есть же у вас тут на Москве тайные гонцы, а? — Федор взглянул на жену.
— Все-то ты знаешь, — чуть улыбнулась она.
— Все да не все. Например, Федосья, читал я послания архиепископа Геннадия…
— Пса смердящего! — перебила его Феодосия. «Он да Иосиф Волоцкий — заклятые враги наши. Знаешь, небось, как он вез по Новгороду людей на казнь — одел их в берестяные шлемы и написал на них «Се есть сатанино воинство», а потом велел шлемы эти на их головах и поджечь».
— Знаю, знаю. Я к тому, — ответил ей Федор, — что Геннадий про вас пишет — знаю я, а что вы сами говорите — не знаю. А узнать бы хотелось».
— Я могу и сейчас, — начала Феодосия и осеклась, прерванная долгим поцелуем мужа.
— Сейчас, Федосья, поздно для богословия-то. Вон луна уже поднялась, — Федор встал и протянул ей руку: «Пойдем».
— Куда? — она тоже поднялась.
— Вот же любопытная ты, жена! — Федор чуть подтолкнул ее вперед. «Ежели муж тебе говорит что — надо подчиняться, и молча, а не вопросы задавать. И как у вас в Новгороде мужья с женами живут — не разумею».
Феодосия только рассмеялась и пошла вслед за мужем по тропинке, что вела вглубь леса.
Пока они плыли на остров, что лежал в самой середине уединенного озера, Феодосия откинулась на корму лодки и смотрела в небо.
— Смотри, Федор, — сказала она, — ночь-то, сегодня какая, звезды как падают. Ровно, что их к земле притягивает».
— А слышал я, Федосья, будто на севере на небе пазори играют? Видела ль ты их? — спросил ее Федор, помогая жене выйти из лодки.
— Да, как батюшка меня на Поморье возил, еще ребенком. То вещь пречудесная, Федор, сполохи на небе разноцветные играют, столбы света ходят, даже треск от них слышно.
— Я и не знала, что у тебя тут дом поставлен, — сказала женщина, нагибаясь, чтобы пройти в низкую дверь.
— Разве это дом, — Федор зажег свечу, и Феодосия увидела низкое, широкое ложе, застеленное звериными шкурами и мехами, и закопченный, сложенный из озерных валунов очаг. «Так, изба переночевать. Охота тут уж больно хороша в лесах, да и рыбалка тоже. Вот и срубил я тут сторожку — если придется на ночь остаться».