Вся синева неба - да Коста Мелисса

У него чувство, что он снова бежит, еще раз уклоняется от прощаний. Ладно, не важно. Через несколько месяцев его не будет. Оставшиеся договорятся со своими воспоминаниями, сами придумают достойное прощание и весомые причины.

Жоанна сидит по-турецки в воде, которая доходит ей до пояса. Она расстелила выстиранное белье вокруг на валунах. Услышав шорох его шагов по гальке, она поворачивает голову.

— Ты дописал свое письмо?

Он пожимает плечами. Вид у него хмурый.

— Да.

— Отправишь его сегодня?

— Или завтра. Когда мы поедем делать покупки для похода.

Повисает молчание. Он стоит на берегу, переминаясь с ноги на ногу. Он напряжен. Жоанна бьет руками по поверхности воды, летят брызги.

— Ты недоволен? — спрашивает она.

Он хмурит брови.

— Что?

— Ты недоволен тем, что написал?

— Да… Немного. — Он выдавливает подобие улыбки. — Это видно по моему лицу?

Ее лицо ничего не выражает, когда она отвечает:

— Да. Но ничего страшного, ты напишешь еще.

Он отвечает не сразу. Потирает шею, смотрит, как она плещет руками по воде.

— Да, но… У меня мало времени для этого.

На этот раз Жоанна поворачивается к нему. Подтягивает колени к груди, поднимает к нему свое бледное лицо.

— Потому что ты скоро умрешь?

Она спрашивает тихим голосом, но отчетливо, нимало не смущаясь. Ему это нравится. Он не спешит с ответом, садится на большой валун, снимает ботинки, носки и погружает ноги в прохладную воду.

— Нет. У меня есть еще время, прежде чем это произойдет… То есть, я думаю…

Несколько секунд он играет с водой, бьет по ней пальцами.

— Два года, — говорит она.

— Приблизительно.

— Два года — это достаточно, чтобы написать настоящее письмо, правда?

Она смотрит на него серьезно и выглядит совсем взрослой, не потерянной девочкой, как он думал в первые дни.

— Не в этом проблема.

— Не в оставшемся времени?..

— Нет.

— В чем же?

— В том, что я все забуду. Может быть, через полгода. Может быть, завтра. Так что я не знаю, будет ли у меня случай написать это письмо.

Жоанна поджимает губы, задумавшись.

— Да. В таком случае…

Она продолжает размышлять, чертя руками круги на поверхности воды.

— В таком случае ты должен писать понемногу каждый день. Как только тебе придет мысль… Что-нибудь, что тебе захочется сказать.

Он взвешивает сказанное, перекатывая камешки под ногами на дне.

— И посылать фрагменты письма по мере написания?

Жоанна качает головой.

— Ты не обязан их посылать. Это и не должно походить на письма.

Он хмурит брови, не понимая. Она продолжает:

— Это может быть просто дневник, который… который ты будешь заполнять словами по мере нашего путешествия.

— Словами, которые никогда не дойдут до них?

— Нет. Твой дневник до них дойдет.

— А как? Когда я забуду всю мою жизнь, я забуду и дневник, и кому он был адресован.

— Я могу его им послать.

— Ты?

— Да. Ты дашь мне адрес, и я обещаю послать им дневник, когда тебя не станет.

Он невольно морщится. Ему невыносимо слышать от нее прямыми словами, что он умрет.

— Ты можешь писать этот дневник и для себя, — добавляет она.

— Как это?

— Ты боишься все забыть.

— Да.

— Но у тебя будет все это, все эти забытые воспоминания в дневнике. Это поможет тебе вспомнить, когда ты… когда ты не будешь больше знать, кто ты и что здесь делаешь…

Этот разговор наводит на него тоску. Еще хуже, чем давеча, когда его одолевали воспоминания о Лоре.

— Мне не очень хочется говорить об этом сейчас…

— Хорошо.

Она погружает руки в воду, и они исчезают до локтей в потоке.

— Ты просто оставишь мне инструкции…

— О чем?

— Если я должна буду передать что-нибудь кому-нибудь.

— О… да.

Снова повисает молчание. У Эмиля набухает ком в горле. Ему нравится, что Жоанна свободно говорит о том, что с ним будет, что она не стесняется. Однако он теряется от легкости, с которой она это делает. Как будто смерть, его смерть — сущий пустяк, простая формальность в этом земном мире. Это хорошо, но в то же время смущает.

Потому он и бежал от своих близких, чтобы отделаться от этого: от уз, привязанностей, боли расставания. Легче умереть в присутствии незнакомки, которая смотрит на тебя равнодушно, легче ни к чему не быть привязанным, когда придет время. Но это смущает.

Он откашливается.

— Что касается инструкций…

Жоанна как будто удивлена, услышав его голос. Она, должно быть, погрузилась в свои мысли, далеко, очень далеко от ручья, его амнезии и его близкой смерти.

— Наверняка настанет момент, когда я буду не совсем в себе и захочу вернуться домой.

Она серьезно кивает.

— Я хочу, чтобы… я не хочу домой. Что бы я ни делал… даже если буду тебя умолять. Я не хочу, чтобы они видели меня таким.

Она не просит ни объяснений, ни причин, не выражает никакого удивления, не высказывает суждений, только кивает. Она здесь, чтобы получить инструкции и исполнить их в точности. Это их молчаливый договор.

— Хорошо.

Он с трудом сглатывает. Хорошо, что этот вопрос улажен. Завтра он отправит письмо. Может быть, купит блокнот для дневника. Там будет видно.

Жоанна проспала всю вторую половину дня. Она еще бледная, но сказала, что головная боль прошла. Когда она встала, он сидел неподвижно над своим письмом.

— Ты его перечитываешь?

Он качает головой.

— Нет. Я обдумывал эту идею с дневником.

Она не спрашивает, решил ли он купить блокнот. Нет, она задает совсем другой вопрос, застигший его врасплох:

— Как они тебе ответят?

Он молчит, только открывает и закрывает рот.

— У них нет адреса, куда тебе писать, — добавляет Жоанна.

— Нет. Но…

— Но?

— Я что-нибудь придумаю.

Это абсолютно ничего не значит. Это значит только, что он никогда не рассчитывал получить от них ответ. Он мотает головой, чтобы стряхнуть накатившее оцепенение.

— Мы вроде собирались наполнить бак водой?

— Да.

— Ну так пойдем займемся.

Жоанна легла спать рано. Мрачное настроение не покинуло Эмиля. Стало еще хуже теперь, когда стемнело и Жоанна спит. Парковка пуста. Кажется, они здесь одни. Он достал коробку из стенного шкафчика, ту, в которой лежат все фотографии. Весь день он вспоминает вопрос Жоанны о его письме. Как они тебе ответят? Он ломает голову, почему не подумал об этом, почему никогда не рассчитывал получить от них ответ. Хочет ли он его получить? Или нет? Может, боится пойти на попятный и вернуться в Роанн, если его получит? Или он чувствует себя уже слишком далеко от них, от жизни, чтобы хотеть оставаться на связи?

Он открывает наобум один из альбомов в коробке. Все страницы исписаны маминым почерком. На первом снимке как раз она, беременная до кончика носа. И подпись: Мы ждем ребенка. Рядом с фотографией кто-то нарисовал цветочек, наверно, Маржори. Значит, мама на снимке ждет его. Внизу страницы написано несколько слов. 13 марта: мы выбрали имена. Эмили, если девочка. Эмиль, если мальчик. Папа нервничает. Маржори сучит ногами. Только мама остается спокойной.

Он водит пальцем по странице. Спрашивает себя, как бы реагировал он, если бы Лора носила ребенка. Сучил бы ногами? Нервничал? Или он никогда по-настоящему об этом не думал? Все, чего он хотел, — чтобы Лора осталась и чтобы она была довольна. Ребенок был только планом. Вульгарным орудием. Он переворачивает страницу с горьким вкусом во рту. Она права, он был последним эгоистом. Все, чего он хотел, — не дать ей уйти.

Первые снимки его младенцем. Вот он в роддоме. Вот сияющие родители. Крошечная Маржори склонилась над ним с любопытством. Ей было четыре года, когда он родился.

Эмиль листает страницы быстрее и берет другой альбом. Альбом его рождения не из самых забавных. Он, красный и щекастый, во всех возможных позах. Следующий альбом перепрыгивает на шесть лет вперед. Эмиль школьник, жгучий брюнет. Играет в баскетбол, катается на скейтборде. Находит птичку в кустах. Больше нет такого количества комментариев под фотографиями.