Тайны острова Пасхи - Андрэ Арманди

В 1780 году вождь инков, Тинак-Амару, поднял в последний раз свой народ и добился победы над проклинаемыми иностранцами; но в следующем году он был предан, взят в плен, подвергнут пыткам, но молчал и умер 16 мая 1781 года в Куско в страшных мучениях. Еще через два года был повешен его двоюродный браг Диего, но ни пытки, ни угрозы смертью не могли заставить его открыть происхождение тех денежных средств, которыми располагало восстание. Род инков был уничтожен или умирал в тюрьме, но все они замыкались в этом героическом молчании. Восемьдесят тысяч человек поплатились головами за это восстание, но сокровище инки никогда не попало в чужие руки.

...Загадочный старичок обводит наши взволнованные от ожидания лица торжествующим и улыбающимся взглядом. Он заложил руки за жилет, выпятил грудь, ходит гоголем. Можно подумать, что гном актерствует! И самое удивительное, что никому из нас не приходит в голову смеяться над этим. Решительным движением бросает он на стол перед Гартогом последний документ, вынутый им из портфеля.

― А теперь прочтите это!

Это листок, исписанный торопливым угловатым неразборчивым почерком, кривыми строчками. Если правда, что почерк является отражением духовного облика, то несомненно, что этот почерк принадлежит нашему загадочному ученому.

Гартог собирается читать; Кодр жестом останавливает чтение:

― То, с чем вы сейчас познакомитесь, стоило мне двух лет беспрерывных изысканий. Слишком долго было бы объяснять вам, каким смещением случайностей и какой системою дедукции я дошел до дешифровки, а затем и до перевода надписей этих говорящих досок.

Три единственные существующие в мире доски являются только фрагментами какой-то книги о происхождении богов, которая, вероятно, была целиком написана на этих деревянных таблицах. Две первые доски, сохранившиеся в музее Сантьяго, гораздо более древние, и судьбе угодно было, чтобы текст их являлся связанным, как текст двух страниц одной и той же главы. Совершенно невозможно определить их время какой-либо датой, хотя бы даже приблизительной. К тому же они, по всему вероятию, являются только копией текста, который первоначально был высечен на камнях храма.

Третья доска похожа на две первые только по иероглифам, и хотя является тоже очень древней, но, вероятно, написана каким-нибудь священником храма солнца, чтобы служить ключом к неоценимой тайне, которую текст этот заключает в себе. Не забудьте, что именно эта последняя доска была добровольно передана доктору Кормеро жрецом, умиравшим на «Галатее», и что, передавая ему доску, жрец сделал непонятый доктором жест, завещающий ему, вместе с тайною, обязанность оберегать священного ребенка.

Доктор Кормеро умер в свою очередь, не разгадав тайны; раса, одним из последних представителей которой был тот ребенок, по всей вероятности, теперь уже угасла. Одна только тайна осталась ― и награда будет принадлежать тому, кто первый разгадает тайну.

Именно эту тайну разгадал я своими изысканиями, и тайна эта теперь становится вашей.

А теперь читайте, господин Гартог».

Гартог стал читать:

«...И тогда Инти, бог Света, и Коэ-Коа, богиня Мрака, разделили между собою пополам царство Времени.

- Но Коэ-Коа завидовала Инти, ибо от лучей Инти открывались глаза Жизни, и снова закрывались они, когда Коэ-Коа вновь вступала во владение Миром.

- И тогда Коэ-Коа распустила свой черный плащ между Землею и взором Инти, и Земля оледенела от ужаса, и Жизнь закрыла свои глаза.

- И тогда Инти устремил молниеносный взор свой на Землю, и черный плащ Коэ-Коа распался, и Жизнь возродилась под взором бога и света.

- И тогда Коэ-Коа пожелала сокрушить власть Инти и отправилась в подземное царство, где власть ее была вечной, просить у Гугатое, бога Подземного Огня частицу его света.

- И тогда Гугатое из внутренностей Земли велел забить потоку его красного света, и глаза Жизни раскрылись во Мраке, чтобы смотреть на свет, но снова закрылись от ужаса и не открывались больше до возвращения Инти. И Земля познала Смерть.

- И тогда Инти породил дочь свою, Муни, Луну, и продырявил черный плащ Коэ-Коа брызгами своего Света, и брызги эти стали звездами.

- И тогда Муни, владычица Морей, ринула их в пропасть Гугатое. И пропасть закрылась. И лучи смерти потухли.

- Но, закрывая пропасть, Гугатое удержал в вечном мраке Коэ-Коа лучи желтые, рожденные Инти, лучи белые, рожденные Муни, и капли света, упавшие на Землю с плаща Коэ-Коа.

- Но пленные лучи и во мраке сохранили свой блеск и стали там твердыми. И лучи Инти наполнили пропасть золотом; и лучи Муни засыпали пропасть серебром; и капли света стали кристаллами и обратились в цветные камни (алмазы)».

Здесь заканчивался перевод двух «говорящих досок» из Сантьяго. Гартог приступил к чтению третьего документа. Листок дрожал в его руке и твердый голос был взволнован, когда он продолжал:

«- Такова тайна божественного племени. ― Трое должны быть обучены священному языку. Двое должны знать священный текст. Один должен принять священное сокровище и передать его, когда Инти его призовет, двум пережившим его, а те изберут третьего посвященного. Проклят тот, кто не выполнит этого.

- Лицо Инти ― круг. Круг неба там, куда Инти бросает свой первый взгляд. Кругл камень. Кругл колодец под ним.

- Один есть Инти. Двенадцать суть лики Муни. Два ― шесть ― девять ― и ― один ― и Земля раскроется.

- Гугатое начертал путь.

- Один есть Инти. Двенадцать суть лики Муни. Три ― восемь ― одиннадцать ― и ― один.

- Круглы уста Гугатое. В них пламя. Будь осторожен.

- Кириру охраняет путь. Дави его глаза. Открой свои.

- Пусть Муни низведет воду морей на неверного.

- Такова тайна Рапа-Нюи...»

Молчание упало среди нас свинцовой пеленою. Гартог с пылающими щеками перечитывал про себя перевод этих документов. Флогерг, в глазах которого горела неукротимая ненависть, следил по танцующим на стене теням за каким-то миражем, который окрылял его будущую месть. Корлевен, сжимал трясущуюся челюсть усилием воли, обыкновенно такой спокойный и скептический, казалось, опьянен какой-то устрашающей перспективой. А я, я видел перед своими глазами, я своими глазами видел женщину с растрепанными волосам, с полуголым станом, влачащуюся у моих ног, умоляя о прощении и падающую в отчаянии под бичом моего презрения.