Львы Сицилии. Закат империи - Стефания Аучи

– Стойте! Остановитесь немедленно! – кричит он, едва ступив на территорию цеха. Бросается со спины на рабочего, который пинает лежащего на земле надсмотрщика. Хватает его за одежду, пытается оттащить, тот ругается, оборачивается, готовый нанести удар.

Рабочий узнает его. Удивленный взгляд: дон Иньяцио! Руки безжизненно повисают вдоль тела, он отступает назад, покачиваясь.

Имя переходит из уст в уста; бормотание, похожее на молитву. Разжимаются кулаки, опускаются руки. Палки и дубинки падают на землю. Надсмотрщики отступают назад, подхватив под руки избитого.

– Что здесь происходит? – спрашивает Иньяцио, пристально смотрит в глаза стоящим перед ним рабочим, каждому. Ждет.

Вперед выходит механик. Возможно, он всего на несколько лет старше Иньяцио. Могучий здоровяк, руки в порезах и ожогах, лицо почернело от копоти.

– Покорнейше просим прощения, – говорит он, – но больше так работать мы никак не можем. Нас бьют дубинками, как скот.

Он говорит на диалекте, негромко, но его слова эхом разносятся по двору.

– Что происходит? Кто это сделал? – повторяет свой вопрос Иньяцио, переходя на диалект. Он тоже говорит спокойно, ровным голосом. Внимательно смотрит на крепкого рабочего, делает шаг к нему. Они одного роста, оба черноглазые.

В наступившей тишине Иньяцио тихо произносит:

– Ты – Альфио Филиппелло, так? Главный механик, верно?

– Да, ваше сиятельство, – кивает тот. На его лице появляется подобие улыбки. Это «Оретеа», здесь хозяин знает работников в лицо. Он им всем как отец.

– Рассказывай! – велит Иньяцио. Он говорит на диалекте, чтобы рабочие его понимали и доверяли ему.

Альфио глазами ищет у товарищей поддержки, и те робко кивают ему, чтобы он продолжал.

– Ваше сиятельство, вы знаете, мы все – отцы семейств. Нам всем очень нужны деньги, а тут еще сняли четвертную прибавку. Мы готовы работать на совесть, если нам будут платить. Мы и работаем, а вот эти, с дубинками, только и смотрят, чтобы мы чего не украли, бьют за малейшую провинность, за то, что на минуту разогнешь спину. Сегодня утром парень, который нес инструменты, сломал руку. Где его жена возьмет теперь хлеба? – Он качает головой, разводит руками. – Дон Иньцио, мы так больше не можем.

Иньяцио скрестил руки на груди, обдумывая услышанное. Бедолаги, им так нужны эти гроши – надбавка за работу в доке. Парень, сломавший руку, унизительные досмотры, жестокость и оскорбления надсмотрщиков…

– Откуда тебе известно про парня, который сломал руку?

Из-за спины Альфио выходит оборванный, черный от угольной пыли мальчик. На вид ему не больше десяти лет.

– Я был там, дон Иньяцио, – говорит он. Голос его дрожит, но взгляд прямой и твердый, закаленный тяжелой работой. – Я видел, как он карабкался на леса, он был обвешан инструментом. Его зовут Миммо Джакалоне.

Значит, он упал со строительных лесов, потому что нес тяжелый инструмент. Теперь Иньяцио понимает, почему рабочие взбунтовались.

– Где он сейчас? – спрашивает Иньяцио.

– Дома.

– И что теперь? Что вы намерены делать?

– А я вот что скажу: так работать нельзя. – Механик качает головой. – Нас за людей не считают эти канальи, со всем к ним уважением, – кивает на надсмотрщиков, которые придвинулись поближе к Иньяцио. – Но и для некоторых конторских мы хуже собак.

Иньяцио вскидывает голову, с его губ едва не слетает крепкое слово. Вот в чем дело: эти работяги многое готовы вытерпеть, но не готовы поступиться чувством собственного достоинства. Вот откуда такая неудержимая ярость и злоба.

Из окон конторы счетоводы и прочие служащие наблюдают за происходящим со смесью ужаса и презрения. Тайс вцепился в подоконник, в его взгляде испуг. Наверное, дрожит от страха.

– Я поговорю с надзирателями, они должны относиться к вам уважительно. – Иньяцио произносит эти слова громко, так, чтобы его все слышали. Делает шаг в сторону рабочих, обводит их взглядом, кивает. Нужно, чтобы они поверили его словам, чтобы доверяли ему. – Но вы должны вернуться к работе.

Рабочие переглядываются робко и озадаченно. Альфио поворачивает голову, прислушивается к ропоту товарищей. Струйка пота прочертила дорожку на его покрытом копотью лбу.

– Никак невозможно, дон Иньяцио, – наконец отвечает механик. Он говорит, будто извиняясь, но твердо, не оставляя возможности для дискуссии. – Эти набросятся на нас, стоит вам уйти, – добавляет он и указывает на надсмотрщиков. – Мы не вооружены. Мы христиане… Мы не звери, мы тоже христиане, как и они! – Голос у него срывается от гнева. – Мы работаем с утра до вечера, а потом эти… эти сволочи лупят нас по спине, как собак. Закрывают дверь у нас перед носом, стоит на секунду опоздать, забирают наше жалование! Бьют дубинками так, что ломают нам кости!

Тайс говорил, что рабочие жалуются, но при этом не уточнил, как с ними обращаются надсмотрщики, что за опоздание их не пускают в цех на рабочее место, штрафуют и бьют. Словно в подтверждение правоты этих слов, рабочие окружают Альфио. Их голоса перекрывают его голос, руки сжимаются в кулаки.

Надсмотрщики отходят в сторонку, ближе к лестнице, обеспечивая себе путь к отступлению.

Иньяцио наблюдает за рабочими, но не двигается. Когда ропот немного утихает, он смотрит на Альфио и негромко произносит:

– Вы – мои люди.

Делает несколько шагов к внезапно притихшей толпе.

– Вы – мои люди! – повторяет он громче, затем поворачивается, берет в свои руки черные от копоти кулаки Альфио и потрясает ими перед рабочими. – Литейный цех – ваш дом. Если кто-то плохо обращался с вами, обещаю, он за это заплатит. Вы уверены, что нужно объявлять забастовку? Вы действительно хотите, чтобы работа остановилась, хотите остаться без хлеба? – Иньяцио обводит руками цех. – Разве я не заботился о вас? Разве я не делаю все для того, чтобы ваши дети умели читать и писать? Миммо Джакалоне… этот парень со сломанной рукой… О нем позаботится Общество взаимопомощи, которое я создал для вас… – Он оглядывается по сторонам. – Я! Для вас! Я лично прослежу, чтобы о нем позаботились. Мы все – часть этой фабрики. Я здесь, я с вами… Если понадобится, я сниму пиджак и буду работать, плечом к плечу с вами. Производство не должно останавливаться. «Оретеа» – это не только Флорио, это, прежде всего, рабочий люд!

* * *

Опускается вечер, когда Иньяцио выходит из литейного цеха. Он стоит у ворот и прощается с уходящими рабочими, лично следя за тем, чтобы со стороны надсмотрщиков не было злоупотреблений. Для каждого он находит свое слово, жест, рукопожатие. Крики «Да здравствуют Флорио!» отдаются эхом даже в порту. Его речь возымела действие: все вернулись к станкам. Рабочие не перестали роптать, но, по крайней мере, притихли от мысли, что их просьба будет услышана, ведь сам хозяин за