Лисьи байки: мистические рассказы - Олег Савощик

– Хоронят кого-то важного? – киваю я.

– Не, это ж банкир тот… как его? Фамилию забыл, – говорит Пашка. – Меценат знаменитый. У него несколько крупных благотворительных фондов, а в новостях писали, что он собрался это кладбище то ли облагородить, то ли реконструировать. Большинство старых могил в плачевном состоянии.

– Угу. – Я теряю интерес к банкиру.

Пашка зевает. На его бледном лице темнеют круги недосыпа.

– Я всю ночь интернет шерстил, – говорит он. – Поднимал книги по психологии и биохимии. Пытался отыскать что-то похожее, хоть какой-то прецедент.

– Ничего?

– Ничего.

– Но ты мне поверил.

– Профессиональный интерес, – Пашка слабо улыбается. – Я же медик, как-никак.

– Прости, пап, – говорю я резко, словно вырываю седой волос, толкаю дверь с привязанным к ручке молочным зубом. – Ты не знал такого слова, правда? Ни разу я не слышал, чтобы ты извинился хоть перед кем-нибудь. А я извиняюсь. Прости.

Пашка молча ковыряет землю носком кроссовка.

– Мы ведь стоили друг друга, да? Нас формирует окружение, особенно наши близкие. И я повлиял на тебя не меньше, чем ты на меня. Ты ни разу не интересовался, что у меня внутри. Так же, как я не интересовался, с какими демонами борешься ты. Что чувствуешь после ухода мамы. Я закрылся. Даже когда я стал старше, взрослее, ума мне не прибавилось. На каждый твой мудацкий поступок я делал шаг назад. И никогда навстречу. Никогда. Но я-то успел тебя простить. Кто теперь простит меня?

– Серег, ты извини, конечно, – тихо говорит Паша. – Но сейчас ты неправ. Уже поздно накручивать…

– После очередной ссоры я добавил его в черный список, – перебиваю. – Телефон лишь беззвучно присылал уведомления о звонках. Когда я проснулся в тот день, увидел тридцать уведомлений. В то утро… когда ему стало плохо, когда он умирал, он звонил мне. Не знаю, может, хотел проклясть напоследок. Извиниться. Попрощаться. Мне уже не узнать. Тридцать звонков за полчаса, Паша! Тридцать! Он звонил мне каждую минуту, а я дрых в свой выходной, и телефон лежал рядом, на полу у кровати, и если бы я проснулся и хоть на секунду глянул на экран, то, может, и увидел бы эти сраные тридцать пропущенных раньше…

Я запинаюсь, пытаюсь откашляться. В носу жжет, будто набрал воды. Перед глазами влажная муть.

– Серег, ты извини, – тихий голос Паши. – Мне позвонить надо, сейчас. Прости, Серег!

Я вытираю глаза тыльной стороной ладони, но становится только хуже, их щипет от смеси пота и слез. Процессия банкира куда-то исчезла. Тень клёна не спасает от жары. Из-за дерева долетает тихий голос Пашки.

– Привет! Мамочка, это я…

Я касаюсь надгробия отца.

***

– Что делать будешь? Ну, со всем этим.

Мы сидим у Пашки на балконе, таращимся на закат, он отражается в окнах многоэтажек, поджигает их оранжевым пламенем. Паша пьет пиво, я пью сок. Курим.

– А что тут можно сделать? – пожимаю плечами. – Валить мне надо. Подальше от городов, в глушь. Хозяйство заведу, рассказы буду писать или статьи в областную газету. Поработаю по специальности, так сказать, хех.

Он фыркает.

– А что? – спрашиваю серьезно. – Ты себя видел? Я тут меньше суток, а на тебе лица нет. Если я выпью и пройдусь вдоль дороги, сколько водителей успеет опьянеть и натворить бед?

– Не пей.

– Стоит мне разозлиться, и случайный прохожий зарежет товарища, – перед глазами стоит алая кровь между пальцами менеджера. Алая помада Маши на побелевшем лице.– А если меня депресняк накроет, все соседи выйдут в окно? Ну нафиг. Я даже не знаю, как это работает и на каком расстоянии. Со всеми по-разному. Зубы болели у стольких в нашем районе, что поликлиника не справлялась.

– Лечить надо. И не только зубы, не способность твою, а башку.

– Чувство вины так захлестнуло моего психолога, что тот впервые за карьеру отказался от пациента.

– Вот с этого стоит и начать. С вины.

Я качаю головой.

– Нет. Нужно принять, что некоторые вещи останутся с тобой навсегда. Забыть – значит обесценить. Да и не выйдет ничего.

Я вижу огонек в Пашиных глазах, он хочет спорить. Но вместо этого спрашивает:

– С Леной тоже всё?

– Так будет лучше. Ей в первую очередь.

Я не говорю другу, что она звонила мне утром, что, наконец, решилась сознаться. Лена неделями варилась в моем чувстве вины, оно попало к ней в вены, вытеснило все остальные чувства. Но вине нужна почва. Тот поцелуй на корпоративе не повис бы якорем на шее моей жены, не будь у него продолжения.

– Джедай учится контролировать силу… – Пашка неуклюже шутит и делает глоток из бутылки.

– Как?

– О сублимации слышал? Меньше бухать и жалеть себя, больше спорта, медитация, духовные практики, гармония, вот это всё. Что-то должно сработать. Но глушь не вариант, ты там сам себе все мозги вскипятишь.

За обсуждением мы перемещаемся на кухню. Пашка доверяет мне жарить мясо, пока сам сидит в телефоне.

– Я могу паре ребят с универа написать, которые могут шарить.

Я отказываюсь, становиться предметом изучения не хочется.

– Смотри, смотри! – Пашка вскакивает со стула, тычет мне телефоном в нос. – Видос уже во всех новостях, узнаёшь?

На экране толстяк в расстегнутой на груди рубашке. Золотая цепь на красной мокрой шее, дряблые щеки, пухлые пальцы комкают носовой платок. Банкир с кладбища. И подпись под видео: “Я вор”.

Не глядя в камеру, толстяк рассказывает о том, как организовывал благотворительные фонды. Как отмывал через них деньги и помогал отмывать товарищам. Об офшорных счетах и элитной недвижимости за границей, записанной на подставных лиц. Он тяжело дышит, а его платок промок насквозь. Он трясется всё сильнее и извиняется через слово.

– Это его так от тебя накрыло, – шепчет Пашка. – Ты достал из подонка совесть!

Я возвращаюсь к мясу, пока не сгорело. Мне показалось, или в голосе друга восхищение?

– В политику тебе надо, Серег!

– Очень смешно.

– А я серьёзно. Статейки, говоришь, хочешь писать? Есть вариант.

***

Остаться наедине с собой сложнее, чем кажется. Отключить все гаджеты, отложить книгу, молчать и слушать тишину с закрытыми глазами. Уже через пять минут мозг пытается растормошить тело, ему нужно движение, контакт, информация. Через