Знамя любви - Саша Карнеги
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тот же скрежещущий голос распоряжался:
– Быстрее! Быстрее! Через час мы должны уйти отсюда.
Какой-то турок грубым рывком поднял ее на ноги и подтолкнул к выстроенным в ряд рыдающим женщинам.
Главарь в малиновом тюрбане, у которого из раны на лбу струилась кровь, как будто на его лицо просочился цвет тюрбана, осматривал их, сидя верхом на лошади. Он молча указал окровавленным клинком на двух женщин: старую Зосю и ее сводную сестру, работавшую в прачечной. Тотчас бормочущих молитвы, ничего не понимающих женщин вывели из строя, поставили на колени и обезглавили.
– Остальных на лошадей! Свяжите им ноги. Быстро! Казины щиколотки связали под брюхом той самой кобылы, упитанной и спокойной, на которой когда-то Фике объезжала верхом мирный, залитый солнечным светом двор. Вдруг она увидела Яцека с черным от пороха лицом.
– Казя! – он рванулся к ней, но удар мушкетным прикладом опрокинул его, лишившегося чувств, на землю. Его тело, словно мешок кукурузы, перекинули через седло. Из конюшен вывели всех лошадей. Кинга с яростью и тревогой мотала мордой, новый жеребец сильно хромал. Главарь молча вновь указал саблей, и пистолетная пуля опрокинула жеребца на колени. Несколько секунд он стоял так, будто молился, а затем медленно повалился на бок.
Ее увозили из дома в сгущавшейся темноте. Внезапно сквозь зеленую крышу пробились гигантские языки пламени, и в призрачном свете их пляшущих сполохов она увидела Генрика. Он лежал у стены рядом с воротами; его лицо походило на кровавую маску. Турецкий отрядс пленниками проскакал по мосту и скрылся в гуще деревьев.
Рядом с ней ехал турок с обнаженной саблей в руке. Когда они отъехали от пепелища и углубились в напоенный летними ароматами лес, он что-то ей прорычал, остановившись глазами на ее видневшемся сквозь прорехи в рубахе теле. Он ткнул ее лошадь кончиком сабли, заставив ее перейти в легкий галоп.
Они миновали покрытые лесом холмы и теперь быстро двигались по открытой равнине. За Днепром, на востоке, уже начали полыхать зарницы. Опасающиеся погони турки то и дело оглядывались назад, пришпоривая уставших лошадей.
Глава V
Где-то в темноте, окружавшей ее, как толстая шуба, Казя услышала стонущий женский голос. – Спаси меня, Боже, – повторял он, – спаси меня, Боже.
Голос был монотонным и невыразительным. Вдруг безнадежная мольба несколько изменилась.
– Боже, спаси меня. Боже, спаси меня.
Почему голос не прибавляет «пожалуйста»? Когда обращаешься к Богу, всегда надо говорить «пожалуйста». Бог ценит вежливость, как и все остальные. Казя смотрела в обступившую ее темноту. Как бы плотно она ни сжимала веки, в глазах продолжал пылать багровый огонь, освещающий невыносимые для нее видения. Она приложила руку к глазам, желая вырвать их прочь, только бы избавиться от кошмара. Вдали загрохотал гром.
– О Боже, спаси меня, спаси меня...
– Замолчи, Анна. В таком месте Бог тебя не услышит.
Это был голос старой Зоей. Но могло ли это быть? Зосе отрубили голову на дворе Волочиска. Волочиска? Большой белый дом с золотыми часами и вьющимися над зеленой крышей белыми голубями. Голубями? Зося была мертва. Она погибла, как и все остальные. Ее отец, Мишка, Генрик.
– Генрик! – ее голос вышел похожим на карканье. И только женский плач был ей ответом.
Бог дал ей любовь, чтобы так скоро забрать ее. Что они сделали, что заслужили такую участь? Какой грех они совершили? Все были мертвы. Это был ад, который так часто обещал патер Загорский. Патер Загорский... Худая фигура в сутане, как черная бабочка, приколотая к двери еще дрожащим копьем. Его губы продолжали шевелиться, взывая к Богу, пока он не испустил дух. Бог ему не ответил... Где-то журчала вода. Или кровь?.. Струи теплого летнего дождя... всадники, бледные во вспышках молнии... связанные сыромятным ремнем лодыжки... Кинга, очень белая в ночной тьме... Потоки крови... Тетушка Дарья. Она закрыла глаза, стараясь избавиться от полыхающей в ее голове картины. Серый попугай и рассекающая воздух сабля. Серые перья кружатся в воздухе и щекочут ей кожу. Она кричит в ужасе и смятении. Кто-то тронул ее за руку.
– Я здесь, Казя. Я здесь.
Это говорил Генрик во время затмения. Все это ушло навсегда.
– Лягушонок, это я, Яцек, – его голос был усталым и хриплым. Его дрожащие руки обнимали и успокаивали ее. Они прижались друг к другу, и Казя беззвучно заплакала сухими глазами.
– Спаси меня, Боже. Пожалуйста, спаси меня. Наконец, она сказала «пожалуйста». Теперь, может быть, Он ответит.
Дверь отворилась, и на пороге появились вооруженные люди, держа высоко над головой масляный светильник. Тьма немного рассеялась. Раздался турецкий говор, и вновь грубые жестокие руки схватили ее. Женщина прекратила свои причитания, все узники повернули изможденные лица к свету. Казя не сопротивлялась, когда ее и Яцека выволокли из хижины и привели в стоящий рядышком дом.
Их поставили перед толстым похожим на поганку мужчиной в огромном белом тюрбане. Посмотрев на нее, он провел кончиком языка по мясистым губам, но ничего не сказал. Рядом с ним стоял бородатый турок с перевязанной головой, который уничтожил их дом. По его короткому приказу четверо нарумяненных юнцов в ярких шароварах придвинулись к ней и, тонко хихикая, с ужимками на женоподобных личиках, сорвали с нее всю одежду, оставив полностью обнаженной. Яцек яростно рванулся к ней, силясь защитить, но был остановлен теми же мальчишками, которые после упорной борьбы одолели его и также сорвали с него всю одежду. Она не могла прикрыть наготу, так как двое юнцов держали ее за руки, и она только покрепче стиснула зубы, когда турок в белом тюрбане поднялся с циновки и медленно подошел к ней. Он ощупывал и поглаживал ее тело, как будто перед ним стояла лошадь или кобыла, а под конец заставил ее широко открыть рот и попытался проверить зубы. Казя с отвращением плюнула в его плотоядное лоснящееся лицо. Глаза турка загорелись злобой, он наотмашь ударил беспомощную девушку со скрученными за спиной руками, так что ее голова запрокинулась назад. Яцек ревел как дикий зверь, тщетно пытаясь прийти на помощь своей сестре.
Турок выхватил кинжал и приставил его к животу пленницы, Казя не чувствовала ничего, кроме стыда и гнева. По его глазам она видела, что он жаждет вонзить кинжал в ее тело, но другой турок покачал головой и Что-то возразил. Убейте нас, думала она безразлично, Расправьтесь с нами, и все будет кончено. В спор вмешались юнцы, и было ясно, что их голоса тоже разделились.
Один из стражников, приведший ее сюда из хижины, стоял около двери. Вид ее тела вызывал в нем острую похоть, но одновременно пробуждал какое-то чувство, близкое к жалости к ее красоте и страданиям. Ему и раньше приходилось наблюдать истязания неверных гяуров. Он, солдат пограничного гарнизона, перевидел немало плененных женщин – оцепенелых, немых, – которые покорно, как животные, переносили унизительный осмотр. Иногда, для забавы, их жестоко пытали нарумяненные любимчики командира. Знает Аллах, он видел достаточно, что заставило бы содрогнуться любого человека. В его обязанности входило убирать комнату, после того как развлечения заканчивались, и выкидывать останки несчастных мужчин или женщин в выгребную яму.