Птица над городом. Оборотни города Москвы - Клещенко Елена

— Ну, такого быть не может! Дети-то есть…

Я попыталась припомнить детей-студентов в знакомых семьях. Настя Матвеева… Эх, бестолочь ты, Галина Евгеньевна, ничего не сделала, что собиралась, в базе пошарила — и отвлеклась. То про амебу двоечникам излагала, то по мужикам бегала! Курица без мозгов.

— Наверное, просто в биологию никто из наших не пошел.

— Наверное, — Рязанцев снова вздохнул и свирепо забычковал недокуренную папиросу прямо в полупрозрачной серединке блюдца.

Ну, Ник, попадись ты мне! Сколько же, интересно, ему посулили в этой фирме?! Свинья неблагодарная.

…После возвращения из Америки, на гребне славы, Рязанцев легко получил лабораторию под модную тему и продолжал изучать функции мозга животных, отсутствующие у людей — особенно те, что связаны с ориентировкой в пространстве. Сначала все шло хорошо, весело и интересно. А потом… сами знаете, что потом. В начале 90-х, когда российская наука подавала явные признаки смерти, их лаборатория оказалась последней в очереди на раздачу материальных благ: тут, мать-мать-мать, медицине с прикладной химией не хватает, а вы с птичками-рыбками! Полуофициальные покровители оборотней в белых халатах тоже разводили руками: душевно рады бы, да вот обстоятельства, потерпите еще полгодика, а там, может быть… Но в науке, как и везде, кто не лезет вверх, тот падает вниз. Рязанцев тогда сказал моему папе (я была еще мелкой и как собеседница не котировалась), что он отвечает за своих сотрудников, что многих из них он сам заманил в эту безденежную область, в то время как они могли бы торговать китайскими пуховиками и горя не знать, что до Бога высоко, до президента далеко, до американского — еще дальше, и он, Рязанцев, все берет на себя. Мой отец тогда здорово на него наорал.

То, что было затем, объясняет и «Приму», и сиротские сушки, и прочие умилительные привычки доктора Рязанцева. Как сказал один из героев Искандера, кто был бедным и разбогател, еще сорок лет чувствует себя бедным. Святослав Николаевич в течение почти двух лет был таким бедным, каких и в страшных фильмах про недоразвитые страны не показывают. В институте он проводил по восемь-десять часов, осунулся, пожелтел, тогда же, по-моему, и седина у него появилась. Квартиру сдал какому-то иностранному спецу, чья компания открыла в Москве филиал. А сам ночевал на чердаке своего же дома в голубином Облике. Спал, читал литературу, надклевывая страницы вместо пометок. Иногда вылетал поразмяться. Покупал раз в четыре дня батон хлеба, раз в месяц — упаковку птичьего корма и витамины. В институте обедал на помойке (и я не уверена, что ее содержимое в те годы радикально отличалось от меню столовой). На сигареты, конечно, приходилось тратиться, на ту самую «Приму», - без курева голова не работала. Закупался у лоточниц. Не воровал, хотя голубю это было бы — раз клюнуть. Но не позволял себе.

Помню, как мама насильно усаживала его за стол, кормила макаронами с самодельной тушенкой, а потом плакала на кухне, шипя сквозь зубы слова, которых мы с сестрой и Машкой никогда от нее не слыхали… Таким манером, откладывая зарплату, которую нормальные нищие ученые того времени тратили без остатка, плюс долларовую плату за квартиру, Рязанцев скопил на мощный компьютер — и поставил это чудо техники в лаборатории. Таким же манером приобретались реактивы и оборудование.

Короче говоря, уже к середине 90-х его группа выкарабкалась из финансовой пропасти. Пошли гранты, молодые сотрудники начали ездить за границу (в том числе и предатель Ник). Официальная тематика была прежней: чувство магнитного поля, эхолокация и тому подобные вещи. А неофициальная…

Изучать оборотней с позиций науки — занятие безумное. Более того: нездоровое. Скомпрометированное в историческом плане. Понять тайну превращения человека в зверя или птицу, а там и сварить нужную микстурку, ясное дело, хотелось многим, начиная с халифа Аиста. Наиболее известные попытки такого рода в нашей стране предпринимали в 30-е годы, перед войной. Эксперименты велись в подвалах Лубянки, причем методы шли в ход самые что ни на есть… В общем, сегодня в среде оборотней отношение к подобным поползновениям неоднозначное, но скорее отрицательное.

И за всем этим невнятные слухи — дескать, возможно, дескать, были случаи, но уж больно высока цена и страшна расплата… Слухи не прекращаются с древнейших времен и по сей день. И среди наших, и среди нормалов — вон бизнес тренера Татьяны, мастерицы преодоления иллюзорных межвидовых границ, процветает же! Да и люди поумнее, скажем, наши министерские покровители, готовы щедро отстегивать на такие работы. Уж очень лакомый кусок — это во-первых. И как бы оборотное зелье не открыли мимо них, чтобы не упустить момента взять под контроль и засекретить — это во-вторых. Так что без денег Рязанцев теперь уже не будет.

Я не очень верю, что это возможно. Если бы дело было в непомерной и страшной плате — на Лубянке вон были готовы платить и чьей угодно душой, и любым количеством жизней, а все равно ни хрена не добились. Называй это наукой или мистикой — или ты оборотень, или нет.

— Может, поискать среди каких-нибудь компьютерщиков? Мне нужно, чтобы человек мог заниматься обработкой данных, а эксперимент — дело нехитрое, кухонное, как-нибудь на всех разделим…

Поисками оборотного зелья Рязанцев с коллегами не занимаются, они не психи. Они исследуют природу оборотничества: чем мы отличаемся от нормальных людей, почему не умираем, когда положено… Прежде копался в биохимии, делал томографию мозга в поисках Сути (но эта работа заглохла: очень много всего в мозгах, и те специалисты, которые продвинулись по этому пути дальше всех, предпочитают заниматься собственными исследованиями), теперь пытается зайти со стороны генов, благо теперь это проще, чем когда-либо. Берет кровь у себя и у помощников, в человеческом Облике и в других, сравнивает людей с другими людьми, голубей — с другими голубями… Все это, насколько я понимаю своим журналистским умом, здорово напоминает поиски иголки в стоге сена. Или даже не иголки, а одной отдельно взятой сухой травинки. С другой стороны, находят же другие исследователи нужные им гены — рыжих ли волос, или всяких болезней! А Рязанцев не остановится, пока не найдет. Дело не в деньгах, плевал он на деньги.

Над компьютером у него висит фотография в рамке. Старая, черно-белая, домашней печати. Две девочки, загорелые, с выбеленными солнцем волосами, в одинаковых цветастых сарафанчиках, старшая держит в ладошках голубя-вяхиря, младшая прижимается щекой к голому плечу сестры. Снимок недодержан, залит солнцем, и кажется, что это от солнца, бьющего в глаза, девчонки так улыбаются.

Теперь-то Лариса и Маргарита смотрят на папу совершенно по-другому. Как и бывшая жена Рязанцева, его дочери — нормальные люди. Собственно, поэтому он и живет один. Дочки уже взрослые, двумя-тремя годами младше меня. Обе замужем — тоже, конечно, за нормалами.

Все-таки до чего нам с Машкой повезло! Галка и котенок — это же в миллион раз легче и проще, чем голубь и человек.

Глава 9

Если влезть на высотный дом —

все равно Москву не оглядишь.

Хоть сто лет просиди на нем —

ничего не видно, видно шиш.

Но зато мы все облазили тут,

хоть и нельзя —

и москвичами

нас назовут

не зря!

Возможно, ранний Юлий Ким.

Все подростки мечтают лазить по крышам. А взрослые мечтают, чтобы они туда не лазили. И противоборство этих мечт не имеет конца.

Тетушку-инспекторшу, попади она на сегодняшний мой урок со столь относительной техникой безопасности, сто процентов хватил бы удар. Но она об этом ничего не узнает: согласно расписанию, уроки москвоведения проходят в Музее истории района либо на экскурсиях. Надо же как-то объяснить наше отсутствие в школе. Даже с учетом нашей специфики, официально урок на крыше нам никто не разрешит.

Можно подумать, я сама без ума от радости. Выпасать на высоте двадцатиэтажного дома десять подростков, то есть, пардон, девиц и молодых людей — ни почета, ни славы, одни нервы. (А ниже нельзя, иначе нас будет видно из других домов.) Да хоть бы и не на крыше — сомнительное это счастье. Габариты у них, как у взрослых, а толкаются и машут руками, как детсадовцы. Сосредоточиться им трудно, а смеяться готовы надо всем: хоть мудрость, хоть тупость, хоть бородатый анекдот или просто в рифму пришлось. Хорошо еще, если они строгого учителя побаиваются. А строгий учитель — это я, прошу любить и жаловать.

Пока их было не десять, а восемь. Мы поджидали двоих опоздавших. Кто-то уже обернулся, кто-то нет. Трое мальчишек сосредоточенно мерялись мобильными телефонами: давили на кнопки, разглядывали под разными углами, как ювелир — бриллиант редкой огранки, и громче, чем нужно, произносили слова «блютус» и «камера». Митя Баранов — весь из себя такой красавчик, выбеленные складочки под коленками джинсов, графичная блондинистая прическа — фотографировал остальных двоих и сливал им фотографии. Четвертый мальчик, ворона, барражировал над группой хихикающих девочек и вопил мультяшным сиплым альтом: