Дневник немецкого солдата. Военные будни на Восточном фронте. 1941 – 1943 - Гельмут Пабст

«Скорее бы наступил вечер», – только что сказал мне Кристинер по телефону. Так же думаю и я. На сегодняшний день наше маленькое противотанковое орудие подбило пять танков. Вчера на счету полка было пятьдесят восемь. Один прорвался сегодня там, где Франц Вольф сидел со связистами в секторе слева. Вчера мы пожали друг другу руки при встрече. На батальонном командном пункте мне рассказали об этом два дня спустя после того, как он успел передать донесение: «Танки! – стреляаа…ют!» – потом он побежал туда с телефонной гарнитурой и всем прочим, обмотанным вокруг него. Он не слышал танков, пока они не оказались от него в десяти метрах.

Они наступают здесь теперь с начала июля. Это невероятно. У них должны быть ужасные потери. Ожесточенная борьба идет за каждый клочок земли. День за днем мы разбиваем их районы сосредоточения. Им редко удается развернуть свою пехоту даже в пределах досягаемости наших пулеметов. Мы видим воронки от бомб, мы видим, как они оттаскивают раненых, их танки остановлены, их самолеты сбивают. Они бегают в страхе и беспомощности, когда наши снаряды ложатся у них под носом. Но потом они снова появляются, двигаясь в открытую, и устремляются в леса, где попадают под настильный огонь нашей артиллерии и пикирующих бомбардировщиков. Конечно, у нас тоже есть потери, но они несравнимы с потерями противника.

18.00. Я определяю время по солнцу. Новая атака. Она опять слева. Танки катятся в атаку, и как! Их слышно совершенно отчетливо; почти можно видеть, как со скрежетом они ползут вперед, и угадать с точностью до секунды, когда они достигнут наших линий обороны и начнут свою тявкающую стрельбу. Но наша артиллерия уже в действии. Лес покрывают огненные разрывы снарядов и клубы дыма. Трещат пулеметы. Эффект от разлетающихся осколков, должно быть, ужасен. Тем временем далеко позади нас открыли огонь противотанковые орудия, но он продолжался всего между пятнадцатью и тридцатью минутами. Затем стихло.

Теперь мы слышим гул новой танковой атаки. Пока что ничего не происходит. Проходят секунды, одна за другой – и ни единого выстрела. Не открывать огонь, подпустить их поближе! В оптическую трубу виден горящий дом – дым от артиллерийских разрывов огня относит в сторону как туман. Никакого видимого движения на стороне противника.

Несколько позднее, в вечерних сумерках, опять разверзся ад: минометы, танки, пулеметы. Но из всей атакующей пехоты только пара перебежчиков достигла наших позиций. Затем опять стихло, и мы провели вторую ночь, занимаясь сооружением своего блиндажа. Теперь у него хорошая крыша, солидный защитный слой кирпичей и земляной буфер против рикошета. Мы также вырыли ход сообщения, чтобы проползать по нему между двумя землянками.

24 августа 1942 года. День начался рано атакой истребителей с бреющего полета. Кроме того, открывали огонь ракетные установки, над которыми на позициях неприятеля в лесу ежечасно взметались белые огненные выбросы. Несколько танков и минометов слали нам вперемешку свои утренние посылки, но в целом спокойно и движения на стороне противника мало. Мы даже пару раз выходили наружу позагорать на солнце за землянкой: два захода по пять минут.

Странное зрелище открывается, когда останавливаешься на мгновение у входа в блиндаж. Ребята разбрелись по укрытиям, за разбитыми садовыми изгородями, в стогах сена, в заросших бурьяном полях, среди развалин сожженных домов. Иногда в поле зрения попадает кто-нибудь пробирающийся, согнувшись в три погибели, по дороге, на мгновение блеснет его стальная каска. Они всегда наготове, готовы быстро пырнуть в укрытие. Слышно щелканье затвора пулемета, иногда короткий вскрик. В целом в перерывах между обстрелами – тихо. Но чувствуется напряженность.

Сегодня ночью меня сменят.

В сумерках я возвращался назад. Последняя эскадрилья проносилась над лесом с воем сирен. Обстрел стал более чувствительным, взрывы более беспорядочными. На небе – море хаотичных огней трассирующих пуль и снарядов, залпы «катюш» и красные, зеленые и белые вспышки как по волшебству возникали в нежном вечернем небе.

Потом нас просто завалили продуктами, так что я смог предложить Францу Вольфу шнапс. Мы вдруг оказались все вместе, и было приятно снова увидеть лица старых добрых товарищей. Есть всегда что-то чудесное в том, чтобы встретить друг друга живыми и здоровыми. Майснер был там в ожидании своего выхода на смену на пост. Кристинер просил: «Они еще тебя не подстрелили, дружище? Нет? Ну, так тебе повезло!» – «Они проделали дыру в моем кителе, – сказал Франц. – Я только что его залатал». – «Ну и что, посмотри на мою пистолетную кобуру», – ответил Майснер. Мы все согласились, что чувствуешь себя совершенно беззащитным, когда лежишь наверху.

«Но теперь-то ты со всеми нами, – заявил Кристинер. – Когда ты в компании, то не обращаешь внимания на то, что происходит. И не хотелось бы быть где-то еще. Когда я вернулся их отпуска, то нашел 11-ю, но когда они мне сказали, что батарея двигается вперед, все в порядке… Наверное, времена меняются».

Как раз сейчас батарея производит быстрый выстрел – второй за этот вечер. Черный дым от зарядов с пламегасителем означает, что выброс пламени виден не всегда. Глухо захлопываются замки, позвякивают патронники, потом опять слышишь голос сигнальщиков: «Алло, «Красный» два… у нас тут ничего нового». Четко и ясно, хотя и почти монотонно. Чувствуешь, как все слаженно работают – наблюдатели наверху, сигнальщики, артиллеристы.

Со вчерашнего дня я опять на позиции передового дозора. Прошедшей ночью не сомкнул глаз. То артобстрел со стороны противника, то открывает огонь наша артиллерия. Мы еще больше укрепили свою землянку. Сегодня спокойнее. Пыль и дым все еще медленно затягиваются через вход, но до тех пор, пока не смещается балка или огромный кусок земли не падает в солдатский котелок, мы не особенно обращаем внимание.

День склоняется к вечеру. Моя стальная каска становится тяжелой, а язык немеет от чрезмерного курения. Солнце заглядывает в блиндаж. Как хорошо глотнуть вина.

Я поднимаю пыльную бутылку, держу ее в клубящемся, освещенном солнцем дыму и любуюсь игрой цветов, зеленого и красного. Ну чем не испанская Мадонна с такой вот мантией?

Мой сосед сбоку распластался и спит. Во сне его лицо бледное и страдальческое. Вижу щетину на его подбородке. У нас есть русская бурка, которой мы укрываем ноги, а если получается, то и уши. Фактически только один из нас спит в какое-то одно время, но в холодную ночь под ней хватает места на двоих.

Несколько позднее прибыли лейтенанты Мак и Класс, а Ганс и я пошли обратно. Мы подтянули ремешки наших стальных касок и поспешили. Не очень-то приятно находиться в ожидании пули, когда идешь в лунную ночь через голый холм. Нам хотелось поскорее оставить его позади, миновать многочисленные воронки от снарядов, вытоптанное, обожженное и изъезженное хлебное поле перед Т., весь в воронках перекресток дорог с зияющими ямами. Часовой у противотанкового орудия вежливо спросил у нас пароль. Затем миновали подбитый танк, а потом уже низина, где мы всегда закуриваем сигарету.

И снова я наблюдал за целью 215. На пересечении дорог было несколько позиций зенитной артиллерии. На открытом месте появился человек, снял свою шинель, остался стоять в рубашке с короткими рукавами под ярким солнцем, затем беззаботно побрел на пруд купаться. «Рейнхард, – сказал я, – Рейнхард, ты только посмотри на это, ну не наглость ли?» Мы сидели на корточках, и у нас руки чесались ввязаться в драку. Хоть бы только какое-нибудь орудие проследовало мимо! Но бог войны был добр. Появилось даже два орудия. Они подошли, тряско, но проворно перебравшись через холм мимо точки 235, и двигались по направлению к 315. Какая удача! Был отдан приказ открыть огонь: «…доложить о готовности… Огонь!»

Мы ждали – вот оно… трра-ах… и затем грибообразное облако!

Наш иван был насмерть перепуган: снаряд 155-миллиметрового калибра – не пасхальное яйцо. Он схватил свой китель и исчез в укрытии, подняв столб пыли. Возницы тронули лошадей и галопом поскакали прочь. Мы застали их в пункте 325. Одна из лошадей ходила по кругу без кучера, и мы почувствовали себя лучше.

Это было забавно, отец. Это нас ободрило, и я подумал о твоих рассказах о Березине. Разве ты сам не делал такого же рода вещи? Ты лежал в ожидании и смеялся. «Смотри, сейчас они попрыгают!» – говорил ты. Мать всегда сердилась по этому поводу: «Какое же вы зловредное племя, мужчины!» Но я знаю, что ты при этом чувствовал.

Утром я лежал в своей норе с небольшой температурой. Я мечтал о спокойном сне под материнской защитой; о сне, в котором я мог бы позволить уйти всему, что меня так напрягает – как это постоянное существование в ожидании вызова. О сие, после которого я мог бы проснуться улыбающимся, о сне, который не был бы одним длинным беспокойным сном. Как всегда бывает, часов с четырех, земля начинает осыпаться, проникая через соломенный настил крыши землянки: иногда она падает достаточно обильно, так, будто стропила дрожат сами по себе. Временами я думал, не перевернуться ли и не лечь головой к выходу, где, вероятно, было больше места, на самый крайний случай. Но мне, скованному лихорадкой, слишком уж все безразлично. Я только еще сильнее сжался. В восемь часов было десять попаданий вокруг нашей маленькой группы блиндажей. Балки и слой земли над моим входом – в трещинах, мотоцикл, стоявший там, теперь бесполезен, и его обломок пробил ящик с продовольствием, засыпав содержимое опилками.