Бесконечная шайка - Иоанна Хмелевская

Я позвонила старому другу, с которым не общалась уже добрый десяток лет, и спросила без предисловий:

— Мачек, у тебя есть брат? Что значит тридцатилетнее знакомство! Нисколько не удивившись, Мачек ответил:

— Даже два. Правда, второй двоюродный.

— И один из них журналист?

— Да, как раз этот двоюродный. А что?

— А то, что мне необходимо с ним встретиться. Поговорить надо. Отведешь меня к нему?

— Пожалуйста. А я могу присутствовать при разговоре?

— Можешь.

Брат Мачека, похоже, был наслышан обо мне и не скрывал любопытства. Я не стала томить человека и сразу сказала, что хочу поговорить с ним о Настермахе. Это чрезвычайно взволновало брата. Он не рылся в памяти, с трудом вспоминая Романа Настермаха. Нет, он помнил его прекрасно, и не только потому, что долгое время работал с ним.

— Ведь я один был с ним в его смертный час! — несколько патетически воскликнул брат Мачека. — Он при мне умер, такого не забыть! Но это случилось уже не тогда и совсем в другом месте!

Возможно, брат Мачека был наслышан о моих феноменальных умственных способностях, не знаю уж, но я заявила, что такая оценка сильно преувеличена и попросила говорить со мной, как с самой бестолковой курицей. Во всяком случае, не столь кратко и по возможности с подробностями.

Брат Мачека исполнил мое пожелание. Оказалось, он хорошо знал Настермаха, начинал работать с ним сразу после войны и работал долгие годы. Тот помог ему, начинающему журналисту, потом брат Мачека работал в другой газете, потом они опять работали в одной редакции. И вот именно тогда, когда вдвоем остались работать в ночную смену, с Настермахом и случился инфаркт. Во всем здании они были одни, коммутатор был отключен, брат Мачека не мог вызвать «скорую помощь» и не знал, что ему делать — остаться с Настермахом или бежать звонить по автомату. Побежал, ближайший автомат, разумеется, оказался сломан. И он, брат Мачека, до сих пор упрекает себя за то, что не смог помочь другу, что Настермах умер из-за него, так как помощь пришла слишком поздно. Вот почему он так запомнил все связанное с Настермахом и не забудет до самой смерти! А что именно меня интересует?

Я сказала — две вещи: характер Настермаха, вернее, его общая характеристика, и вещи Настермаха.

Что касается характера, ответ был дан с ходу: кристальной души человек. Он, брат Мачека, больше таких людей не встречал. А что касается вещей, то теперь он просит пояснить, что именно я имею в виду, не столь кратко, пожалуйста...

Я пояснила: имеются в виду бумаги. Дело в том, что когда-то моя подруга Алиция, которая тоже работала с Настермахом в одной редакции, оставила на столе Настермаха комплект карт, и они пропали. Ей, Алиции, очень бы хотелось их разыскать, хотя она и понимает, что через столько лет это равнялось бы чуду...

— Считайте, что чудо произошло, — спокойно заявил брат Мачека. — Случайно это не были немецкие штабные карты?

Я не верила собственным ушам, а этот чудесный человек как ни в чем не бывало продолжал:

— На стол Настермаха клали свои бумаги все, кому не лень, в том числе и я. Так что приходилось вечно там копаться в поисках нужных материалов, и как-то мне попались немецкие штабные карты. Я был, почитай, еще мальчишкой, мне не довелось повоевать, даже в восстании толком не участвовал, но, как каждого послевоенного мальчишку, меня интересовало все, связанное с войной. Особенно с восстанием, я собирал все относящиеся к нему материалы. Карты к восстанию не относились, но меня очень заинтересовали. Еще бы, немецкие штабные карты! Как сейчас помню, шесть штук их было.

— А не восемь?

— Нет, точно шесть, прекрасно помню. Из дальнейшего разговора выяснилось, карт могло быть и восемьдесят, но когда брат Мачека на них наткнулся, осталось только шесть. Лежали аккуратной стопкой. Кто и когда их принес — неизвестно.

— И что с ними стало?

— Я их украл. И до самого последнего времени они были у меня.

— Что?! Поподробнее, пожалуйста. И брат Мачека рассказал о том, что же произошло в редакции газеты лет сорок назад. Только он нацелился на карты, как в редакцию явились какие-то два типа, из которых он одного уже встречал, схватили эти карты и принялись их перефотографировать. Фотографировали в мастерской, была в редакции такая специальная фотомастерская, очень хорошо оборудованная. Ему, молодому парню, показалось подозрительным, что делали они это как-то лихорадочно, в спешке, выбрали время, когда никого из сотрудников не было в редакции, на него же, сопляка, внимания не обратили. И он подглядывал, как они фотографировали, метались, принося и относя карты, потом кое-как побросали их опять на стол Настермаха, а с фотографиями смылись. А он взял и присвоил карты. Потом, правда, спросил Настермаха, совесть его мучила, но Настермах о картах ничего не знал.

— Вы сказали, что до самого последнего времени они были у вас. Почему так выразились, в прошедшем времени? Теперь уже нет их у вас?

— Небось, этот паршивец Хенек? — вмешался в наш разговор Мачек.

— Какой еще Хенек? — недовольно спросила я. Что-то слишком разрастался крут лиц, причастных к картам.

Мачек пояснил:

— Наш общий друг, тоже с той поры. Потом, уже лет пятнадцать будет, как в Канаду эмигрировал.

— Не Хенек, а его сын, — сокрушенно признался брат Мачека.

Стоп, сделаем перерыв в дознании, надо переварить услышанное. Итак, Настермах в качестве похитителя карт отпадает, кристальной души человек не мог якшаться с преступниками. Зато всплыл теперь паршивец Хенек с сыном. Высыпав на стол содержимое своей сумки, я разыскала обе фотографии — группу за столом на террасе и Михалека с макетом Алиции.

— Этого я знаю, — сказал брат Мачека, ткнув в Мундю. — Вечно сшивался у нас в редакции. А вот этот...

Он через лупу принялся изучать лицо Михалека.

— А вот этот очень похож на одного из тех, что перефотографировали карты. Готов поклясться, хотя он тогда и был моложе, чем тут, на снимке.

Любопытный Мачек отобрал у брата фотографии, взглянул на них и взволнованно воскликнул:

— Надо же! О, холера!

И этот туда же! Хватит с меня сенсаций, и без него трудно переварить.

— Ну, выкладывай! — пришлось сказать ему. — И с подробностями.

— Вот слушал я вас, сопоставил кое-какие факты, и очень мне это не нравится. Тут такая история... Этого типа я тоже знал, — он ткнул в Мундю, — только забыл, как его зовут.

— Мундя Таларский. Рассказывай!

— Давно это было, я еще в школу ходил, а вечерами подрабатывал в частной мастерской, которую содержал приятель моего отца. Просто гений в своей области. Ты не представляешь, какие вещи он мог сделать! Специализировался в области микрофотографии, так вот, однажды он на обороте почтовой марки напечатал целую выставку плакатов! До сих пор у меня эта марка хранится. Марка как марка, даже с зубчиками, а на обороте перефотографированы в уменьшенном виде девяносто шесть плакатов. Качество — пальчики оближешь! Даже надписи можно прочитать, если увеличить...

— Слушай, ты у меня дождешься! — пригрозила я. — Слезь с плакатов, давай ближе к делу.

— Хорошо. Хозяин мастерской пожаловался как-то, что этот подонок... опять забыл, как его...

— Мундя!

— ...этот подонок Мундя подкатывался к нему с гнусным предложением. Зная, что хозяин — мастер по микрофотографии, уговаривал его переснять ему немецкие штабные карты на фотопленку, в уменьшенном виде, обещая золотые горы. При мне хозяин вышвырнул за дверь этого...

—Мундю!

— ...этого Мундю и потом долго ворчал, что он честный человек и не намерен связываться со всякими мошенниками. А еще до того... Или после? Нет, до того. В общем, перед самым отъездом Хенек советовался со мной по одному такому делу... Я не очень-то понял, о чем он говорил...

— А почему? Он говорил по-японски? Или, может, гекзаметром?

— Да нет, нормально, только крутил и темнил. А общий смысл такой. Кому-то там, в ФРГ, — сначала Хенек намеревался осесть в ФРГ, — так вот, кому-то там требовалось, чтобы Хенек разыскал и привез какие-то материалы. У меня осталось в памяти, что эти материалы как-то связаны с военными преступниками, я не вникал. А Хенек просил помочь, говорил, что без них ему на Западе делать нечего, хотя он и сам против. А к нему уже тут обратились и предлагают то ли эти материалы, то ли сведения о них. Как бы я поступил на его месте? Я и посоветовал — сведения взять, а там, в ФРГ, никому не говорить. Сказать, что не удалось найти. Похоже, он так и сделал.

— А ты почему так думаешь?

— С Хенеком мы дружили с детства, кореши можно сказать. Доверяли друг другу. И потом переписывались. Вот он мне об этом в письме и написал. Не прямо, но так, чтобы я понял. И еще потом, через несколько лет, меня разыскал по поручению Хенека турист. Я с ним немного повозился, поводил по музеям и забегаловкам. И на прощание он мне передал поручение Хенека: если мне когда-нибудь доведется услышать о какой-нибудь неполной карте, «некомплектной карте», выразился он, так чтобы я тут же о ней забыл. Два раза повторил! Я ничего не понял и до сих пор не понимаю, но слова его запомнил.