Никон - Владислав Бахревский

Федосья Прокопьевна, знавшая наперед, что на Тверской деньги будут раздавать по приказу деверя, глядела из-за шелковой завесы на возбужденную толпу, на нищих, распевавших Лазаря в честь боярина и всего рода Морозовых. Она видела, как любопытные глаза вглядывались и в ее карету, ведь и она милостью Божией — Морозова. В голову ей не приходило, что это те же самые люди, которые четыре года тому назад требовали для Бориса Ивановича смерти, что это они, как дикие звери, разорвали Плещеева и дотла сожгли двор Бориса Ивановича.

За день царский поезд дошел до села Тайнинского, где и заночевал. В хоромы царицы принесли два рубля денег: собрали селяне для передачи в лавру. В Москве на Земляном валу царю в колымагу подано было от мещан пять рублей. Раздали меньше, чем получили.

Вечеряла царица вместе с сестрой Анной, с Федосьей Прокопьевной да с крайчей Вельяминовой.

По случаю паломничества постились. Ужинали черными сухариками, которые мочили в простой воде.

— Уж к полночи, а светлынь, — сказала Федосья Прокопьевна, сидящая у окна.

— Люблю, когда дни прибывают, — откликнулась царица. — Да Петр Афонский на пороге. Опять солнце на зиму повернет.

— Как вспомнишь про зиму, страшно! — поежилась Анна Ильинична.

— Чего же тебе страшно?! — удивилась царица. — В нетопленых хоромах небось не сидишь.

— Не сижу. А все равно страшно! — Анна Ильинична даже глаза зажмурила. — Как представишь — всюду мороз, снег. Сколько и куда ни иди — мороз, снег!

— Зато каждая изба как терем боярский, — сказала Федосья Прокопьевна. — Соломы на крышах не видать, вся крыша в алмазных блестках, узоры на деревах, люди все румяны, снег скрипит — праздник и праздник.

— Зимой нарядно, — согласилась царица. — А все ж самое божеское время — лето. Летом всякой твари хорошо. Все летит! Поет!

— На Федора Стратилата большая роса была, — сказала Анна Ильинична. — Теперь никакая засуха льну и конопле не страшна.

— Почему же? — спросила царица.

— Примета такая. Если на Федора Стратилата роса, лен и конопля справные уродятся.

— Гречу уж сеют, — сказала Федосья Прокопьевна. — Не рано ли?

— Тепло, вот и сеют, — объяснила Вельяминова.

— Про гречу говорят: «Осударыня ходит барыней, а как хватит морозу — веди на калечий двор», — возразила Федосья Прокопьевна.

— Не верится, чтоб мороз ударил, — сказала царица. — Хотя всяко бывает.

Анна Ильинична, морща лобик, силилась вспомнить еще что-то из россказней стрелецкой полковничихи Любаши, но так ничего и не вспомнила.

Царица, повздыхав, полезла в мешок за сухарями.

— Не согрешим много, коли еще по сухарику скушаем. Постнее сухаря — одна вода.

— Побольше скушаем — побольше помолимся на ночь, — успокоила царицу крайчая.

На следующий день Мария Ильинична в селе Братошине раздала на бедность два рубля два алтына четыре деньги, а в селе Пушкине пожаловала вдовой попадье Матрене один рубль. Попадья царице пирог с грибами поднесла. Вкусный пирог, в обед съели. В Пушкине и переночевали, следующая остановка была в Воздвиженском. Отсюда по дороге к монастырю было роздано восемь рублей двадцать девять алтын, а возле самого монастыря царица собственноручно подарила нищей братии одиннадцать рублей два алтына.

В лавре царь с царицей молились один день, переночевали, поклонились мощам отца Сергия и пошли в обратный путь, творя милостыню.

Обедню царица с царевнами слушали в Воздвиженском, на молебен пожаловали два рубля да попу Тимофею в придел Алексея — Божьего человека дали рубль. В тот день в церкви отпевали рабу Божью Авдотьицу. Царица дала на похороны полтину.

Следующую обедню стояли в Братошине. Подарили попу Илье рубль.

В селе Рохманцове девки государю клюквы поднесли. Алексей Михайлович отдарил полтиной.

Придя в Москву, царь пожаловал нищим у Фроловских ворот три рубля двадцать девять алтын, в Кулижскую богадельню ста старцам послал три рубля и велел раздать в тюрьмы восьмистам двенадцати сидельцам двадцать четыре рубля.

— Хорошо сходили, Ильинична! — сказал царь царице, ложась в постель.

— Хорошо, Михайлович, — согласилась царица и поскребла ноготком в царевой голове.

— В темечке почеши, — попросил государь.

— Баньку пора истопить, — сказала царица.

— С дороги силы не было, а завтра велю истопить, — согласился государь.

— Скоро уж Никон будет. Все ли для встречи-то готово? — забеспокоилась вдруг царица.

— В колокола вдарить — дело нехитрое, — сказал государь, — себя приготовить куда хитрее.

И они замолчали, слушая, как где-то в сенях чвиркает сверчок. Тотчас задвигалась, затопала стража, ища нарушителя покоя.

— Пусть бы себе свистел, — сказала царица.

— Невелика помеха, — согласился государь, но унимать стражу не пошел, повернулся к царице да и поцеловал ее в румяные уста.

Глава 4

Перед Купальницей в деревеньку со смешным прозвищем Рыженькая пришли колодезники — парень и два матерых мужика, не старых, но в седине, как в паутине. Матерые мужики были немые, сговаривался о работе молодой. Говорил, однако, не робко, хотя и не много.

— Место у вас высокое. Колодцы глубокие, а воды в них мало.

— Потому и нанимаем! — сказал резонно крестьянин Малах, а младший брат его Пятой привскочил с завалинки:

— Потому, стало быть!

— А больно скоро ли вода вам нужна? — спросил молодой.

— Да ведь и нынче уж нужна, — сказал Малах. — Неделю дождя не было — огород сохнет. А нашей воды — самим бы напиться да скотину напоить.

— Воду мы вам найдем, — сказал молодой колодезник. — Только вить под землей искать — не в голове. Быстрой работы не обещаю, но, как говорится, хорошая работа два века живет.

— А если завтра найдешь? — снова подскочил с завалинки нетерпеливый Пятой.

— Найду — и тебе будет хорошо, и мне.

— А все ж таки постарайтесь! — сказал Малах. — Крайний какой срок назначаете?

— Коли раньше Семенова дня колодец выроем — удача, а ежели к Покрову воды не будет — вместо платы с нас по рублю. Всего три. Харчи ваши. За каждый колодец пять рублей.

— И харчи?! — Пятой аж руками замахал.

— И харчи, — посмотрел мужику в глаза. — Колодец рыть на такой горе — скорее дюжину изб срубишь.

— Ладно, — сказал Малах.

— Поторговаться бы надо! — встрял Пятой.

— Может, ты и найдешь таких, кто доит шибко, да как бы молоко не было жидко! — Молодой колодезник говорил спокойно, зная себе цену.

— Сковороды будете ставить? — снова выставился Пятой.