Мы знаем, что ты помнишь - Туве Альстердаль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вы говорили с ним о том, что случилось, о его сыне?
– Нет, нет, что вы! Это была запретная тема, или, как это сейчас модно говорить – no-go-zone[5]. Стоило мне однажды заикнуться об этом, как он тут же рассвирепел. На склоне лет с таким и подавно не хочется связываться.
Эйра решила удовольствоваться обычными вопросами. Когда вы видели его в последний раз? Были ли у него какие-нибудь враги… А впрочем, бывают ли у обычных людей враги?
Скорее недруги, решила Эйра.
– Большая часть Одалена, – кивнула Карин Баке, – так ему, во всяком случае, казалось. Был убежден, что все настроены против него. Якобы это он виноват, что воспитал своего сына таким. Но Свену даже в голову не приходило, что его могут за это убить. Ведь его убили?
– К сожалению, я не могу об этом говорить.
Карин Баке разыскала фотографию, сделанную пять лет назад на ипподроме. Свен Хагстрём на ней выглядел насупленным, но все же куда более живым, чем на старом снимке в водительском удостоверении семилетней давности.
Однажды она составила ему компанию в его поездке в Даннеро, рассчитывая вкусно пообедать и мило провести там время.
– Хотя на деле его только конные бега интересовали. Любил простаивать с другими мужиками на холме, потому что оттуда было лучше видно – обожал ощущать скорость, слушать стук копыт.
Они не стремились поддерживать друг с другом контакт, но временами все же случайно сталкивались. В последний раз это произошло совсем недавно, в конце весны, когда последние, упорно не желающие таять льдины наконец-то унесло в море. Свен Хагстрём оказался в их краях с Патраском, и Карин, увидев его из окна, вышла ему навстречу.
– А Патраском зовут его пса?
Она рассмеялась.
– Свен считал, что эта кличка ему подходит. Он взял пса из собачьего приюта, где тот оказался в результате какой-то очень нехорошей истории, но Свен всегда умел обращаться с собаками. Они не требуют от человека, чтобы тот раскрывал перед ними душу.
Но самое странное, что в тот раз она впервые увидела его плачущим. Они стояли на мостках, на берегу реки. Оттуда можно было разглядеть дом Хагстрёма, как он крепко цепляется за склон на другой стороне залива, словно одинокий скворечник в еловом лесу. Возможно, все дело было в расстоянии, но на какое-то мгновение он узрел издалека свое место на земле и осознал, во что оно превратилось.
«Дело было даже не в том, что Земля вертится, – сказал он. – Его предали суду инквизиции не только за это».
Карин поняла, что он говорит о Галилео Галилее. Как-то раз они смотрели по телевизору документальный фильм о нем. Свен интересовался первыми знаниями людей о мире – он часто говорил, что все то новое, что мы знаем сегодня, на самом деле хорошо забытое старое, которое в придачу еще и переврали. Не то чтобы Карин была согласна с ним, но она знала, о чем он говорит.
«Речь зашла о том, что две истины могут существовать одновременно, – продолжал он (Карин Баке рассказывала, как она запомнила), – а церковь и инквизиция, они не могли этого стерпеть. Когда Галилей обнаружил, что Земля вовсе не центр Вселенной, вокруг которого вращаются Солнце и звезды, то они окончательно впали в ярость. Их устраивала только одна истина – та, что записана в Библии. И он не имел права подвергать ее сомнению. Их испугала смута, которая могла начаться, прознай об этом простой люд».
– А еще что-нибудь он говорил?
– Ну я, конечно, спросила его, как обстоят у него дела дома.
– А он что?
Карин Баке покачала головой. Серебряная прядь волос упала ей на лоб, и она аккуратно заколола ее заколкой, украшенной маленьким перышком.
– Позвал пса.
Чуть позже, когда солнце, тоже решив по-своему искупаться, нырнуло за макушки деревьев и в разлившейся вокруг вечерней тишине был слышен только щебет птиц, он спустился к реке, чтобы слегка сполоснуться. Пес кругами плавал рядом и при этом с такой силой колотил лапами по воде, словно боялся утонуть.
Выбравшись на берег, пес хорошенько отряхнулся, так что брызги полетели во все стороны, а на обратном пути всю дорогу скакал щенком, сопя при этом так, словно в воздухе пахло чем-то интересным. Подпрыгивал и хватал комаров и мошек.
А потом вдруг замер и насторожился. Улоф уловил какое-то движение у задней части дома. Машина с журналистами, стоявшая там днем, исчезла, но теперь вместо нее появилась группа неизвестных личностей, которые стояли и пялились на него из-за стволов елей. Он заметил блеснувший велосипед.
– Эй, что вы здесь забыли?
Улоф сделал несколько угрожающих шагов в их сторону и исторг пару воплей, чтобы напугать их. Что-то прошуршало между деревьями, послышался звук какой-то возни.
Сердце заколотилось в груди, и горячий жар охватил тело.
– А ну прочь отсюда! – Он поднял руки и сделал еще несколько шагов вперед.
Покажи, что ты готов драться. Улоф научился этому в том месте, где он очутился еще подростком, пока не стал достаточно большим и тяжелым, чтобы его оставили в покое. Его тело, которое все росло и росло, пока не заполонило собой всю комнату, куда другие уже не осмеливались соваться.
Считается, что персонал в социально-реабилитационных центрах связан обязательством о неразглашении, но ему это не помогло. Остальные мальчишки довольно быстро узнали, что он убийца. Он им сам это сказал, когда они начали его задирать. Много же времени прошло с тех пор, когда он в последний раз получал взбучку.
Когда ребятня бросилась наутек вместе со своими велосипедами, он увидел, что их было трое. Тощие и поджарые, едва достигшие подросткового возраста, они исчезли на бешеной скорости, только их и видели.
Улоф вошел в дом и заперся. С крыши доносились крики чаек. На днях он обнаружил, что они свили себе гнездо в печной трубе. Какое-то время он раздумывал, не разжечь ли в печи огонь, не для обогрева, а чтобы выкурить птиц – плохо будет, если они привыкнут и станут возвращаться сюда год за годом, вспомнил он слова отца, – но у него
