Один на дороге - Владимир Михайлов

— Я не знаю этих мест… Живу я на Новосибирской улице. В Ленинграде…

— Ну ладно, а здесь-то где? В гостинице? У знакомых?

Она взглянула на меня, и в глазах был усталый вопрос: ну, чего вы от меня хотите, зачем все эти слова?

— Здесь? — Она округло повела рукой. — Нигде. Или вот тут.

— Нигде не живете? Отстали от поезда? Потерялись? Вам некуда деваться?

Но ответа я не дождался — она только едва заметно качнула головой и снова ушла в себя, замкнулась; видимо, в ней сейчас было много такого, что нужно было пережить наедине с собой, и я тут только мешал. Но теперь и речи не могло быть о том, чтобы оставить ее одну бесприютной в чужом городе.

Интересное приключение, — подумал я безрадостно. Кровать в номере только одна. Вдвоем исключено. Правда, есть еще диванчик. Не высплюсь, конечно, но черт с ним. Однако в гостиницу еще надо попасть. Миновать швейцара, портье. В гостиницах сейчас строго, посторонних и днем пропускают не сразу и не всякого, а уж ночью… Конечно, с точки зрения того же швейцара ситуация заурядная, и окажись у тебя в номере женщина вечером, может быть, никто и не пошел бы проверять, не осталась ли она и на ночь, а если и стали бы интересоваться, то на все есть своя такса. Интересно, во сколько сейчас обойдется — провести ее? Вот что значит отсутствие опыта: не приходилось… Пять? Десять? Приходится считаться и с этой стороной вопроса. Ну хорошо, а дальше? Переночует. Утром тебе предстоит заниматься своими делами. В номере ее не оставишь: в конце концов, чужой человек… Мало ли жулья на свете? Не похожа, конечно, но если бы все жулики были похожи на жуликов и подлецы на подлецов, а дураки на дураков, как легко было бы жить… Ну, что же утром: угостишь завтраком и распрощаешься. Наверное, она должна как-то уехать. Может быть, у нее уже есть билет, или возьмет завтра. Деньги-то у нее есть? Неудобно спрашивать. Может быть, ждет перевода? В крайнем случае, возьмешь ей билет: ты все-таки сможешь, если подопрет, перехватить у Лидумса. Ладно, ситуация смешная, но не безвыходная. Зато совесть потом будет чиста.

Мы уже миновали виадук и шли по той же улице Миера. Как назло, машин почти не было, нас обогнали два такси, оба полные, и один "Москвич"- я проголосовал, но водитель отрицательно покачал рукой. Холодало. Я почувствовал, как женщина снова содрогнулась, и заколебался. Но, в конце концов, нас никто не видит, да я и не в форме, так что можно. Я снял пиджак и накинул ей на плечи. Стало даже смешно от мысли: сколько же лет, не лет десятилетий не делал я ничего подобного?.. Она не удивилась и не стала отказываться, сдержанно кивнула в знак благодарности, даже не спросила, не холодно ли будет мне, — словно само собой разумелось, что мужчина и должен переносить холод и все что угодно, если этим он может сделать приятное женщине. И ведь, наверное, так оно и было?

Без пиджака я быстро понял, что на улице прохладнее, чем мне казалось раньше, и прибавил шагу. Но почти сразу же она попросила:

— Помедленней, пожалуйста. Я не могу так быстро. О, господи! — подумал я.

— Устали? Или плохо себя чувствуете?

— Да, — неопределенно согласилась она, но почти тут же добавила, чтобы мне все стало ясным: — Я только сегодня из больницы. Отвыкла ходить. И от воздуха…

— Вы болели?

Она чуть пожала плечами: раз была в больнице, то наверное же не без причины.

— Долго лежали?

Она, кажется, попыталась вычислить.

— Какое у нас сегодня?

— Сейчас уже двадцатое.

— Двадцатое — чего?

Интересно, в какой больнице она была. Может быть, спутница моя и вправду — с приветом?

— Двадцатое сентября.

— Ну да, сентября, — согласилась она, словно удивившись, что сама могла забыть это. — Значит… в общем, два месяца.

— Ого! Что же с вами было? Несколько шагов она молчала.

— Болела.

Болела тяжело, это ясно: два месяца! Приезжала, надо думать, туристкой, с турпоездом или со знакомыми, заболела, видимо, сразу достаточно серьезно: попасть в больницу в чужом городе можно разве что через "скорую", — во всяком случае, по пустякам не положат. Пока она лежала, все, конечно, уехали, возвратились к пенатам своим. И там, в Ленинграде, у нее, вероятнее всего, нет ни мужа, ни любимого человека — иначе ее встретили бы здесь, прилетели бы, не позволили мыкаться одной в чужом городе с риском подхватить ночью воспаление легких или оказаться в постели "вольного стрелка" и близостью заплатить за ночлег. Странно: когда живешь налаженной жизнью с четким распорядком, как-то и не приходит в голову, что такое может происходить где-то совсем рядом: кажется, что раз у тебя, то и у всех людей есть кров, еда и ясность. Кстати, относительно ясности…

— Так что у вас было? — Тут я спохватился, что уже спрашивал об этом. Если не хотите, не отвечайте. Она утвердительно кивнула:

— Не хочу…

Наверное, я казался ей сейчас страшным занудой — и уж во всяком случае покажусь после следующего вопроса. Но задать его необходимо: "Простите, а паспорт у вас с собой?" — может быть, удастся просто-напросто получить для нее место на ночь в той же гостинице, и все проблемы разрешатся… Да, спросить было нужно — но невозможно. Как-то не поворачивался язык. В наше время все задокументировано, даже слишком; но все-таки до того, чтобы, знакомясь с женщиной и оказывая ей какую-то услугу, требовать паспорт — до этого даже мы еще не дошли. Нет, надо сделать иначе. В гостинице мы подойдем к администратору, я договорюсь насчет места, и тогда спросить у нее паспорт окажется совершенно естественным и необходимым.

Мы вышли на улицу Ленина; чуть левее, на другой ее стороне, находилась стоянка такси; там толпилось немало народу, но, может быть, машины подходили достаточно часто? Я повел ее к переходу. Тут она впервые осмотрелась с каким-то проблеском интереса к окружающему миру.

— Куда мы?

— На такси. Если вы не возражаете.

— Все равно…

Мы пересекли улицу и повернули к стоянке. Шагах в двадцати от ожидавших она остановилась.

— Я не хочу туда…

— На такси?

— Там много людей. Не хочу. Если вам не трудно, погуляем еще. Пожалуйста.

Она, значит, считала, что мы гуляем. Ну ладно — в конце концов, идти осталось меньше половины…

Мы повернули в противоположную сторону, к центру. Наброшенный на ее плечи пиджак не позволял ей опираться на мою руку, и мы просто шли рядом. На одном из перекрестков она споткнулась; чтобы поддержать, мне пришлось почти обнять ее. Она ощутимо отстранилась.

— Благодарю… — Это прозвучало сухо.

На улице было темновато: теперь на ночь и тут гасили почти все огни. Редко встречавшиеся прохожие не обращали на нас внимания: еще одна парочка, таких сотни.