Зов из бездны - Михаил Ахманов

Запах от них, будто от гниющих фиников, задохнуться можно, и спасает только ветер с моря. Одеяние – вонючее тряпье, обмотанное вокруг бедер, и даже Брюхо в моем старом полотняном переднике выглядит рядом с ними как фиванский щеголь. Уж на что грязны ливийцы, а эти еще грязнее и страшнее! Встреть я таких людей на берегах Реки, принял бы за разбойников и обошел за сто шагов. Но в Дельте, в отличие от Верхних Земель, к виду северян привыкли, и я замечал, что на улицах Таниса никто от них не сторонится.

Под настилом, там, где я сижу, сложенный полотняный шатер, дорожный мешок и сверток из плаща, перетянутый ремнями: в мешке – мои пожитки, а плащ хранит оружие Феспия. Еще там плетенная из лозы корзина, а в ней ларец с серебром и золотом и ящичек из кедра, обитель божества. Этот ящик – главное мое сокровище, ибо в нем пребывает Амон. Конечно, небольшое изваяние не может вместить бога во всем его блеске и славе, как вмещают огромные статуи фиванского святилища, так что со мной лишь частица Амона – та, что покровительствует путникам. Но бог, даже в малом своем воплощении, остается богом, и силы у него достаточно, чтобы оградить меня от бурных вод, от огня и меча, от злых людей и прочих бедствий. Хватит их и на то, чтобы смягчить сердца владык, а особенно сердце Закар-Баала, правителя Библа. Так сказал премудрый Херихор, мой господин, и я ему верю.

Смягчать сердца владык придется, ибо в ларце, упомянутом мной, богатств не так уж много. Там лежат сосуды, один из золота весом в пять дебенов и четыре серебряных весом в двадцать дебенов, а еще мешочек с мелким серебром на одиннадцать дебенов[27]. Не очень щедрая плата за кедровые бревна для Усер-Хат-Амон, священной ладьи царя богов! Возможно, в былое время, когда князья Джахи падали ниц, услышав имя фараона – да будет он жив, здоров и вечен! – этот ларец был бы принят с радостью и низкими поклонами… Возможно, любой из владык отправил бы в горы сотни людей, чтобы срубить деревья аш и приготовить бревна… Возможно, спорили бы князья за честь услужить Великому Дому, а посланца Та-Кем кормили бы медом с собственной руки… Возможно! Но годы те давно прошли, и слава Обеих Земель иссякла. И я, Ун-Амун, не Великим Домом[28] послан, а жрецом Херихором и правителем Дельты Несубанебджедом. Большие господа, а все же не фараон! И взято то серебро и золото в оскудевших Фивах, а Несубанебджед не добавил почти ничего. И на дорожные расходы тоже не расщедрился!

Я сижу на краю помоста, и в руках моих чаша с водой. Воды мало, и не очень она приятна на вкус, затхлая, пахнет землей. Не сравнить с водами источников в долине Хапи, но здесь и такая вода – драгоценность! Мангабат выдает ее дважды в день, утром и вечером, и выдает скупо. Мы сейчас у берегов земли Син, здесь только горы да сухие долины, и негде раздобыть воду. Феспию питья хватает, а мне – нет. Феспий воин, привычный к лишениям, а я все свои годы прожил в Фивах. Не отнимать же воду у Брюха! Рабу и так дают меньше, половину порции.

Сижу над своими сокровищами и слушаю, о чем толкуют Харух и его гребцы. Их шестеро у мачты – развалились на мешках, болтают, пересмеиваются, благо ветер попутный и в веслах нет нужды. Речь у них хриплая, отрывистая, не человеческий говор, а собачий лай. В Танисе я старался узнать их язык, но понимаю плохо – больно не похож он на благозвучное наречие Та-Кем.

Однако все‑таки понимаю, хоть и немногое. Смеются мореходы надо мной, над чистой моей одеждой из белого полотна, над лицом без волос, над тем, как сижу, скрестив ноги и выпрямив спину. А что тут смешного? Сижу в позе писца, как привык в жреческой школе, моюсь по утрам в морской воде и скоблю ножом щеки… Харуху и его приятелям тоже не мешало бы помыться, меньше было бы вони. Но что об этом говорить! Сын каменотеса глух с рождения…

А теперь вот о другом толкуют, о запрете молиться Баалу, а это, кал змеиный, не кончится добром. Умилостивить бога надо! Кровушка ему любезна! А жертва – вот она, кал змеиный, тут сидит… Взять бы этого роме да поковыряться ножами в брюхе… или череп секирой раскроить… или отрезать во славу Баала то, что между ног болтается… А черного пузана в море наладить, рыбам на корм, или в Тире продать, хотя за такую ленивую тварь медного кольца не выручишь…

Тут Феспий прочистил горло, сжал кулак и покосился на корабельщиков. Я их едва понимаю, а он их говором владеет как родным. Так что поглядели мореходы на его кулак и сразу примолкли. Неохота им объясняться с Феспием. Он молчалив, но все растолкует очень доходчиво.

Солнечная ладья Амона-Ра двинулась на закат, и кормчий велел править к берегу. Побережье в стране Син дикое, скалистое, источники редкость, и нет среди камней ни ягод, ни плодов. Всякий раз, ступая на эту бесплодную землю, удивляюсь, как шли по ней армии великих фараонов прошлого, Тутмоса и Рамсеса. Не того Рамсеса, что сидит нынче на престоле Обеих Земель, а его пращура, покорителя Джахи, сокрушителя хеттов… В те дни могуч был дух сынов Та-Кем, грозны наши владыки, и трепетали перед ними народы севера и юга… Но теперь другие времена. Теперь плывет в Джахи ничтожный Ун-Амун, и не покоритель он, а проситель. И не армия с этим Ун-Амуном, не лучники и копейщики, не боевые колесницы, а один чужеземный воин и один раб из страны Куш…

ДОЛИНА ХАПИ, ФИВЫ

Я Ун-Амун, привратник храмовых врат в святилище великого Амона-Ра, что в городе Фивы. Я встречаю людей, приходящих помолиться божеству и поднести ему дары; встретив же их, веду от пилонов входа к бассейну, а затем – через мощенный камнем двор в первую залу храма, где высится Амон, владыка престола Обеих Земель. Остальное – дело жрецов; они берут у людей приношения и творят вместе с ними молитвы, упрашивая бога даровать им то, чего не хватает для счастья: недужным – здоровье, бесплодным – детей, жадным – сокровищ, честолюбцам – славу, и всем и каждому – благоволение фараона, да живет он вечно!

Иноземец скажет: ха, привратник! Всего лишь сторож при храме! Но иноземцы глупы и не ведают наших обычаев. Начну с того, что привратником был мой отец, а до него – деды и прадеды. Это наследственная должность, и хотя я не жрец, но тоже служу Амону, имея толику почета и кое‑что от приношений. Важное занятие – привратник! Надо разбираться в людях и знать, кого и как вести в святилище: вельмож – с поклонами и преклонением колен, тех, кто званием помельче – с одним поклоном, а немху можно лишь рукой махнуть, притом повелительно: идите за мной, жабий помет, и глаз не поднимайте. Если же вдруг явится очень большой господин, близкий к Великому Дому, следует пасть ему в ноги и лобызать сандалии, что тоже требует немалого искусства, иначе наглотаешься песка и пыли. Я все это умею, ибо служу при храме уже двадцать лет. Недаром сказано: у кого предки лепили горшки, тому привычен запах глины.