Материалы биографии - Эдик Штейнберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ладно, кончаю лабуду!
Старик, обязательно при встрече с Холиным, Микой, Левидовым, Аникановым, передавай мой самый сердечный привет и поклон. Я их всех подряд люблю, особенно Мику Голышева. Это просто образец человечности и дара. Так ему и скажи.
Галю братски обнимаю. Всем Маневичам привет!
Пиши, Господь с тобой!
Твой Валька-Борода.6
Здорово, Борода!
Поздравляю тебя, твою семью со всеми праздниками, особенно с Рождеством Христовым. Дай Бог тебе то, что тебе нужно и хочется. В общем, как говорил господин Сезанн – работать и продаваться!
У нас прошлый год был очень и очень тяжелым, умерла моя мама, а в конце года умер мой тесть Жозя. Умер и Леша Паустовский. Умерла Мишки Одноралова жена. Остались двое детей на его руках. Так что за один год слишком много событий. Год ведь был високосный. Этот год, 1977 – год Змеи – говорят, год мудрости и каких-то событий, но как сказал Тютчев: «День пережит, и Слава Богу». А у нас прожит целый год, а не день!
За этот прожитый год я много поработал, и кажется, доживу до того, что мне двинуться будет негде, всюду подрамники да холсты, а дальше что? Но это удел художника, а русские художники имеют еще и бесславный конец при жизни.
Наша история художеств – это что-то от подвала, и время этому способствует.
Была огромная, замечательная выставка в Третьяковке, это «Русский автопортрет» от 17 века до 20-го, куда вошел и русский авангард: Малевич, Лисицкий, Ларионов, Гончарова, почти все! У Малевича очень слабый автопортрет (я его назвал «утро нашей родины»), изумительная ранняя Гончарова. Многие художники изображали свои лица с большими зубами – символично! – но я шучу.
Просмотрел каталог парижской выставки, так что об этом знаю. Да, современные Третьяковы – это жалкая пародия! Правда, другого Бог не дал!
А какие сплетни вокруг выставки, похожие на шедевры современного концепта, а мы все картины пишем! Тут слова Гоголя вполне уместны: «скучно на этом свете, господа!»
Старина, что же ты мне не пишешь? Если я не отвечаю тебе, то мы ведь знаем друг друга лет 20, тут не может быть никаких обид. Я очень хочу, чтобы ты написал о своих делах, работе, жизни. Я думаю, что мы увидимся. Иногда у меня бывает отчаяние, и я бы хотел уплыть по Лете, но потом эта работа художника. И нет никаких сил. Тут и там – все дело в себе! Возможность отъезда мелькает, но не уезжать ведь от отчаяния. Вот так, старина. Как представлю себя в Европе, так даже страшно становится. Я ведь идеалист, что делаю в искусстве. Люблю позднего Кандинского, пытаюсь дать знаку, символу то значение, которое они имели в архетипах. И что же? – миру это не нужно! Все сидим в поезде перед катастрофой, и только носы торчат из окон.
Спасибо за заметку. Забавная книжка. Получил массу наслаждений. Обязательно почитай воспоминания об Анне Андреевне Ахматовой. Мне это так близко, это я очень люблю.
Вот, старина, немного о себе. Лето, как это было давно, проловил рыбу у себя в деревне, и с нетерпением жду другого.
Большой привет супруге, знакомым и всем, кто обо мне помнит. Галя тебя обнимает и поздравляет.
Не забывай, пиши.
Твой Эд.12 января 1977 года.7
Париж, 20 января 1977.Эд! Здравствуй!
Не кисни, старик! Ты – настоящий художник! Все твое рисование есть подлинное творчество! Конечно – завал! Но, продай все! Учись у Рабина, у него нет завала!
Не жди худшего, когда картины осиротеют, останутся без присмотра и сгинут. Ищи нового Костакиса, продавай все!
В Париже, чтоб кормиться, нужны «ангелочки с крылышками» или картинки «а-ля Буше», побольше секса и навоза. Чтоб протолкнуть настоящее, надо иметь глотку и большие кулаки, пыль в глаза. Павел Третьяков! Это же великий человек! Он и картины, и людей спасал от нищеты и забвения. Таких здесь нет, и не предвидится.
Старик, мне плохо. Разбит, апатия, скука – вот мои постоянные спутники в Париже, мало того, в свои сорок лет я устал и хочется спать, задернув черные занавески. Судьба Фалька, плюнувшего на Запад, совсем не успокаивает. Он получил московский чердак и заказ, и мне переться на брянское болото и раскрашивать заборы лесникам! От постоянной нехватки денег я приспособился фабриковать краски сам, а холсты прошу из Москвы. Красивые идеи в таком переплете теряют свою привлекательность, но иного выхода нет. Примеры Сезанна и Ван Гога для меня недействительны. Один сын банкира, другой брат галерейщика!
Я убежден, что судьба людей культуры кочует вне «социальных потрясений». В 27 году Малевич возвращается домой, в Ленинград, а писатель Замятин хлопочет о выезде за границу. В 37 году, когда в Совдепии тряслись от страха, Билибин, Куприн, Фальк, Альтман вертаются назад! В 47 бьют «космополитов», а целые косяки Толстых, Волконских, Кутузовых едут в Россию!
Я думаю, если завтра судьба погонит меня в Брянск, я безропотно туда поплетусь, потому что судьбу ломать нельзя!
Что делают «наши»?
Левка Нусберг как угорелый носится по Европе, просит «стипух». Париж не понял и не принял его «кинетизма». Даже Рагон изменил!
Эдик Зеленин слоняется по улицам и высматривает по витринам «модные веяния», чтоб не опоздать в буфет.
Вася фонарщик в австрийской деревне рисует «монастырь» за жилье и дрова.
Лида Мастеркова заперлась от людей. Работ нет, денег нет.
Сашка Глезер развозит свою коллекцию с «грузинским кинжалом» за поясом. Не знаю, на что он живет, но заметно постарел и опустился.
Недавно читал «открытое письмо» Рабина-Жаркова. Да чего же наивно! Еще раз убедился, что желающих «вольного запада» надо за свой счет, как это было в 20 годы и теперь в Польше, Венгрии, отправлять учиться и колотиться в Европу. На вокзале я встретил молодого поляка, который с пачкой акварелей приехал завоевывать Париж. Валюту он пропил в кафе, комнату не снял и автостопом возвращался в Варшаву, поджидая грузовик с лошадями.
Эд, нельзя ли тебе «натюрмортным образом» проскочить в «мосх», чтоб потолкаться в Париже? У тебя ведь полно там знакомств, пусть запишут. Или пусть отпросится Галя написать трактат о французском кино, а ты с ней заодно? Старик, Париж, даже мельком, туристом, надо видеть в упор. Вернешься другим человеком.
Посылаю тебе монографию Карла Кораба. Он сейчас очень моден в Париже. Могу выслать кое-что из советской поэзии – составь список. Мне хотелось бы иметь:
Л. О. Пастернак, «Записки разных лет», изд. СХ, М., 1975;
К. Коровин, «Письма, рассказы»;
С. Щедрин, «Монография»;
Малявин, «Монография».
Если сумеешь достать, посылай с центральной почты, там хорошо пакуют и отвечают за доставку.
От Анны горячий привет!
Целую Галю.
Твой беспризорный друг
Валька-Борода.8
Дорогой Борода!
Ну вот, встретил свое сорокалетие. Встретил, как самый богатый художник Москвы! – все картины, а их около пятисот, находятся при мне, а в кармане пустота!
Спасибо тебе, старина, за книгу, спасибо за быстрый ответ. Искусство, кто-то сказал, это то, что говорится шепотом. Моранди, Саврасов, малые голландцы этот шепот знали. Знает его и Кораб. Скромный, большой художник. Сплав итальянской метафизической школы с «сюром» – даже это проходящее в культуре идет ему на пользу и благо.
Истина – это нечто вечное, статичное, видима и невидима, и дело тут не в открытии нового, а в припоминании вечного. На этом живет все подлинное в культуре. Истина, как и Божественное, может проявляться в пространстве и времени, а может и оставлять пространство. Наше время – богооставленное время. Теперь все географии мучительно стремятся к освобождению, но свобода обернется тайной, и человек получит то, что он не хотел.
У меня есть знакомый чех. По-французски была опубликована его переписка с Марселем Дюшаном (основателем авангардного искусства 20 столетия). И этот человек много раз бывал на Западе и в Париже в 60-е годы. Все, что ты мне пишешь о Париже, я слышал от него тогда. По его словам, Париж в плане искусств – это дыра и пустота. Подтверждаешь и ты. Конечно, дыра, конечно кормушка и проституция. Мы не привыкли ни к какому-либо воздуху, кроме русского. Мы пережили тягу к освобождению, обкрадены историей и освободились от химер. Мы получили свободу подлинную, а не романтическую, научились многое ценить, и потому русским очень трудно жить вне своей географии. Русские научились «шептать», сохранили идеализм в этом мире, а в идеализме наше спасение, но не надо забывать, что была Голгофа.
Обязательно прочти воспоминания об Ахматовой. У нее так замечательно – философия нищеты! Прочти обязательно! В Париже это просто сделать.
Не унывай, старина. Будет и у тебя праздник, только надо много силы от многого отказаться. Мы ведь привычные. Я верю в тебя, верю, что все будет «окей». Только не надо себя провоцировать на отчаяние. Это большой грех, как говорят святые отцы.
