Обнаженный любовник (ЛП) - Уорд Дж. Р.

Ее родители, казалось, будут с ней всегда. Роджер тоже.

Молодость и отсутствие смертельной опасности означало, что ее семья бессмертна, а общая канва ее жизни – где она жила, с кем была связана, чем занималась – была высечены на камне фактами, неизменными, как ночное небо, как гравитация или цвет ее глаз.

Невероятное заблуждение.

Выйдя из машины, Мэй не собиралась запирать «Хонду». Но отголоски страха, который она чувствовала в толпе людей, заставили ее вставить ключ в замок и повернуть его.

Она шла по выложенной плиткой дорожке, когда Талла открыла двери, и вид сгорбленной пожилой женщины, стоящей в знакомом проеме, заставил Мэй быстро заморгать. Талла оставалась верна себе: на ней был свободный домашний халат, на этот раз темно–синего цвета, и подходящие к нему сине–желтые тапочки. Трость также вписывалась в образ, бледно–голубая лента обрамляла металлический стержень, а в ее белых волосах, собранных в косу, виднелся соответствующего цвета бант.

– Привет, – поздоровалась Мэй, подходя к крыльцу.

– Здравствуй, моя дорогая.

Они обнялись через порог, Мэй старалась не давить слишком сильно, хотя все, чего она хотела – это притянуть Таллу к себе и никогда не выпускать пожилую женщину из своих объятий.

– Проходи, – сказала Талла. – Я пью чай.

– Я запру дверь, – тихо сказала Мэй, входя и закрывая за собой панель.

Кухня находилась в задней части дома, и, следуя за Таллой по крошечным и таким знакомым комнатам, Мэй чувствовала привычный запах. Свежий хлеб. Старые кожаные кресла. Потухший огонь в камине и ароматная заварка. Вся мебель была чересчур велика для маленького домика и абсурдно дорогой… столы были из мрамора с позолотой, секретер с изящной деревянной инкрустацией, стулья и диваны были обтянуты выцветшими и потрепанными шелками. На стенах висели картины маслом в тяжелых позолоченных рамах, пейзажи и портреты Матисса. Сёра. Моне. Мане.

Под крышей крошечного коттеджа хранилось целое состояние, и Мэй часто беспокоилась о ворах. Но пока все было хорошо. Талла жила здесь с восьмидесятых, и ее никогда не беспокоили. Однако было жаль, что женщина отказалась продать хотя бы одну из своих картин, чтобы улучшить жилищные условия. Она упорно хранила свои вещи, даже если это означало отказ от необходимых улучшений. В таком упорстве не было большого смысла, но кому какое дело, не так ли?

Они не произнесли на слова, когда Мэй села за кухонный стол, а Талла занялась у столешницы электрическим чайником и двумя чашками. Желание помочь женщине с подносом было почти непреодолимым, особенно когда Талла выпустила из рук трость и, казалось, с трудом держала на подносе сливки, сахар и наполненные чашки. Но самодостаточность была гордостью пожилых людей, и не стоит лишать женщину самостоятельности раньше времени.

Когда Талла поставила все на стол, Мэй кивнула в дальний угол, где какой–то набор предметов накрыли изношенным полотенцем с монограммой.

– Что там?

Обычно женщина хранила все вещи аккуратно, как в аптеке, держа минимальное количество хлама на столешницах, столах, в шкафах и на каминных полках.

– Расскажи мне еще раз, что случилось прошлой ночью? – сказала Талла, опустившись на стул и передавая чашку с блюдцем.

Фарфоровая пара задрожала в ее неустойчивой руке, и звук вибрацией прошелся по всему телу Мэй. Она испытала облегчение, забрав чай и положив конец как этой акустике, так и риску полного разлива, и Мэй прикрыла свою спешку, начав рассказавать обо всем по порядку. Естественно, в отчете были отредактированные части. Она вырезала стычку с женщиной в очереди, и да, Господи, было много пробелов, когда дело касалось Шона.

– Преподобный солгал о Книге, – сказала Талла, доливая в чай молоко. – Он точно знает, что это такое. Но, возможно, не знает, где она.

– Что ж, он не собирается помогать. Он довольно ясно дал это понять.

Когда повисло молчание, Мэй наблюдала, как от ее чая поднимается клубок пара. По мере остывания «Эрл Грея», пар также рассеивался.

– Талла ...

– Что, моя дорогая?

Она представила Роджера в этой холодной воде.

– Я не знаю, сколько еще у нас времени.

Дело не в том, что тело разлагалось… пока нет. Но это произойдет. Более того, она не знала, сколько еще ночей ей удастся ездить на ту заправку, покупать лед и возвращаться в ванную комнату, чтобы слить воду и пополнить его запасы...

О, кого она обманывает. Она будет продолжать выполнять свою работу до тех пор, пока от Роджера не останутся только кусочки, ничего, кроме супа из физиологических жидкостей в ванной… при условии, что будет надежда. И, может быть, именно она умирала в этот момент.

Мэй отодвинула чашку.

– Талла, мне трудно это говорить.

– Прошу. – Пожилая женщина наклонилась вперед и положила ладонь на руку Мэй. – Ты можешь сказать мне все, что угодно.

Мэй сосредоточила внимание на цветочном узоре на рукаве домашнего халата, на маленьких желтых и белых бутонах, выделяющихся на синем море.

– Эта Книга, чем бы она ни была… – Мэй заглянула во влажные от слез глаза и попыталась убрать любой намек на требование из голоса и выражения лица. – Ну, то, что мы пытаемся сделать. Не хочу сомневаться в тебе, но не могу… Мне трудно продолжать эту погоню за призраками. Ты сказала, что Преподобный был нашей последней надеждой, и мы снова оказались ни с чем. В очередной раз.

Но важнее было другое: что, как ей сказали, Книга способна сделать. Мэй так цеплялась за возможность воскрешения, но она начинала беспокоиться, что именно так рождаются и распространяются городские легенды: кому–то в уязвимом состоянии нужно было верить в метафизическое решение их проблем, и он начинал разносить недостоверную информацию.

Отчаяние может превратить всякую ложь в правду. И даже если она звучала из благонамеренного источника, ложное обещание помощи было жестоким.

Кивнув, Талла сделала глоток из чашки. Затем она откинулась назад, держа чай в узловатых руках, будто грелась о его тепло.

– Я думала, что потеря социального положения станет худшим падением в моей жизни. Но наблюдая за всем, что ты пережила за последние годы… твое горе даже самые грустные моменты моей жизни. Разве я могу бросить тебя в беде?

Мэй никогда не спрашивала подробностей, но в какой–то момент Талла была на самом высоком уровне аристократии, состояла в браке с членом Совета. Мамэн Мэй, Лотти, работала у нее горничной. Однако что–то произошло, и когда Талла приехала сюда, Лотти настояла на бесплатной уборке дома… и вскоре вся семья занялась уходом за пожилой женщиной.

Ирония заключалась в том, что это именно уход из аристократических кругов в конечном итоге спас Талле жизнь. Если бы она жила в том особняке? Ее бы убили во время набегов, как и родителей Мэй.

– Настоящее имя Преподобного – Ривендж, – сказала Талла. – Он Член Глимеры… или был им. Я не совсем уверена, сколько их осталось сейчас. Как я уже говорила, я хорошо знал его мамэн. Однажды она сама использовала Книгу и рассказала мне о ее силе. Так я впервые услышала о ней. Она дает то, что нужно человеку. Клянусь тем немногим, что осталось от моей жизни.

Мэй опустила глаза.

– Не смей так говорить.

– Это правда, и мы оба это знаем. Я скоро умру, но, в отличие от твоего брата, мне пора уйти как положено. Я прожила отведенные мне ночи. Однако его жизнь забрали слишком рано, и это ошибка, которую необходимо исправить.

Талла протянула руку через весь стол. Она откинула банное полотенце, обнаружив бессмысленный набор предметов: белый уксус, серебряное блюдо, соль, острый нож, лимон, свеча.

Так, окей, набор подойдет для приготовления салатной заправки, но к чему эти фокусы?

– Для чего все это? – спросила Мэй.

– Мы призовем к тебе Книгу, – Талла кивнула на ингредиенты. – Если она тебя примет.

Глава 14

На севере, в величественном фойе особняка Братства Черного Кинжала, Ривендж пересек мозаичное изображение яблони в полном цвету. Подойдя к парадной лестнице, он поднялся быстрым шагом, его мокасины «Бэлли» ступали по красной ковровой дорожке, норковое манто развевалось за спиной. Когда он добрался до верхней площадки, двойные двери кабинета Слепого Короля были открыты, и в дальнем конце бледно–голубой, старинной французской комнаты, Роф, сын Рофа, отец Рофа занимал высшее положение – то есть сидел, пристроив задницу на отцовском троне, за резным столом, огромным, как медведь гризли на четвереньках. С угольно–черными волосами, падающими с вдовьего пика, жестоким лицом в черных очках и телом воина, Роф выглядел в точности как тот, кому полагалось управлять расой вампиров.