КГБ. Председатели органов госбезопасности. Рассекреченные судьбы - Леонид Млечин

«Какие улики вообще могут быть? — задавал сам себе вопрос Крыленко. — Есть ли, скажем, документы? Я спрашивал об этом. Оказывается, там, где они были, там документы уничтожались… Конечно, такие документы, как письма Торгпрома и другое, были уничтожены… Я спрашивал: может быть, какой-нибудь случайный остался? Было бы тщетно на это надеяться…»

Преступник, естественно, уничтожает улики. А почему он преступник? Потому что арестован и сознался, объясняет обвинитель. Ни с того ни с сего ОГПУ не арестовывает…

Председательствующий Вышинский вполне удовлетворен логикой главного обвинителя. Это же его главная идея — признание подсудимого и есть царица доказательств.

Но Крыленко лихо выбрасывает свой главный козырь: «Но все же не все документы были уничтожены… В материалах, касающихся деятельности текстильной группы, имеются письма Третьякова Лопатину и Лопатина Третьякову».

Лопатин умер в 1927 году, за три года до процесса, поэтому он не попал на скамью подсудимых, но на процессах его фамилию называли среди главных вредителей.

Московские газеты приходили в Париж с опозданием. 11 декабря в полпредство доставили газеты с обвинительной речью Крыленко. Один из руководителей парижской резидентуры, занимавшийся Третьяковым, решил почитать газету на сон грядущий. Когда он добрался до фразы о письмах Третьякова, то буквально похолодел (так написано в шифровке, которая хранится в архиве российской внешней разведки).

Утром он отправил письмо в центр:

«Почему, принимая решение о том, чтобы Крыленко сделал на процессе такое заявление, вы не сочли нужным предупредить нас?

Если бы нас поставили в известность, мы бы успели подготовиться: или порвать все отношения с „Ивановым“, раз таково решение центра, или, если центр, несмотря на заявление Крыленко, рвать с ним не намерен, то предупредить самого „Иванова“. Ведь ему предстоит ответить Торгпрому, каким образом его переписка с Лопатиным попала в руки ОГПУ.

Принимая во внимание всеобщую подозрительность эмиграции ко всем и то обстоятельство, что эти письма — единственные документы, которые были названы на процессе, не подлежит никакому сомнению, что отношение к нему со стороны эмиграции станет более чем настороженным».

Но в Иностранном отделе ОГПУ ничего поделать не могли. Процесс по делу «Промпартии» куда важнее судьбы какого-то агента парижской резидентуры.

Поразительным образом все обошлось. В Париже никто не рискнул предположить, что ОГПУ получило письма непосредственно от Третьякова. Эмиграция решила, что их переписка была конфискована после смерти Лопатина.

7 декабря 1930 года в Москве завершился проходивший при большом стечении иностранных корреспондентов двухнедельный судебный процесс по делу придуманной ОГПУ «Промпартии».

Восемь крупных инженеров и руководителей промышленности были признаны виновными как «главари подпольной контрреволюционной шпионско-диверсионной» организации, по сговору с Западом занимавшейся вредительством в советской промышленности.

Всех подсудимых приговорили к расстрелу, но президиум ЦИК, учитывая их «полное признание» в совершенных преступлениях, заменил высшую меру наказания десятилетним тюремным заключением. Эти люди так убедительно сыграли свою роль, что получили обещанную награду: их не убили.

Сталина интересовали более крупные фигуры, хотя пока что он к ним только примеривался. Менжинский знал, чего от него ждет Сталин. Следователи ОГПУ выбивали из «вредителей» показания о связях с так называемыми «правыми».

8 показаниях, полученных ОГПУ, значились имена двух членов политбюро — председателя ЦИК Михаила Ивановича Калинина и главы правительства Алексея Ивановича Рыкова. Калинин не имел никакого политического веса и Сталина не интересовал. А вот на Рыкова, пользовавшегося в стране уважением, Сталин уже стал копить материалы.

Поклонники булгаковского романа «Мастер и Маргарита» весело смеются, читая сцену, описывающую сдачу валюты («Сон Никанора Ивановича»): «Вот уже полтора месяца вы сидите здесь, упорно отказываясь сдать оставшуюся у вас валюту, в то время как страна нуждается в ней, а вам она совершенно ни к чему».

В глазах сегодняшнего читателя страницы, посвященные валютчикам, носят юмористический характер, но при первой публикации романа эту сцену цензура убрала, потому что она почти списана с натуры.

В те годы происходило массовое изъятие ценностей у всех, у кого еще что-то осталось. Человека — обычно по доносу соседей или коллег — арестовывали и держали до тех пор, пока он не отдавал все, что у него было. Ценности нужны были для ускоренной индустриализации. Но в городе взять было практически нечего, поэтому грабили деревню.

Доктор экономических наук Алексей Улюкаев, который был заместителем Гайдара в Институте экономических проблем переходного периода, а в правительстве Касьянова стал заместителем министра финансов, считает:

— То, что происходило в конце 20-х годов, можно назвать просто террором, а можно увидеть в этом реализацию импортозамещающей модели в условиях изоляции страны. Главным ликвидным средством было зерно. Его надо было сконцентрировать в руках государства, а поскольку добровольно крестьяне зерно не отдавали, то власти прибегли к помощи продотрядов и раскулачиванию кулака. Раскулачивание, говоря современным языком, — это своеобразная процедура ускоренного банкротства.

Так что террор в конце 20-х начался не в силу злой воли (впрочем, в ней недостатка тоже не было), а потому что руководители государства приняли простое решение: «У нас нет времени убеждать частный капитал, нам нужно сконцентрировать все ресурсы и бросить их на развитие страны».

Организаторов колхозов в январе 1930 года напутствовали такими словами: «Если в порученном вам деле вы перегнете и вас арестуют, то помните, что вас арестовали за революционное дело!»

Местные партийные секретари по всей стране устроили соревнование: кто скорее добьется стопроцентной коллективизации. В первом сборнике исторических документов и материалов «Неизвестная Россия» подробно описано, что за этим последовало.

Зерно начали отбирать у тех, у кого оно было, то есть у справных хозяев. Их назвали кулаками и, по существу, объявили вне закона. Сначала всего лишь предполагалось выселить их на худшие земли и отобрать «лишнее». Председатель ЦИК СССР Михаил Иванович Калинин объяснил, что делать с кулаками: «Выселять на отдельные участки с плохими землями и отчуждать у них лишние орудия производства».

Но этого оказалось недостаточно: партийная пропаганда превратила кулаков в прирожденных убийц и негодяев. Для начала их просто ограбили, забрали все имущество, запретили снимать деньги со своих вкладов в сберегательных кассах.

30 января 1930 года политбюро приняло решение «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации». 60 тысяч глав кулацких хозяйств предполагалось посадить в концлагеря или расстрелять, а их семьи выслать. Еще 150 тысяч семей решили просто выслать. Но масштабы борьбы с кулаками превысили предполагаемые цифры.

Приказ по ОГПУ о ликвидации кулачества как класса был подписан 2 февраля 1930 года. Перед госбезопасностью поставили задачу ликвидации контрреволюционного кулацкого актива, поставлявшего людей в действующие контрреволюционные и повстанческие организации.

Дела на кулаков предписывалось рассматривать в срочном порядке. Большинство арестованных подлежали отправке в концлагерь. В отношении наиболее злостных следовало применять высшую меру наказания. Наиболее богатых кулаков, бывших помещиков, местных кулацких авторитетов, актив церковников и их семьи приказано было высылать в отдаленные северные районы, а имущество конфисковывать.

За два года, в 1930–1931-м, пишет Олег Хлевнюк, больше полутора миллионов крестьян и их родных были высланы в лагеря ОГПУ и трудовые поселения. Примерно полмиллиона крестьян сами бежали в города и на стройки. Еще около двух миллионов были выселены по третьей категории, то есть в пределах своей области, но они лишились всего имущества, крестьянствовать не могли, и большинство ушло в город, надеясь там как-то прокормиться. Вот так было фактически уничтожено сельское хозяйство страны.

Имущество ограбленных кулаков уходило в доход государства, но часть распределяли среди односельчан: люди охотно брали то, что отняли у их соседей.

Писатель Лев Эммануилович Разгон, который прошел лагеря, говорил мне:

— Все действия Сталина мне понятны. Они подчиняются строгой логике. У него была цель. А как заглянуть в черные души его подручных, которые убивали, выполняя приказы? Тут нужно возвращаться в страшную эпоху коллективизации, раскулачивания, когда соседи приходили к человеку, с которым они годами жили рядом, бывали у него в гостях. И они только потому, что он считался кулаком, а они числились бедняками, забирали все его имущество, выкидывали его вместе с детьми на подводы и отправляли в Сибирь. Можно понять этих людей или нет? И те и другие были крестьянами…