По ту сторону - Семён Самсонов

— Нет, нет, ты хорошо рассказываешь, — с трудом раскрывая сонные глаза, подбодрила её Шура.

— Мамочка моя милая! Никто и не поймёт, как я её люблю! Не могу я без неё! — Аня закрыла глаза. — Мама моя учительницей была в нашей деревне, а папа — агроном. Он, когда совсем молодой был, в гражданской войне участвовал — я на карточке видела — и орден получил. Учился он после войны в Москве. Оттуда прямо к нашу деревню приехал, стал у бабушки жить, на маме женился. Мы очень хорошо жили. Братик у меня был Вася, старший, он уже в школу ходил. И учился хорошо. Физкультурой занимался. Я тоже в школу уже ходила, когда беда случилась. Вася на каких-то состязаниях хотел выступать по плаванию. Всё на речку тренироваться ходил. И утонул. Что с мамой было!. Постарела сразу, осунулась. Бывало прижмёт меня и шепчет: «Ты теперь только одна моя радость осталась, для тебя только живу на свете…»

Бабушка сразу слегла и больше уже не вставала. И её похоронили вскоре. Отец, когда вернулся и узнал про Васю, в себя долго прийти не мог, а потом всё маму успокаивал, бодрился.

Я уже выросла, в школу ходила, а мама всё не спускала с меня глаз, сама гулять водила, с девочками, бывало, пробежаться не даст. Папа говорил: «Нехорошо это. Девчонка дичком растёт, застенчивая, беспомощная». Мама только отмахивалась: мол, сына не уберегла, так дочку буду беречь.

Я от ребят совсем отвыкла. Правда, мне с мамой было хорошо. Она мне покупала много книжек. С ними я и дружила, и плакала над ними, и переживала. Я и взрослые книжки читала и газеты. Когда Чкалов через полюс летел, я всю ночь не спала, думала: ведь бывают такие смелые люди! И про себя решила: вот вырасту, мама успокоится, и тогда стану я храброй комсомолкой, как девчата из книги Островского.

В ту осень я ангиной хворала, капризничала. Чуть в горле запершит — матери по целым ночам спать не даю. Папа сердится: «Экая ты нетерпеливая! Какая же из тебя комсомолка выйдет? Я б на твоём месте давно уже бегал». Я, бывало, губы надую — и в слёзы. Мама за меня заступается: «Оставь её, она слабенькая».

Папа тоже добрый был, но с мамой из-за меня часто спорил. «Что, — говорит, — ты барышню кисейную растишь? В книжках она хорошо понимает, где геройство настоящее, а сама и постоять за себя не может и товарищам помогать не привыкла. Попадёт она в переплёт — беда будет, если никто её не заслонит».

Я тогда решила, не любит он меня. Даже не попрощалась, когда он на уборочную уехал. Потом сама жалела… Ждала его, так ждала!.. А он в районе задержался и всё не ехал, до самой зимы. Я даже заболела от этого — всё мне казалось, я его больше не увижу… Ну, я лучше не подряд буду рассказывать, побыстрее.

Незадолго до войны отца перевели работать в Орёл, и мама там устроилась. К новой школе я ещё не привыкла. У нас в деревне хоть иногда соседка к нам придёт, а здесь я была только с мамой да с книжками…

Аня еле перевела дух и открыла глаза, как бы проверяя, слушают ли её подруги. Шура участливо, даже с жалостью смотрела на неё. Люся сидела всё в той же позе, не шелохнувшись.

— Потом война, — продолжала Аня. — Папа в первый же день ушёл на фронт. Мы только одно письмо получили из госпиталя, из Москвы. Мама хотела поехать, но не решалась меня оставить и взять с собой боялась… А тут фашисты пришли… Что ж теперь делать? — помолчав, всхлипнула Аня. — Девочки мои милые, не могу я больше терпеть…

Шура решительно придвинулась к Ане:

— Плакать больше нельзя, понимаешь? Только сердце себе надрываешь. Сама знаешь, жалости от этой ведьмы не дождешься. Вот теперь и пришло время поступать так, как поступали те, про кого ты в книгах и газетах читала. Держаться крепко, пока наши придут!

— Они ведь обязательно придут. Ты должна верить, как мы! — подхватила Люся. Как хотелось ей передать подруге хоть частицу своей и Шуриной решимости!

— Горько мне, девочки! — не унималась Аня.

— Перестань ты воображать, что тебе горше, чем другим! — жёстко сказала Шура. — На Родине никто из нас горя не знал и к лишениям не привыкал. Здесь всем нам тяжело, только нос вешать не годится. Как это можно надежду терять, в товарищей не верить! Да разве нас оставят? А я по глазам твоим вижу — не веришь. Ты должна переделать себя, должна!

Шура запнулась: «Что бы ещё сказать Ане, чтобы силы ей прибавить?»

Аня лежала с широко раскрытыми глазами, окаменевшая, безучастная.

Шура вздохнула и отошла в свой угол.

— Давайте, девочки, хоть чуток поспим, и так уж скоро на работу, — сказала она устало.

Все затихли. Аня будто успокоилась, но не спала. Шура заснула, и только Люся ещё ворочалась, думая об Ане. После этого разговора Люся, пожалуй, больше, чем когда-нибудь, тревожилась за Аню.

Верим в победу

Мальчикам долго не удавалось наладить связь с военнопленными. То, как назло, совершенно невозможно было словом переброситься, потому что немецкий автоматчик не отходил от телеги, то, вместо Вовы, ездил Костя, не знавший Павлова. Так прошло немало времени, и наступила зима. Наконец Вове всё-таки удалось увидеть Павлова, и он незаметно подал ему письмо.

Вечером ребята собирались вместе, много говорили, спорили, ожидая ответа от пленных — Жора упорно делал своё дело. Он уже набрал порядочно табаку. И хотя это обошлось ему дорого, он не унывал.

История с табаком надолго запомнилась Жоре. Юра и Жора белили известью чердак. Жора увидел там ящик с жёлтыми спрессованными листьями табака. В тот же вечер он смастерил мешок из рукава старой рубашки и отправился на добычу. Взять сразу целую пачку он не решился: Лунатик мог догадаться. Жора решил брать табак постепенно, по несколько листьев из каждой пачки, и таким образом наполнить мешочек.

По ночам Жора забирался на чердак. Надёргав листьев, совал их за пазуху и тихонько уносил к себе.

Однажды Жора решил попробовать набрать листьев и днём, полагая, что старик спит.

Забравшись на чердак, он присел к ящику и стал осторожно отдирать листья от пачек. Сзади, словно лиса, бесшумно подкрался Лунатик и так хватил Жору по голове кованым сапогом, что у того искры из глаз посыпались.

— Он бил меня молча, — рассказывал Жора. — Сначала оглушил сапогом, а потом схватил за уши. У меня из носа кровь пошла, я вырвался — и бежать. Прибежал на голубятню, а сам думаю: «Сейчас притащится сюда добивать меня». Сунул табак под диван и сижу, жду. А он, изверг, не идёт, да и только! Хоть сам беги к нему да спину подставляй…

За обедом Люся спросила Жору, почему у него синяк на лбу. Жора рассказал всё девочкам. Люся ругала Лунатика. Аня спросила:

— Ну, а утром Лунатик бил тебя?

— Нет, — ответил Жора.

— Ты напрасно поступаешь так неосторожно. Окажись на месте Лунатика Эльза Карловна, ты бы так легко не отделался, — сказала Шура.

Все сочувственно отнеслись к Жоре, и только Вова с упрёком сказал:

— Будь осторожен: себя подведёшь, и нам плохо будет.

Подымаясь из-за стола, он добавил:

— На строительство еду.

Ребята переглянулись. Все они ждали ответа Павлова с нетерпением и надеждой, словно не они пленным, а пленные им готовились помочь.

Вернулся Вова рано. Ещё по дороге он прочитал ответ Павлова.

«Вы ребята, молодцы, что остаётесь настоящими советскими людьми, пионерами, не падаете духом, Красная Армия. победит и обязательно освободит всех», — писал Павлов. Он сообщал, что фашисты кричат на весь мир, будто гитлеровская армия уже у стен Москвы, но только он, Павлов, и большинство пленных не верят фашистской брехне: «Мы уверены, что Москву гитлеровцам наш народ и армия не сдадут».

Павлов благодарил ребят за готовность помочь им. Он хорошо знал, что хлеба ребятам достать будет очень трудно, и поэтому про хлеб ничего не писал, а просил, если можно, достать ещё табаку. Он писал, что им нужны большие ножницы, садовые или портновские, и советовал быть очень осторожными. Зачем Павлову ножницы, Вова никак не мог понять, но решил попросить Люсю посмотреть, не попадутся ли ей такие ножницы в хозяйском доме.

Вова шепнул поджидавшему Жоре о том, что привёз письмо от Павлова. Жора сказал об этом другим. Он с трудом скрывал своё нетерпение. Ему хотелось лично прочитать ответ. Костя ходил встревоженный, боясь, как бы кто-нибудь от радости не проболтался.

Аня растерялась, узнав от Шуры эту новость. Она не могла представить себе, что пленные, которых держат за колючей проволокой, расстреливают и морят голодом, которых повсюду сопровождает охрана, смогли написать и передать письмо.

Читать письмо всем сразу Вова не решался.

«Письмо прочтите и обязательно уничтожьте», — предупредил Павлов.

И всё же Вова сделал так, что ещё до ужина все успели познакомиться с содержанием письма. Аня читала копию письма вместе с Люсей. Она трижды перечитывала то место, где говорилось, что фашисты у стен Москвы, и сразу приуныла.