Трудный поиск. Глухое дело - Марк Ланской

— Врешь! — уверенно сказал Игорь Сергеевич. — Вижу, что врешь. За свою шкуру испугался. Не к лицу!

— Что ты раскричался? — пришла на помощь мужу Ксения Петровна. — Об этом действительно неудобно говорить по телефону, неужели ты этого не понимаешь?

Игорь Сергеевич вместе со стулом повернулся к невестке.

— Это почему же неудобно? Барахло заграничное покупать удобно, а вызволить парня из беды, в которую ты сама же его толкнула, — неудобно. Вот сучья логика!

— Не смей ругаться. Никуда мы его не толкали. Он сам во всем виноват.

— Ах, сам! Ну ладно. Завтра же напишу следователю, — пусть пощупает ваши гардеробы. И в газету пойду, расскажу про одного теоретика-моралиста, автора-лектора, пусть прославят. Гена там молчит, покрывает вас, сволочей, а вы... — Игорь Сергеевич опять добавил слова, никогда не звучавшие в этих стенах.

В комнату вошла Катя. Никто не слышал, как она открыла входную дверь. Никто не знал, сколько времени стояла она вот так, не раздеваясь, в передней, что она слышала.

Нимало не смутившись, а как будто обрадовавшись свидетельнице, Игорь Сергеевич обратился к ней:

— Полюбуйся на своих родителей! Сами упрятали Генку в тюрьму, а теперь боятся трубку телефонную поднять.

Никогда при Кате никто не говорил о ее родителях с таким презрением. Она впервые видела отца жалким, растерянным, виноватым. Впервые ее мудрая, высокомерная мама выглядела истеричкой, бессильно потрясавшей кулаками. Смотреть на них было неприятно.

— Успокойтесь, Игорь Сергеевич, — сказала она тихо, — умоляю вас. Папа все сделает.

Игорь Сергеевич подсунул под себя стул, сел на него верхом и облокотился на спинку. Он уже досадовал на себя и за нелепые угрозы, которыми пугал Воронцовых, и за то, что обидел Катю, обругав при ней ее родителей.

— Ты меня, Катюша, извини. Но мы вот тут сидим, а Гена — в тюрьме. Разве я могу дипломатию разводить и спокойно выслушивать всякие шкурные заявления? Сама же твоя мамаша говорила, что нужно все сделать, а когда до дела дошло — в кусты. Испугались. Другие пусть стараются, мы ручки умоем. Ты как на это смотришь?

— Папа все сделает, — сказала Катя убежденно. — Вы его плохо поняли. Правда, папа?

Афанасий Афанасьевич обиженно промолчал. Он уже пришел в себя после испуга и восстановил на лице выражение глубокомыслия, растревоженного грубой житейской прозой. Ксения Петровна стояла рядом, готовясь защитить его от новых нападок, и смотрела на Игоря Сергеевича как на чудовище.

— Неблагодарный, — сказала она горестно, — мы столько сделали для Гены. Ночей не спали, уговорили лучшего адвоката...

— А что толку от вашего адвоката? Когда еще до него дело дойдет! Вы бы лучше своего зятька уговорили, от него сегодня Генкина судьба зависит. А вы его врагом сделали. Уверен, что он парень неплохой. Ты, Катюша, их не слушай, — прежде чем развестись, сто раз подумай. Не девчонка. Он серьезный, и ведет себя скромно. Другой бы давно съехал к чертям.

— Я прошу тебя сейчас же перестать наносить нам оскорбления, — даже притопнул ногой Афанасий Афанасьевич. — В противном случае я вынужден буду потребовать, чтобы ты никогда не переступал порога нашей квартиры.

— Напугал! Я и сам переступать не собираюсь. Очень мне нужно твое общество. Но пока Генку не вытащу, даже к слизнякам буду ходить, если понадобится.

Ответить Афанасий Афанасьевич не успел. Послышались шаги. Пришел Анатолий. Все затихли. Катя вышла.

— При нем ни слова об этом, — заговорщицки прошептала Ксения Петровна. Понимать нужно было так: «Мы люди свои, подеремся — помиримся, а это чужой, против него — единый фронт».

Заговорить о чем-нибудь нейтральном они не могли. Сидели молча, прислушиваясь к голосам на кухне.

Игорь Сергеевич раздумывал, идти ли ему объясняться с Анатолием, или такой разговор повредит делу. Он никак не мог понять этого парня.

Анатолий зашел сам. Он холодно поздоровался, никому не протягивая руки, вытащил из кармана какую-то тоненькую бумажку, тщательно расправил ее и положил на стол перед Игорем Сергеевичем.

— Возвращаю за ненадобностью.

Игорь Сергеевич сник. Перед ним лежала записка, его письмо к сыну. С каким старанием Ксения Петровна прятала эту бумажку в пластикатовую трубочку, которую потом запекла в невинной домашней булочке. Это она придумала верный способ приободрить мальчика, подать ему весточку от родителей.

Игорь Сергеевич перечитывал знакомые строчки: «Дорогой сынок! Не унывай, все будет хорошо. Не давай себя запугать. Скоро будешь дома. Держись. Целуют тебя папа и мама».

— Это ты у него забрал? — спросил Игорь Сергеевич.

— Это изъяли при проверке передачи.

Игорь Сергеевич смял бумажку в кулаке.

— Контру нашли! Двух теплых слов мальчику испугались. Воспитатели! Чего ты испугался? Чего?

— Мне стыдно говорить об этом. Неужели вы не понимаете, что нелегальными способами пользоваться нельзя? Не нас вы обманываете, а себя. Мальчишку растлеваете.

— Да что он, по-твоему, — страшный преступник? Что я ему, антисоветскую литературу передать хотел? Человек ты или чучело полицейское?

Нужно было оскорбиться и уйти из комнаты. Анатолий даже не обиделся. Этот отважный летчик, честный человек, действительно уверен, что только он хочет блага своему сыну, а все другие — враги, с которыми ему приходится бороться. Когда Игорь Сергеевич сбивал на своем самолете немецких асов, Анатолий еще ходил в детский сад. Но сейчас он чувствовал себя и старше и опытней.

— Из этой записки Гена вычитал бы кое-что еще, кроме того, что в ней написано.

— А! — злорадно выкрикнул Игорь Сергеевич. — Зашифрованная! Вон где собака зарыта! Так ты бы меня спросил, я бы тебе код открыл, ключик вручил бы. На огне не держал? Может, я там между строк чего-нибудь нарисовал — план побега или подкопа. А? Не нашел?

Анатолий выждал, пока Игорь Сергеевич утих.

— Для Гены эта записка означает вот что: «Не робей, сынок, выкрутишься! На следователя наплюй, и на закон попутно. Все будет в порядке. Тебя, бедного, обидели, но ты потерпи. Скоро папочка с помощью своих друзей тебя выручит. Будешь дома, мамочка сладко накормит, все останется по-старому». Вот смысл этих теплых слов.

— А хоть бы и так, — вступилась Ксения Петровна, чувствовавшая ответственность за письмо. Она боялась, как бы гнев Игоря Сергеевича опять не обрушился на нее.

Анатолий посмотрел на Ксению Петровну как на постороннего, мешающего беседе человека.

— Вам этого не понять, а Игорь Сергеевич, я надеюсь, поймет.

— Я же просил тебя устроить свидание или самому передать письмо. Ты отказал, — напомнил Игорь Сергеевич.

— И теперь убеждаюсь, что правильно сделал, Ваше свидание с сыном, как и эта ваша записка, ничего, кроме вреда, принести ему не могут.

— Я должен внести ясность в свою позицию, — подал голос Афанасий Афанасьевич. — Ибо мне чужда и отвратительна всякая противозаконная деятельность, в какой бы форме она ни выражалась, пусть даже в нарушении правил тюремного режима. И в данном случае я полностью присоединяюсь к позиции Анатолия.

Афанасий Афанасьевич с осуждением посмотрел на жену и Игоря Сергеевича. Хотя он знал о сюрпризе, спрятанном в булочке, но в составлении письма участия не принимал, и с молчаливого согласия жены делал вид, будто все готовилось втайне от него.

— Ничего тут противозаконного нет, — упорствовала Ксения Петровна. — Поддержать мальчика морально в такую минуту — долг отца.

— Можешь ты понять, — со злым недоумением спросил Игорь Сергеевич у Анатолия, — что переживает отец, когда его сын в тюрьме, или ты дальше своих инструкций ничего не видишь?

— В такие минуты переживать мало, нужно еще думать, думать не только о сегодняшнем дне, но и о будущем своего сына, — ослабевшим голосом ответил Анатолий. Он устал от этого бессмысленного спора и не верил, что его поймут.

— О будущем я уж сам позабочусь, а ты ему сегодня помоги. Или не мешай по крайней мере.

Анатолий махнул рукой и вышел. Ксения Петровна с торжествующим страданием взглянула на Игоря Сергеевича: «Понял теперь, с каким зверем нам приходится жить».

15

Слухи о проекте Омза распространились и в школе, где работала Ольга Васильевна, и в университете, где учились ее бывшие питомцы, ныне — единомышленники, и в разных учреждениях, где этот проект громогласно рекламировал Марат Иванович. Поэтому Ольга Васильевна не удивилась, когда ее старая приятельница, служившая в районном отделе народного образования, Елена Николаевна Затульская, позвонила ей домой, попросила зайти и назвала при этом «госпожой министершей».

Встретились они, как всегда, улыбнувшись друг другу, поговорили о здоровье, о домашних делах. И только после этого, с некоторым трудом перешагнув порог неловкости, Елена Николаевна покопалась в деловой папке и протянула Ольге Васильевне несколько сколотых листов плотного машинописного текста.