Русское мессианство. Профетические, мессианские, эсхатологические мотивы в русской поэзии и общественной мысли - Александр Аркадьевич Долин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иди к униженным,
Иди к обиженным
По их стопам,
Где трудно дышится,
Где горе слышится,
Будь первый там!
(«Средь мира дольного…», 1876)
* * *
Тысячи молодых людей, двинувшихся в начале семидесятых в народ, чтобы нести угнетенным массам слова пророков социализма, воплотили в жизнь профетический идеал российской культуры XIX в. Еще Степняк-Кравчинский называл это движение не столько политическим, сколько религиозным, сравнивал его с крестовым походом, для участников которого социализм был верой, а народ — богом. Тибор Самуэли в своем труде по истории российского общества рисует картину, похожую на пересказ главы из «Деяний апостолов»: «Тысячи образованных молодых мужчин и женщин покинули города и отправились на встречу с народом. <…> Они шли, светясь надеждой и радостью, уверенные в чуде; они намеревались проповедовать евангелие Социализма и Справедливости крестьянам, которые так долго ждали их послания, — и стены тирании должны были рухнуть и рассыпаться. То было действительно вовсе не политическое движение, но Крестовый поход детей. Многим его энтузиастам предстояло осознать это в более поздние, печальные годы» (‹258>, 280–281).
Разумеется, романтикам общественного переустройства нужны были свои поэты. Позицию поэта-гражданина, пророка-витии предельно лаконично сформулировал в год Парижской Коммуны Яков Полонский:
Писатель — если только он
Волна, а океан — Россия,
Не может быть не возмущен,
Когда возмущена стихия.
Писатель, если только он
Есть нерв великого народа,
Не может быть не поражен,
Когда поражена свобода.
(«В альбом К. Ш.», 1871)
Константин Леонтьев
Далеко не всех прельщал путь насильственного преобразования общества. Гоголь в поздние годы мечтал об идеальном общественном устройстве, основанном на истовой религиозности и праведном служении верноподданных сограждан. Ф. М. Достоевский, сам прошедший увлечение либерализмом, арест, ожидание казни и каторгу, в конце концов выдвинул тезис о том, что мир спасет красота — воспринятая в глубинном христианском толковании. Привлекала Достоевского и возможность нравственного преображения личности, которое бы стало залогом грядущего преображения России и мира на основах христианской морали.
Разумеется, умеренное направление в российской общественной мысли существовало давно. Славянофилы, культивируя концепцию особого пути России, призывали обратиться к национальным историческим корням уже вскоре после Отечественной войны 1812 г. Их поиск был стимулирован публикацией «Истории государства Российского» Н. Карамзина (с 1816 по 1826 гг.), грандиозного научного труда, впервые определившего место России среди великих держав мира. В спорах с западниками, выступавшими за тотальную вестернизацию страны, М. Погодин, С. Шевырев, Петр и Иван Киреевские, Константин и Иван Аксаковы, Ю. Самарин, А. Хомяков отстаивали приоритет России, самобытность ее культуры и народных традиций, достоинства православия в сравнении с католичеством и протестантством. Они уверенно писали о необходимости сплочения усилий всех мыслящих людей страны на почве народности во имя возрождения и развития всего лучшего, что было накоплено за века духовного развития нации.
Хотя теория «национального пути» в дальнейшем не раз подвергалась критике за излишний консерватизм и даже была ославлена как реакционная доктрина, история доказала правоту многих положений славянофилов. На основе этой теории уже в конце XIX в. возникает движение панславизма, которое питало патриотический энтузиазм многих славянских стран вплоть до Первой мировой войны. Почвеннические и национал-патриотические устремления части российской интеллигенции после распада СССР также свидетельствуют о силе консервативных начал в российской ментальности, переделать которую не смогли даже семь десятилетий большевистского режима.
В то же время амбиции новых государственников заставляют вспомнить Константина Леонтьева, который полагал, что спасением и залогом сохранения величия для России может послужить осмысленная и поддержанная всеми слоями общества национальная государственная идея. Н. Данилевский, считающийся ныне основоположником теории сравнительного изучения цивилизаций, также писал о России как о державе, которой суждено большое будущее на мировой арене при условии, что укрепление ее государственной структуры, культурное развитие будут продолжаться.
В русской общественной мысли, впитавшей влияние идей Шеллинга и Канта, Фихте и Гердера, Гартмана и Гегеля, шла напряженная работа по выработке высоких нравственных идеалов. Элемент мистицизма в духовных исканиях русской интеллигенции был чрезвычайно силен благодаря влиянию масонства, которое процветало в стране с XVIII по нач. XX вв., привлекая в свои ряды выдающихся государственных деятелей, писателей и ученых.
Многие мыслители и художники, ставшие свидетелями нарастания народовольческого террора и революционной пропаганды, претендовавшей на высшую Истину, пытались найти противовес экстремизму в глубинном самоанализе, в напряженном религиозном поиске, в диалоге с властями. В русской реалистической живописи XIX в. выделяется «духовное» направление, культивирующее философскую рефлексию в поисках нравственного идеала. От «Явления Христа народу» А. Иванова протягивается линия к «Христу в пустыне» И. Крамского, к работам Н. Ге на евангельские сюжеты и далее — к апокалиптическим и библейским мотивам в творчестве В. Васнецова, к суриковской «Боярыне Морозовой», к одухотворенной религиозности М. Нестерова, к божественной и демонической темам в живописи М. Врубеля.
Однако попытки лучших умов России найти альтернативу практике революционного насилия в борьбе за лучшую долю народа успехом не увенчались. Формировавшаяся в русле либерально-прогрессистской концепции новая российская интеллигенция, с ее представлениями о свободе и демократии, почти вся оказалась поражена вирусом тоталитарного социализма — одной из самых опасных эпидемий, которые знало человечество в своей истории, унесшей миллионы жизней. Абстрактная «свобода», провозглашенная народниками единственной целью, оправдывала любые конкретные средства. Присвоив право говорить от имени народа, российские революционеры в конечном счете создали своего рода «контркультуру», предвещавшую торжество идей социализма, — тех самых, что в конечном счете привели Россию к гибели. Эта контркультура, основанная на классовом подходе, до поры до времени служила как бы дрожжами, катализатором реформистских настроений, а маргинальные идеи «нигилизма», отрицающего буржуазные культурные ценности, и призывающего народ к бунту, тонизировали общественную мысль.
Уже в эмиграции, в 1926 г., подводя печальные итоги разрушительного процесса в русской истории, Г. Федотов писал: «Есть в нашей русской интеллигенции основное русло — от Белинского, через народников к революционерам наших дней. Думаю, не ошибемся, если в нем народничеству отведем главное место. — Никто, в самом деле, столько не философствовал о призвании интеллигенции, как именно народники. — в этот основной поток втекают разные ручьи, ничего общего с народничеством не имеющие, которые говорят о том, что интеллигенция могла бы идти и под другими знаменами, не переставая быть сама собой. Вдумаемся, что объединяет все эти имена: Чаадаева, Белинского, Герцена, Писарева, Короленко, — и мы получим ключ
