Мастер женских утех - Людмила Ситникова

Понурый, обиженный и оскорбленный, Савелий Дмитриевич вернулся к себе. На душе его скребли кошки. Что же это получается – Долорес его обманула? Не может быть! Да и зачем ей дурачить старика? В голове глубоко засели неприятные слова касательно квартиры.

Отгоняя от себя черные мысли, Савелий Дмитриевич старался поскорее забыть историю, в которой Долорес сначала выступила в роли доброй феи, а потом превратилась… А, собственно, в кого она превратилась? Деньги «на черный день» у Савелия на месте, вещи тоже не тронуты, так почему он должен винить Лолу в нечистоплотности? Нет, что бы ни случилось, а ему грех жаловаться. Лола принесла ему хоть и краткосрочное, но все же счастье.

ГЛАВА 9

– Савелий Дмитриевич, можете рассказать, как у вашего отца появилась картина, принадлежавшая ранее Кубышкину? – спросила Катка.

Старик провел высохшей ручонкой по седым волосам:

– Незаконным путем появилась, касатка, еще в семнадцатом году. Отец был чекистом. Он принимал непосредственное участие в расстреле помещика Федора Кубышкина. Тогда богатеев расстреливали пачками – смутное время было. Страна готовилась к грандиозным перестройкам. У Кубышкина была большая коллекция картин – все они перекочевали в музей, а одну… отец взял себе. Понимаю, поступил он непорядочно, в каком-то смысле гадко. Но что было, то было, историю не изменить. Мой папаша был отъявленным коммунистом, до конца жизни он свято верил, что в семнадцатом они все сделали правильно. В Советской стране все должны жить одинаково – это был его девиз. Богатый человек – враг народа. А раз так, то и жалости к нему не должно быть никакой. Присвоив картину Кубышкина, отец постоянно твердил, что взял ее на память о тех днях, когда они начинали благое дело – революцию. В сороковых отец умер, и мать первым делом захотела избавиться от картины. «Выбрось ее, выбрось ее немедленно. Она – зло!» – твердила она мне.

Ким немного помолчал.

– Я к матери не прислушался. С какой стати мне избавляться от картины? Еще чего! Висит и висит, есть не просит, а вот стоит, наверное, приличных денег. После смерти матери – к тому времени я уже был женат – картина перекочевала в нашу новую квартиру. И все бы ничего, если бы история не имела продолжения.

Катарина внимала каждому слову Кима.

– В семидесятых я работал механиком на заводе. И был у нас в цеху дядя Коля – мастер высшей категории. Ему уже перевалило за семьдесят, но свое дело он выполнял на пять с плюсом. Веселый был мужик, юморной. Каждый день приходил в цех с новым анекдотом или шуткой. Молодежь к нему тянулась, все его уважали. Дядя Коля всегда мог дать дельный совет, а в случае чего – прийти на помощь. А однажды он мне жизнь спас. Если бы не его реакция, меня бы сплющило за пару секунд. После того случая мы сблизились. Дядя Коля стал частенько захаживать к нам с Варюшкой в гости. Как правило, сидели мы на кухоньке: водочка, закусончик, все чин-чинарем. А моя Варька была баба суетная, взбалмошная, ни минуты не могла спокойно усидеть на месте. Все крутилась, вертелась как юла. Иной раз меня это страшно раздражало – ну что, спрашиваю, ты все вертишься? А она смеялась, говорила, что не умеет жить медленно. Так вот, значит, пришел к нам дядя Коля, сидим, закусываем. Вдруг Варька берет его за руку и тащит в маленькую комнату. Не терпелось ей показать Николаю ту самую картину. Дядя Коля как ее увидел, так и онемел. Минут десять смотрел в одну точку, а потом и говорит: «Сав, а ведь это картина моего отца!»

Катка затаила дыхание.

– Мы с Варькой чуть дуба не дали. До позднего вечера слушали историю Николая о помещике Кубышкине. – Савелий Дмитриевич вытянул вперед указательный палец: – Вона как иногда бывает-то! Десять годков мы проработали вместе, каждый день здоровкались, смеялись, шутили и даже не подозревали, что мой отец расстрелял отца дяди Коли! Касатка, словами не передать мои чувства, я был готов разорваться на части. Это ж надо такому совпадению случиться! Но сориентировался я мгновенно. Встал, положил руку на плечо Николаю и, попросив прощения за отца, снял со стены картину. Мне, мол, чужого не надо, она по праву должна принадлежать ему, и только ему. Но дядя Коля лишь грустно улыбался. Поблагодарив нас с Варюшкой за гостеприимный прием, он ушел. А через три дня последний раз появился в цеху. Заявив, что он устал и собирается отправиться на заслуженный отдых, он поставил нам ящик водки и закатил веселенький гульбарий.

– С тех пор вы не виделись?

– Иногда встречались в городе. Дядя Коля жил в деревеньке с внучкой. Как работать перестал, редко наведывался в городскую суету, предпочитая наслаждаться свежим воздухом. Но, если мы встречались, обязательно шли в пивную. Первый тост всегда был за дружбу, второй – за тех, кого с нами нет, третий – за мир во всем мире. Последний раз я видел дядю Колю… – Савелий Дмитриевич напряг память, – наверное, в восемьдесят пятом. Он уже старенький был – под девяносто. Поговорили, повспоминали былое и расстались. А теперь я старше его, тогдашнего. Такой же древний старикан, которому порядком поднадоело коптить небо. Для чего, спрашивается, жить, если все болит? Тут колет, там тянет, сзади давит, спереди ноет, наверху склероз с маразмом шутки шутят. Эхе-хе, мне бы сейчас лет пятнадцать с плеч долой, и – вперед и с песнями. В семьдесят восемь лет я был орлом!

– Савелий Дмитриевич, а вы вспомните отчество и фамилию Лолы?

– Не помню, касатка, давно дело было.

– Постарайтесь, очень надо!

– Не проси, я свои возможности знаю, имечко помню, а вот отчество… уж не сердись. Вот если домой ко мне через недельку приедешь, скажу в лучшем виде, у меня ее данные в записной книжке на букву Д значатся.

– А нельзя как-нибудь ускорить процесс?

Старик кивнул на Каткину сумочку:

– У тебя телефон имеется?

– Да.

– Доставай.

Протянув Киму сотовый, Копейкина услышала:

– Потыкай сама, у меня пальцы не слушаются.

– Кому звоним?

– Соседке моей, Константиновне. У нее ключики есть от моей квартиры, она книжку к себе заберет, а ты подъезжай и изучай, что там тебе требуется.

Набрав семь цифр, Катка приложила мобильник к уху Савелия.

Пообщавшись с соседкой, дед молвил:

– Все в порядке, езжай с богом. Только, касатка… скажи, зачем тебе фамилия Долорес понадобилась?

– По личному вопросу.

Ким хихикнул.

– Какие вы все скрытные, утаиваете от старика информацию! Вот и Генка все у меня допытывался, где Лолка проживает.

– Генка?

– Знакомый мой. Искусствовед Геннадий Лепников.

– Он интересовался Лолой?

– Пытал меня, как немцы партизан. Главное, зачем ему Долорес – не сказал, а координаты ее требовал. И тоже, как и ты, твердил: мол, по личному вопросу. А какие такие личные вопросы у него могут быть с Лолой? Он же ее в глаза не видывал! Ничего я ему не сказал, достаточно того, что Генка картину у меня за бесценок купил. Ой, и хитрый хмырь! Еще каких-то пять лет тому назад заверял, что картина стоит целое состояние, а теперь она вдруг – раз! – и обесценилась.

– Так вы ее продали?

– Касатка, ну а на кой она мне на десятом-то десятке? Помру, так с собой в могилу не возьму, а так – какая-никакая деньга. Правда, Генка меня надул, как пить дать надул. Пять тысяч заплатил, прохвост. Это и понятно, для меня пять тысяч – почти богатство, а он потом картину в десять раз дороже продаст.

У Катки в голове что-то щелкнуло. Одна мысль сменяла другую. Причем менялись они с бешеной скоростью. Пытаясь остановить этот внезапный мыслепад, Копейкина быстро проговорила:

– В вашей записной книжке есть адрес Лепникова?

– Ага. Как не быть, в моем возрасте все записывать приходится. Я-то сам, кроме телефона Константиновны и неотложки, ничего и не помню. А все-таки почему ты Лолой интересуешься?..

Впустить Катку в квартиру Константиновна отказалась. Велев ей подождать на лестничной клетке, близорукая бабуля хлопнула дверью, а через минуту вынесла потрепанную записную книжку Савелия.

Прищурившись, пенсионерка прогудела:

– Как посмотришь, верни, смотри, не вздумай свистнуть. Я тебя хорошо запомнила!

На страничке с буквой Д было сделано две записи: «Диспетчерская» и «Долорес Юрьевна Щипцова».

Прогресс! По крайней мере, теперь уже Копейкина располагала полным именем Лолы.

Катка открыла страницу на букве Л. Лепников Геннадий Тимофеевич. Отлично, пока все складывается удачно.

Вернув книжку подозрительной Константиновне, Катарина вышла на улицу.

Геннадий Тимофеевич долго возмущался в трубку, что его безжалостно вырвали из объятий Морфея.

– Я только заснул, весь день нещадно болела голова, а вы настаиваете на срочной встрече! Почему я должен с вами встречаться? Кто вы такая?

Катарина упомянула о картине Савелия Дмитриевича.

В трубке послышалось сопение, после чего Лепников нехотя выдавил:

– Завтра не получится. А вот послезавтра утром я собрался на дачу, можете подъехать. Только не раньше двух.