Мексиканские ночи - Густав Эмар

— Сеньор дон Ливио, — ответил незнакомец, — вы меня не знаете, но я вас хорошо знаю и мне известна ваша преданность генералу Мирамону. Клянусь честью и спасением моей души, что у меня для него очень важное сообщение.

— Я вам верю, сеньор, — сказал начальник стражи, — и если будет на то моя воля, вас примут сейчас же. Не угодно ли вам написать то, что вы хотите. Здесь на столе бумага, чернила и перья.

Незнакомец поблагодарил, взял перо, написал крупными буквами: «Адольфо» — и поставил три точки, расположив их в виде треугольника.

— Возьмите! — сказал он, протягивая начальнику стражи листок.

Пристав взглянул на листок и вскричал:

— Неужели вы…

— Тише! — остановил его незнакомец, приложив палец к губам.

— Ну, разумеется, вас примут! — сказал начальник стражи и скрылся за дверью.

Почти тотчас же дверь отворилась и кто-то произнес громким голосом:

— Входите! Незнакомец вошел.

— Входите же, дорогой мой дон Адольфо, — повторил президент. — Само небо посылает вас ко мне! — Президент поднялся навстречу дону Адольфо и протянул ему руку. Дон Адольфо пожал ее с почтением и опустился в кресло.

Имя президента Мирамона в то время гремело на всю страну. Его справедливо считали самым лучшим солдатом Мексики и прекрасным правителем. Совсем молодой, двадцати шести лет от роду, он за три года президентского правления сделал много доброго. Среднего роста, отлично сложенный, Мирамон отличался непринужденными манерами и благородной осанкой. Лицо с тонкими чертами дышало отвагой и честностью; на высоком лбу пролегли едва заметные складки — следы постоянных раздумий. Ясный и проницательный взгляд черных глаз не раз приводил в замешательство тех, на кого был устремлен. Бледность лица и синева под глазами свидетельствовали о бессонных ночах.

— Наконец-то, возвратился мой добрый гений! — вскричал Мирамон. — И я снова обрел надежду на счастье. Дон Адольфо печально покачал головой.

— Что это значит, мой друг? — спросил президент.

— Я, кажется, слишком поздно вернулся.

— Поздно? Но почему? Неужели вы думаете, что я не способен взять реванш?

— Вы способны на все великое и благородное, генерал, но, к несчастью, вас предали.

— Это правда! — с горечью произнес Мирамон. — Я всегда поддерживал духовенство и знать, а они от меня отвернулись, бросили на произвол судьбы. Но они еще обо мне пожалеют!

— Да, генерал, и на нынешнем заседании несомненно вы поняли намерения тех, ради которых всем жертвовали.

— Понял, — ответил, нахмурившись, Мирамон. — На все мои призывы о помощи они отвечали отказом, видимо, договорившись заранее.

— Простите за откровенность, генерал, но положение у вас критическое.

— Скажите лучше, что я на краю гибели, и вы будете ближе к истине. Казна совершенно пуста, помощи ждать неоткуда, солдаты два месяца не получают жалования и грозят разбежаться, офицеры один за другим переходят на сторону неприятеля, который быстро продвигается к Мексике. Вот вам истинное положение дел. Что вы на это скажете?

— Печально, очень печально, генерал! Простите за бесцеремонность, что же вы намерены делать?

Президент ничего не ответил, бросил лишь быстрый взгляд на Адольфо.

— Прежде чем продолжать разговор, — сказал дон Адольфо, — позвольте мне, генерал, доложить вам о моих действиях.

— Я убежден, вам многое удалось, — сказал генерал, улыбаясь.

— Надеюсь, ваше превосходительство. Прикажете начать?

— Пожалуйста, пожалуйста, друг мой! Я просто жажду узнать, что вы предприняли для защиты нашего дела.

— Простите, генерал, — с живостью вскричал дон Адольфо, — дело тут не при чем, я предан лично вам.

— Понимаю… итак, я вас слушаю!

— Во-первых, мне удалось отнять у генерала Деголладо часть денег, которые они похитили при Лагуна Сека.

— Отлично! С помощью этих денег он взял у меня Гвадалахару.

Сколько же их?

— Двести шестьдесят тысяч пиастров.

— Гм… кругленькая сумма!

— Я тоже так считаю. Потом я расправился с этим разбойником Гиелларой и его товарищем Карвахалой. С их другом Фелиппе Ирсабалом мы тоже не поладили, не считая остальных приверженцев Хуареса, тех, которым не посчастливилось встретиться со мной.

— Короче говоря, у вас на руках…

— Больше миллиона пиастров. Мне понравилось стричь герильеросов Хуареса: они весьма бесцеремонно и просто жиреют, ловя рыбу в мутной воде. Я передам вам миллион двести тысяч. Через час они будут здесь. И вы пополните свою казну.

— Это просто великолепно!

— Я сделал, что мог, генерал!

— Будь все мои друзья такими, как вы, я смог бы дальше вести воину. К несчастью, это не так. Но если эту сумму прибавить к той, которую мне удалось раздобыть, у меня будет солидный капитал.

— Кто же дал вам сумму, о которой вы говорите?

— Один мой друг, атташе при испанском посольстве, — замявшись, ответил президент, — посоветовал мне, как ее раздобыть.

Дон Адольфо вскочил как ужаленный.

— Успокойтесь, мой друг, — произнес генерал, — я знаю, что вы ненавидите герцога, а между тем он оказал мне немало услуг, вы ведь не станете этого отрицать.

Дон Адольфо стал темнее тучи и молчал.

— После поражения при Силао, благодаря герцогу, Испания признала за мною власть, а это было для меня так важно! Вы согласны?

— Согласен, генерал. Но неужели то, что я слышал, правда?

— Что же вы слышали?

— Что, доведенный до отчаяния, вы решились на преступление.

— Это правда, — ответил генерал, низко опустив голову.

— Но, может быть, еще не поздно. Я привез деньги и, если вы позволите…

— Погодите! — жестом остановил его генерал. В это время дверь отворилась.

— Я ведь приказал никого не пускать! — крикнул президент начальнику стражи.

— Генерал Маркес, ваше превосходительство! — с невозмутимым видом доложил начальник стражи.

Президент вздрогнул. Румянец проступил на его бледном лице.

Вошел генерал Маркес.

— Ну, как дела? — спросил президент.

— Ваш приказ выполнен, — ответил генерал, — деньги переданы в казначейство.

— Расскажите, как это было? — попросил президент с легкой дрожью в голосе.

— Как мы и договорились, я отправился с отрядом в британское консульство с просьбой выдать мне деньги, предназначенные для уплаты владельцам облигаций английского займа. Я объяснил, что вашему превосходительству необходимы средства для обороны города и что ваше превосходительство обязуется вернуть долг сполна. Об условиях этого займа я предложил консулу переговорить с вами лично. Консул ответил мне категорическим отказом, сославшись на то, что деньгами не распоряжется и несет ответственность за их сохранность. Больше часа я уговаривал его, когда же убедился, что это бесполезно, решил прибегнуть к последнему средству, как вы и приказывали: велел солдатам сломать печать и взять деньги. При свидетелях они были пересчитаны. Всего миллион четыреста тысяч пиастров, которые и были тотчас же доставлены во дворец.