Королева Виктория - Филипп Александр

Добрый дядюшка Леопольд больше не навещал по средам «этих своих дам». В июле 1831 года он покинул Англию, найдя корону в другой стране. Вначале он лелеял надежду заполучить греческую корону, ибо Греция недавно вырвала независимость у Турции, но с огромным сожалением вынужден был отказаться от этой идеи под давлением Веллингтона, поскольку Англия не желала ссориться с султаном, ее традиционным союзником. Бельгийская корона стала ему подарком от Луи Филиппа. Французский король хотел было посадить на бельгийский трон своего сына герцога де Немура, но английский министр иностранных дел Пальмерстон, едва узнав об этом его намерении, немедленно отреагировал и вынудил французов согласиться на предложенную им кандидатуру Леопольда. В качестве компенсации Леопольд попросил у Луи Филиппа руки его старшей дочери Луизы.

Обосновавшись в Брюсселе, Леопольд не забывал писать своей дорогой Виктории длинные письма, преисполненные добрых чувств: «Благодаря Провидению ты призвана занять исключительное положение: нужно, чтобы ты постаралась с честью выполнить свою миссию. Доброе сердце и благородная натура, на которые можно положиться, — вот те качества, которыми непременно должен обладать человек, чтобы занять это место». Он рекомендовал ей прочитать мемуары Сюлли[14] и засыпал советами, основанными на его собственном опыте: «Подвергать себя самоанализу — что может быть важнее, и один из наилучших способов проделывать это заключается, к примеру, в том, чтобы каждый вечер перебирать в памяти все события дня и мотивы, побудившие тебя действовать так, а не иначе, и пытаться представить себе, какие мотивы могли двигать другими людьми... Главное — постараться разобраться в самой себе, судить себя искренне и беспристрастно. Достичь этого можно лишь постоянным, сознательным анализом, лишенным всякой предвзятости». Порой он подчеркивал отдельные слова или писал их заглавными буквами, чтобы таким образом формировать пока еще податливый характер своей ученицы.

Но письма не могут заменить присутствие человека, и неуемный Конрой почувствовал себя наконец хозяином в Кенсингтоне. Баронесса Шпэт, выражавшая недовольство по поводу непомерных притязаний ирландца и его фамильярного обхождения с герцогиней, была отправлена назад в Германию. Деятельный контролер заменил ее одной из своих приятельниц, леди Флорой Гастингс. Он не решался нападать на Лецен, но все труднее выносил ту привязанность, что Виктория испытывала к баронессе, и то доверие, что выражал ей король. Леди Флора не упускала возможности высмеять манеры немецкой гувернантки, имевшей, в частности, привычку жевать семена тмина. Та же, в свою очередь, писала длинные письма своей сестре и жаловалась в них на враждебную атмосферу, окружавшую ее в Кенсингтонском дворце: стоило ей войти в комнату, как герцогиня и Конрой тут же замолкали или начинали шептать что-то друг другу на ухо.

Поездки, которые так раздражали Вильгельма IV, возобновились. Та, что была предпринята летом 1832 года, продлилась почти три месяца. Накануне отъезда герцогиня вручила дочери тетрадь в кожаном переплете с тем, чтобы та каждый вечер записывала туда свои впечатления. Виктория сохранит эту привычку на всю свою жизнь. «Я проснулась в половине седьмого утра и в семь часов встала», — записала она в первый день. На сей раз выбранный путешественниками, которых шутники окрестили «конройяльским кортежем», маршрут пролег через Уэльс и центральные графства. Розово-зеленая шекспировская «Меггу England»[15] с ее деревушками, лужайками и увитыми цветами портиками вдруг ощетинилась заводскими трубами и затянулась дымовой завесой. Виктория впервые в жизни увидела доменную печь. А главное, открыла для себя губительные последствия промышленной революции: «Мужчины, женщины, дети, пейзаж вокруг и дома — все было черным». По вечерам местная знать устраивала в своих замках пышные приемы. Но английская деревня — это не только богатые землевладельцы. Два миллиона крестьян вместе со своими женами и детьми жили там в таких же ужасающих условиях, в каких жили в городах рабочие. «Жизнь диких племен в Америке во сто крат лучше, чем жизнь английских сельскохозяйственных рабочих, в особенности в том, что касается их невежества и забитости», — писала «Морнинг кроникл». Тиф, голод, паразиты, неграмотность царили в деревнях, где народ уже начинал роптать против своих хозяев, державших их в рабстве или выгонявших их из жалких домов, чтобы не платить налог на рабочую силу. Народные массы, жаждущие перемен, радостно приветствовали юную принцессу и ее мать. Поездка обернулась для них настоящим триумфом, и Конрой только и думал, что о ее продолжении. Следующим летом они двинулись на юг, а в 1834 году — в сторону Гастингса: «Шестеро моряков в грубых синих блузах, красных шапочках и больших белых фартуках под звуки фанфар поднесли нам увитую цветами корзину, полную рыбы». Все эти поездки, находившие живой отклик в прессе, приводили короля все в больший гнев.

В день своего шестнадцатилетия Виктория познала одно из редких мгновений счастья. Герцогиня устроила в ее честь праздник в Кенсингтонском дворце, куда были приглашены самые знаменитые певцы того времени: Рубини, Тамбурини, Лабланш, а главное — девятнадцатилетняя Гризи, которую принцесса просто обожала.

Спустя два месяца появилась новая причина для обострения отношений с королем — конфирмация Виктории. Герцогиня пожелала отказаться от услуг герцогини Нортумберлендской и заменить ее приятельницей Конроя леди Флорой Гастингс. Вильгельм велел передать ей, что будет обсуждать детали церемонии конфирмации только с герцогиней Нортумберлендской. Обитатели Кенсингтона заупрямились. Тогда король написал епископу Лондонскому и запретил проводить конфирмацию принцессы в королевской церкви. Герцогине пришлось пойти на попятную, и 30 июля 1835 года церемония состоялась, как и планировалось, в церкви Сент-Джеймсского дворца. Увидев Конроя рядом с матерью наследницы престола, возмущенный Вильгельм IV приказал ирландцу выйти вон. Проповедь епископа об обязанностях будущей королевы прозвучала столь устрашающе, что Виктория даже расплакалась: «Вернувшись домой, я долго не могла прийти в себя».

Оскорбление, нанесенное ему королем, подстегнуло сэра Джона к новой серии враждебных действий, у него появилась очередная идея: теперь он предлагал потребовать продления срока регентства еще на три года после совершеннолетия Виктории. Вернувшись в Кенсингтонский дворец, герцогиня написала дочери длинное письмо, завершавшееся следующими словами: «До тех пор, пока тебе не исполнится восемнадцати лет или двадцати одного года, ты будешь находиться под защитой своей любящей матери».