Духовная грамота отшельника Иорадиона - Владимир Положенцев

А боярин, не зная как воспринимать речь архимандрита, отложил в сторону деревянную двузубую вилку, вытер рукавом рот и решил перейти к делу.

– Мы, отец Лаврентий, по важному поручению Петра Алексеевича, – он кивнул чашнику, и тот подал настоятелю грамоту Преображенского приказа. – При великом князе Иване III в Ильинской обители был погребен некий боярин Федор Иванович Налимов. До кончины он вел жизнь отшельника под именем старца Иорадиона на одном из волжских островков. Нам надобно немедля осмотреть его склепницу, али раку.

Отец Лаврентий осенил себя крестным знаменем.

– Склепницу Иорадиона? Аз молюсь в обители ужо двадцать пять годов, но о горемычном Иорадионе не слыхивал. И в подземном некрополе, дорога к коему ведет из главного храма, его гроба ни разу не видывал.

– Надобно взглянуть в монастырскую сказку, – подал голос Арбузов.

– Разумно, сын мой, – согласился настоятель. Он подозвал одного из послушников. – Приведи, Савушка, брата Самсония.

Маленький и круглый, с загнутым как у филина носом монах подлил всем рейнского и, поклонившись, вышел. Однако перед тем как послушник закрыл за собой дверь, сын оружейного мастера заметил, как нехорошо, недобро он глянул на боярина Скоробоева.

Самсонием оказался тот самый рыжебородый монах, который так искусно извлекал бархатные звуки из монастырских колоколов.

Зайдя в покои, он первым делом поклонился настоятелю, а затем уж перекрестился на образа. Выслушав вопрос архимандрита – где старые монастырские летописи, он начал нести какую-то околесицу. При этом монах жутко картавил и заикался. И все же гости смогли понять, что в блазное лето, 7079-го, крымский хан – собака Девлет-Гирей подошел к Москве. Из Новодевичьего, Новоспасского и Рублевского монастырей ценные летописи и сказки вывезли в дальние обители. Часть книг попала сюда, в Ильинский. А после нашествия, когда бесценные документы стали возвращать назад, возникла путаница. Вместе с московскими книгами, в белокаменную отправили и старые Ильинские сказки. Где они теперь – одному богу известно.

– Истина, – подтвердил слова послушника отец Лаврентий. – Древних монастырских сказок у нас не сохранилось.

И только за этим нужно было приглашать рыжего обалдуя? – мысленно удивился Емельян и с недоверием прищурился на архимандрита. Сам не мог объяснить, мухомор залежалый? Как – никак четверть века в монастыре. Чудно.

– Беда на мою голову! – застонал Ерофей Захарович.

– Н-н-не пл-л-огневайся, б-боялин, – гнусаво закартавил послушник Самсоний, – а-а-а для чего Петлу Алексеевичу Иол-ладион?

Арбузов не пропустил мимо ушей такой оказии, сразу же вскинулся:

– Откудова тебе вестимо, чернец, что царю отшельник Иорадион потребен?

Тот отвернул голову, почесался.

– Иди, Самсонушка, иди, – нахмурил брови настоятель. – Проверь лучше все ли готово для отдыха наших гостей. Вы извините, Ерофей Захарович, боярских кроватей, да перин не имаем. Не о теле печемся, о душе. Обаче для вас братья кое-что подобрали. Члены свои во время почивания не утомите.

Несмотря на повеление архимандрита, послушник никуда уходить не собирался. Он все так же стоял перед столом, скрестив на животе мозолистые, должно быть от колокольных канатов пальцы.

В другой раз отец Лаврентий гнать Самсония не стал. Он сам налил Скоробоеву вина, спросил:

– А то и в самом деле зело любопытно, зачем государю, дай бог ему попутного ветра в дальних странствиях, понадобился старец?

Ерофей Захарович открыл уже рот, чтобы поведать архимандриту о заряйке, но Емельян незаметно толкнул его кулаком в бок.

– Боярин притомился, вона очи у него слипаются. Шутка ли двести верст отмахать!

С этими словами Арбузов нежно обнял Ерофея Захаровича за плечи и вдруг резко выдернул из-за стола.

От такой непочтительности Скоробоев разозлился, но наглый чашник колюче взглянул ему в глаза и тоном нетерпящим возражения, произнес:

– Сей же час отправляемся почивать.

Боярин неожиданно почувствовал, что здорово захмелел и более возмущаться не стал.

Под десницу его взял Емельян, под левую руку подхватил брат Самсоний.

Напоследок настоятель тихо сказал Скоробоеву:

– Поутру, брат Самсоний монастырское похмелье принесет. Мы его готовим по старинному рецепту. Желчь недельных поросят варим с волчьими ягодами в красном вине. Как рукой тяжесть снимает. А вот заряйки, извините, не имаем.

Скоробоев и Арбузов враз обернулись, но архимандрит уже удалялся в соседние палаты. За ним тяжело захлопнулась окованная железом дверь.

На дворе боярина совсем развезло. По дороге в почивальню он все норовил дотянуться носом до кончиков своих красных сафьяновых сапог.

Возле сторожевой башни, с сохранившимися на ней после шведского нашествия пушками, топтался послушник и кровавым куском мяса тер себе лицо.

– Боже милосердный, что с ним? – обомлел Емельян.

– Бл-лат Михаил кул-линой гузкой бол-лодавки с носа сводит, – спокойно ответил Самсоний. – Сколько лаз ему глагол-лили, мол-лись, и бог о-о-очистит твой выступень, а о-он все кул пе-е-леводит.

Действительно, возле пня, из которого торчал топор, валялись две бездыханные куриные тушки. Послушник Михаил что-то бормотал себе под распухший нос и с глазами болотной нечисти, все тер и тер его сырым мясом.

У братских келий, в большом деревянном корыте два монаха резали поросенка. Один держал его за лапы, другой протыкал чрево визжащей твари кривым ножом. Животное билось и хрипело, и из его бока в корыто стекала зеленовато-коричневая жидкость.

– Сразу что ли нельзя прикончить? – передернулся Арбузов.

– Ж-ж-желчь извл-лекают, – пояснил рыжебородый звонарь. – Для в-в-вашего похмелья. Желчь должна быть непл-л-леменно из живого пол-л-лосенка.

Отведенные боярину покои оказались обычной тесной монастырской кельей. Под тяжелыми белеными сводами по обеим сторонам были приготовлены деревянные лежанки. Одна была покрыта высоким матрацем, набитым сеном, другая лишь серой дырявой тряпкой.

– Вот тебе и опочивальня! – рассмеялся Арбузов. – А ковров персидских от чего нет?

Ухмыльнувшись, Самсоний, быстро вышел из кельи.

Бережно устроив Ерофея Захаровича на соломенной перине и укрыв его горностаевой шубой, Емельян сел напротив беззаботно захрапевшего боярина, задумался.

Что-то здесь не так, не честно. И владыка какой-то чудной, совсем не поповски глаголет, мнихи странные – смотрят нехорошо, не по-доброму, мясом сырым морды мажут. А главное – эта последняя фраза архимандрита, что заряйки у них нет. Значит, прекрасно вестимо настоятелю, зачем боярин в обитель пожаловал. Да что настоятель! Даже звонарь знает, что мы приехали за отшельником Иорадионом. А история Самсония про перепутанные и увезенные неведомо куда монастырские сказки, вообще бред горячечный. Уж не кликнуть ли на всякий случай боярскую охрану, стрельцы тут недалече, в слободе стоят? Ох, нелюба мне сия Ильинская братия. Глядишь, прирежут еще ночью, аки того поросенка.

Емельян припомнил сцену экзекуции над бедным, визжащим в предсмертном ужасе поросенком, поежился.

Мерзость, какая. Человека бы резали, не так жалко было.

Чашник поднялся с лежанки, чтобы пойти в слободу разыскать начальника охраны десятника Пузырева, но вдруг передумал. Он взял из глиняной плошки сальную свечу, затушил ее, сунул в карман. Подсыпал на полку пистоля пороха, сунул его в другой карман, туда же отправил огниво, вышел из кельи.

Монастырский двор дремал в объятьях тихой черной ночи. Лишь малый кончик новорожденной луны выглядывал из-за зубчатых стен обители. Однако в этой слабой подсветке четко вырисовывались купола храма Владимирской божьей матери.

К собору и направился Арбузов, стараясь не делать лишних движений и не шуметь.

Отец Лаврентий сказывал, что в подземный некрополь можно попасть из главного храма.

Молодой человек обошел парадное крыльцо белокаменного сооружения и сбоку храма обнаружил лестницу, ведущую вниз, к чугунной двери. Он осторожно спустился и увидел, что дверь слегка приоткрыта. Шибче отворять ее не стал, протиснулся в узкую щель. Прислушался. Тихо. Тогда Емельян полез за огнивом и свечой, но тут, спереди, саженях в десяти вспыхнул огонек. Арбузов упал на четвереньки, прижался спиной к ледяной стене.

Огонек впереди заколыхался и вскоре от него разгорелся факел. В его ярком свете чашник опознал рыжебородого брата Самсония. С ним был кто-то еще.

– Не бойся, воевода, тут чертей, али еще какой нечисти не водится, – сказал Самсоний не заикаясь и не картавя. – Место чистое, замоленное. Здесь храмовая усыпальница, а подземная там, за дверью. Сейчас отопру.