Ледяное сердце Златовера - Наталия Ипатова

После обеда, когда посуда со стола была убрана, и девочки, прихватив поперек живота братика, исчезли из столовой, уже в дверях сдержанно хихикая, Джек предложил на выбор: отправиться отдыхать или обсудить дурные новости. Я валился с ног, но Звенигор предпочел решить дело разом, и нам пришлось заново пережить в воспоминаниях прошедшую ночь.

Но то ли рассказчики вышли из нас никуда не годные, то ли была на это иная причина, но только наш рассказ не произвел на Джека столь уж гнетущего впечатления. Он не перепугался и не отмахнулся, хотя вроде бы вот уж кто на самом деле по горло занят собственным обустройством. Он насупился, сжав на столе большие кулаки, и его льдистые глаза поблескивали из-под бровей. Он сердился, но не на нас, и я, кажется, впервые подумал, что мое Могущество — еще не самый большой дар, каким может быть благословлен человек. На фоне Джека сами себе мы показались всего лишь перепуганными мальчишками. Впрочем, это я сам себе таким показался, а Звенигор, надо сказать, никогда и не выглядел особенно испуганным. Ну что ж, геройское дело нехитрое!

— Места здесь не очень людные, — сказал я, будто извиняясь, как только Звенигор, ведший весь рассказ, замолчал. — Мы подумали, что, может быть, ближайшие жители объединятся и как-нибудь эту дрянь повыведут.

Джек угрюмо усмехнулся.

— Кто у нас из знакомых крупнейший магоборец?

— Конан… — предположительно заикнулся я.

Хозяин фыркнул.

— Никогда не доверю жизнь человеку, у которого в переделках столько друзей погибло. Спасал только баб да добро.

Он обвел глазами комнату, задержавшись взглядом на двери, из которой только что выскользнули дети, на собственноручно сплетенном из лозы стульчике сына. Здесь все дышало трудом и любовью, и чувство это напомнило мне Тримальхиар. Хотя… повзрослев, я научился различать окутавшую мой собственный дом пелену неизбывной печали и одиночества. Здешнее Добро было яростнее, открытее и проще.

— Грубияну и невежде Конану этого не понять, — вполголоса сказал Джек. — Я для них все вот это делаю. Может, кто-то и способен осчастливить все человечество разом, народы, толпы, города… Я сверх своих сил не замахиваюсь. Я для них строюсь, ну, и для себя.

Мне и такой славы достаточно, чтобы люди, проходя мимо, говорили:

«Да, вот дом, который…» А, ладно. Ты вот что мне скажи, — вновь обернулся он к Звенигору, — тот лес, говоришь, вроде как кружит, так что на нужное место только к ночи и выйдешь?

— Я по дороге зарубки делал, — сказал саламандр, и я вытаращился на него. Когда он успевал? — Если выйти до света, туда можно добраться раньше, чем стемнеет.

Он сделал над собой видимое усилие.

— Я, пожалуй, пошел бы с вами.

Джек некоторое время с интересом рассматривал его.

— А я б тебя взял, — наконец проронил он. — Вот только…

Звенигор норовисто вскинул голову, Джек засмеялся и примирительно хлопнул его по руке.

— У тебя вид парня, которому нельзя рисковать. Что от тебя зависит?

Ей-богу, этот дурень саламандр, кажется, обиделся!

— Жизнь отца.

— Разговор кончен. Я тебя не беру.

Я переводил взгляд с одного на другого. Два героя за одним столом! Спешите видеть, только сейчас, только для вас и только один раз!

— А я? — робко спросил я. — Вы тут о магоборцах говорили… Я смыслю в этом… немного.

— Артур Клайгель — потомственный волшебник, — пояснил Звенигор для Джека, и когда хозяин повернул ко мне голову, его глаза смеялись.

— Ну, а тебя-то не возьму и подавно. Хватит на мою голову одиннадцати чародеев. Моя-то шкура толстая, а вот для тебя эти штучки могут оказаться действительно опасными. И что я тогда скажу твоей маме?

Я, кажется, покраснел, но нельзя сказать, чтобы не остался Джеку благодарен.

— Я бы рекомендовал их сжечь, — сказал Звенигор. — Арти говорит, размыкать Круг нельзя. А вот добраться туда, пустить стрелу с горящей паклей и, не оборачиваясь, удирать… Там все вспыхнет в момент, они в самый раз высохли. И, думаю, то зеркальце против хорошего огня тоже не устоит.

— Про огонь Звенигору лучше знать, — добавил я, — но когда Круг выгорит и разомкнется, там так рванет…

Джек поднялся из-за стола, тяжело опираясь на него ладонями.

— Ну вот и договорились. Мое это будет дело, ребятишки. Теперь живо отправляйтесь спать, вы на ногах еле держитесь, да и меня работа ждет. Вечером поужинаем, а подниму я вас до света, и распрощаемся: вам налево, мне — направо.

Нам постелили на чердаке, переделанном под мансарду, и оба мы, измученные утомительным Приключением, моментально утонули в хрусткой белизне накрахмаленных простыней.

Этот дом навевал чудные сны. Сквозь дремоту я слышал, как топчутся на крыше птицы, как пересмеиваются внизу «танцующие сережки», как издалека доносится упорный стук топора. Все эти звуки накатывали на меня с размеренностью океанских волн, какое-то время баюкали меня на себе, а потом вновь опускали в глубины сна, в котором давешний кошмар никак не давал о себе знать. Должно быть, Джек и в самом деле взял его на себя.

Потом, когда крепость сна ослабла в очередной раз, новая, неведомая, на этот раз действительно музыкальная тема подхватила мое мерцающее сознание и повлекла за собой, и были в ней редкие нежность и сладость, успокаивающие растревоженную душу и утишающие горести потерь. Я лежал и думал, откуда это может быть здесь, на этой ферме, и не звучит ли эта мелодия во мне самом, и, может быть, отчасти это и в самом деле было так, ибо мелодия вкрадывалась в сознание и поселялась там навеки, становясь частью тебя. Хмельнее любого вина была она, и притягательнее любого наркотика. Когда она кончалась, я чувствовал себя так, будто был выброшен в одиночку на пустынный песчаный берег.

Я открыл глаза. Солнце касалось горизонта своим нижним краем, его свет просачивался в маленькое окошко, окрашивая розовым белые простыни. Звенигор спал, зарывшись головой в подушку и судорожно стиснув в кулаке ее угол, похожий в таком смятом виде на поросячье ухо. Ему, должно быть, снилось нечто, не столь приятное, и я предположил, что душа у саламандра дубленая, вроде бычьей шкуры. А музыка не стихала, и была она столь же прекрасна, как в сонной грезе. И доносилась она снизу, из той комнаты, где прежде мы с семьей Джека обедали.

Я встал, оделся и потихоньку спустился вниз. Я был еще на лестнице, когда увидел Джека, сидящего вполоборота ко мне, в кресле, со стопочкой давешнего вина. Закатное солнце потоком лилось в распахнутое окно, а в дальних углах сгустились тени. Джек был один, а на столе, накрытом вышитой скатертью, стояла золотая арфа, волшебным образом игравшая сама по себе. Джек смотрел в окно на расстилающийся перед домом простор, и видимая часть его щеки была влажной. Когда арфа закончила свою тему, и последний хрустальный аккорд, томительно долго висевший в воздухе, растаял без следа, хозяин тихо молвил: