Дети свободы - Марк Леви

Десять вечера, уже достаточно темно, чтобы можно было начинать операцию. Эмиль подает сигнал, и мы перелезаем через стенку, ограждающую пути. Приземляться нужно очень мягко: у каждого из нас в сумке по две бомбы. Холод и сырость пробирают до костей. Франсуа возглавляет наш отряд; Алонсо, Эмиль, мой брат Клод и мы с Жаком вереницей крадемся за ним вдоль стоящего поезда. Наша бригада как будто вся в сборе.

Но вот впереди, прямо у нас на дороге, мы видим часового. Время поджимает, нам нужно скорей добраться до паровозов, стоящих чуть дальше. Сегодня днем мы прорепетировали все наши действия. Благодаря Эмилю мы знаем, что все двенадцать паровозов стоят на запасных путях. На каждого из нас приходится по два. Сперва нужно взобраться на паровоз, пробежать по мостику вдоль его корпуса и подняться по лесенке, ведущей к трубе. Там запалить сигарету, поджечь от нее фитиль и медленно спустить бомбу в трубу на длинной проволоке с крючком на конце. Надеть крючок на край трубы так, чтобы бомба повисла в нескольких сантиметрах от днища топки. Затем спуститься, перебежать через рельсы и сделать все то же самое на соседнем паровозе. Покончив с делом, перемахнуть через стенку, расположенную в сотне метров оттуда, и бежать, бежать со всех ног, пока там, сзади, не грохнуло. По мере возможности стараться действовать синхронно с товарищами, чтобы никто не задержался, когда паровозы начнут взлетать на воздух. В тот миг, когда тридцать тонн металла шарахнут во все стороны, лучше быть от них подальше.

Алонсо смотрит на Эмиля: нужно избавиться от этого типа, он мешает нам пройти. Эмиль вытаскивает пистолет. Но тут солдат вынимает сигарету, чиркает спичкой, и огонек освещает его лицо. Несмотря на ладно скроенный мундир, враг выглядит скорее глупеньким мальчиком, напялившим военную форму, чем злобным нацистом.

Эмиль убирает пистолет и делает нам знак, что достаточно будет оглушить его. Все облегченно вздыхают, но я радуюсь меньше остальных, ибо эту задачу поручают мне. Это ужасно - оглушить человека, ударить его по голове, рискуя отправить на тот свет.

Бесчувственного солдата оттаскивают в ближайший вагон, и Алонсо задвигает дверь, стараясь действовать бесшумно. Мы движемся дальше. Вот и пришли. Эмиль поднимает руку, чтобы подать сигнал к началу; мы ждем, затаив дыхание. Я поднимаю голову и гляжу в небо, думая о том, что сражаться в воздухе, наверное, почетнее, чем ползать по гравию и угольной крошке, но тут мое внимание привлекает одна деталь. Если мои близорукие глаза меня не обманывают, то, кажется, из труб всех намеченных паровозов струится легкий дымок. А если трубы дымят, это означает, что зажжены топки. Благодаря опыту, приобретенному на знаменитом омлетном приеме у Шарля (omelette-party, как назвали бы его летчики Британского воздушного флота в своей офицерской столовой), я теперь знаю, что любой предмет, содержащий порох, весьма чувствителен к любому источнику тепла. Если не уповать на чудо или на какое-нибудь особенное свойство взрывчатки, которое, может, прошло для меня незамеченным, когда я изучал химию, чтобы сдать экзамены на бакалавра, то, наверное, Шарль сейчас подумал бы то же, что и я: "Ми получить один серьоуз проблем".

Все на свете имеет свое объяснение - твердил нам в лицее преподаватель математики, и мне становится ясно, что машинисты, которых мы на минуточку забыли предупредить о нашей акции, не потушили топки, а, наоборот, подкинули туда угля, чтобы сохранить постоянное давление в котлах и утром отойти в назначенное время.

Мне не хочется гасить патриотический порыв своих товарищей перед самой акцией, но я все-таки считаю своим долгом сообщить Эмилю и Алонсо об этом открытии. Конечно, шепотом, чтобы не всполошить понапрасну других часовых, - очень уж мне не хочется снова бить по башке солдата, как несколько минут назад. Но, шепчу я или нет, Алонсо эта новость приводит в уныние, и он смотрит на дымящие трубы, так же как и я, то есть прекрасно понимая дилемму, с которой мы столкнулись. Согласно разработанному плану, мы должны были спустить взрывчатку в трубы паровозов, оставив ее там в подвешенном состоянии, но, если в топке бушует огонь, очень трудно, почти невозможно рассчитать, в какой момент взорвутся бомбы при такой температуре, да и фитили при этом совершенно не нужны.

После общего совещания становится ясно, что скромный опыт работы Эмиля в качестве железнодорожника не позволяет нам сделать точный расчет, но никто и не думает его в чем-либо упрекать.

Алонсо считает, что бомбы взорвутся вместе с нами, едва мы спустим их до середины трубы; Эмиль доверяет нашим снарядам больше, он полагает, что чугунная оболочка на какое-то время сможет защитить их от окружающего жара. Но на вопрос Алонсо: "Как долго?" - Эмиль отвечает, что понятия не имеет. Отсюда мой младший брат делает вывод: как бы там ни было, а надо попытаться!

Я уже говорил тебе, что мы не собирались сдаваться без боя. Завтра утром паровозы, дымят они сейчас или нет, не должны покинуть станцию. Решение принято единогласно, воздержавшихся нет: акцию мы проведем. Эмиль снова поднимает руку, чтобы подать сигнал, но на сей раз я останавливаю его, осмелившись задать вопрос, который интересует абсолютно всех:

– Так мы все же поджигаем фитили или нет?

На что следует раздраженный ответ Эмиля:

– Да, конечно!

Дальше все происходит очень быстро. Каждый из нас бежит к своей цели, взбирается на свой первый паровоз; одни молятся за благополучный исход, другие, неверующие, просто надеются, что худшее их минует. Фитиль потрескивает, у меня есть четыре минуты - если забыть о температуре, про которую я уже подробно говорил, - чтобы заложить первую бомбу, подбежать ко второму паровозу, повторить операцию и добежать до спасительного ограждения. Бомба спускается в трубу, раскачиваясь на тонкой проволоке. Я догадываюсь, как важно действовать очень аккуратно: труба раскалена, лучше избегать контакта со стенками.

Если лихорадочная дрожь не совсем отшибла у меня память, мне кажется, что прошло три минуты между тем моментом, когда Шарль вывалил жир на сковороду, и тем, когда все мы повалились на пол. Значит, при удачном раскладе я, быть может, и не окончу свою жизнь, разлетевшись на куски над первой же паровозной трубой или прежде, чем заложу вторую бомбу.

Ну вот, я уже бегу по шпалам и взбираюсь на второй паровоз. Алонсо, в нескольких метрах от меня, показывает знаком, что все идет нормально. Я немного успокаиваюсь, видя, что он трусит не больше моего. Есть люди, которые, даже чиркая спичкой перед газовой плитой, отстраняются, боясь вспыхнувшего пламени; хотел бы я посмотреть, как они спускали бы трехкилограммовую бомбу в раскаленную трубу паровоза. Но единственное, что меня сейчас и вправду успокоило бы, так это вид моего младшего брата, сделавшего свою работу и бегущего прочь.

А вот Алонсо не повезло: он неловко спрыгнул с паровоза и повредил ногу. Пока мы втроем помогаем ему подняться, мне чудится зловещее тиканье часов смерти, отбивающих последние секунды.

Наконец мы тащим его к спасительному барьеру, и мощное дыхание первого взрыва, с жутким грохотом сотрясшего землю, настигает нас и даже немного помогает, отшвырнув к стенке всех троих.

Брат помогает мне встать; я слегка оглушен, но вздыхаю с облегчением, видя рядом его побледневшую физиономию; потом мы бежим к велосипедам.

– Видал, мы их все-таки сделали! - кричит он радостно.

– Надо же, ты даже улыбаешься.

– В такой вечер и улыбнуться не грех, - отвечает он, крутя педали.

Вдалеке один за другим грохочут взрывы, с неба дождем сыплются железные осколки. Жар от огня чувствуется даже там, где мы сейчас. Мы тормозим на темной улице, сходим с велосипедов и глядим назад.

Мой брат радовался не зря. Это, конечно, не ночь 14 июля, и даже до Иоанна Крестителя еще далеко [14]. Сегодня только 10 октября 1943 года, но завтра - завтра немцы недосчитаются двенадцати паровозов, а это самый прекрасный фейерверк, который нам довелось увидеть.

16

Уже рассвело, мне нужно было встретиться с братом, а я опаздывал. Вчера вечером, расставаясь после взрыва паровозов, мы условились назавтра встретиться и выпить вместе кофе. Нам не хватало друг друга, а возможностей для встреч становилось все меньше и меньше. Торопливо одевшись, я уже было собрался бежать в кафе, расположенное в нескольких шагах от площади Эскироль.

– Скажите, пожалуйста, вы на кого именно учитесь?

Голос моей квартирной хозяйки прозвучал в коридоре в тот самый миг, как я выходил на улицу. По тону мадам Дюблан я понял, что этот вопрос вызван вовсе не ее неожиданным интересом к моему университетскому курсу. Если эта дама усомнилась в подлинности моих документов, придется срочно съезжать, а возможно, и покинуть город прямо сегодня.

– А почему вы спрашиваете, мадам Дюблан?