Мама и смысл жизни - Ирвин Ялом

Айрин рассказывала мне о своих счастливых отношениях с братом, Алленом, который был двумя годами старше ее. Во все время ее отрочества он был ей защитником, наперсником, наставником, о каком мечтает любая девушка. Но — внезапный скрежет тормозов на бостонской улице, и Аллена не стало. Айрин рассказала мне, как полиция позвонила в домик, который Айрин делила с другими студентами, и как все подробности того дня навеки застыли у нее в памяти.

— Я все помню: звонок телефона на первом этаже, свой халат из синельки с рядами розовых и белых пушистых ниточек; хлопанье фланелевых тапочек, когда я спускалась по лестнице к нише рядом с кухней, к телефону, висящему на стене; гладкость поручня лестницы. Помню, я подумала, что его отполировали руками поколения моих предшественников, студентов Гарварда и Рэдклиффа. А потом — мужской голос, незнакомый, пытаясь смягчить удар, сообщил, что Аллен погиб. Я несколько часов просидела, уставясь на улицу через граненые стекла окна в нише. До сих пор помню радугу на покрытых копотью сугробах, лежавших на заднем дворе.

В ходе терапии нам предстояло еще очень много раз вернуться ко сну о двух книгах и к значению слов «Гибель невинности». Потеря брата легла печатью на жизнь Айрин. Смерть навеки взорвала ее невинность. Развеялись мифы детства: справедливость, предсказуемость, благосклонное божество, естественный порядок вещей, уверенность, что родители всегда защитят, безопасность в стенах родного дома. Одна, ничем не защищенная от превратностей существования, Айрин боролась за собственную безопасность. Она верила, что Аллен мог бы выжить, если бы ему оказали правильную и своевременную медицинскую помощь. Айрин казалось, что медицина — единственное возможное средство победы над смертью. На похоронах брата Айрин внезапно решила подать документы на медицинский факультет и стать хирургом.

Другое решение, принятое Айрин в результате смерти брата, имело огромные последствия для нашей совместной терапевтической работы.

— Я поняла, как можно защититься от боли: если я никого не впущу к себе в сердце, то больше никогда не испытаю такой потери.

— И как это решение отразилось на вашей жизни?

— В следующие десять лет я ни к кому не привязывалась, не рисковала. Я встречалась с мужчинами, но быстро разрывала отношения — пока для них это не стало серьезно, и пока я сама не успела ничего почувствовать.

— Но потом что-то изменилось. Вы вышли замуж. Как это получилось?

— Я знала Джека с четвертого класса, и почему-то всегда была уверена, что мы будем вместе. Даже когда он исчез из моей жизни и женился на другой, я знала, что он вернется. Мой брат знал Джека и уважал его. Можно сказать, благословил наш союз.

— Значит, то, что Аллен одобрил кандидатуру Джека, помогло вам рискнуть и выйти замуж?

— Все было не так просто. Мы шли к этому очень, очень долго, и все равно в результате я поставила Джеку условие: я выйду за него, только если он пообещает, что не умрет молодым.

Я оценил иронию Айрин и поднял взгляд, улыбаясь, чтобы встретить ее улыбку. Но улыбки не было. Айрин не думала иронизировать: она была смертельно серьезна.

Этот сценарий повторялся в нашей работе много раз. Мне была назначена роль голоса разума. Я часто попадался на крючок: бросал вызов иррациональности Айрин; спорил с ней; взывал к ее рассудку; пытался разбудить ее острый ум, отточенный изучением наук. Иногда просто ждал. Но результат всегда был один и тот же: она ни разу не отступила со своей позиции. А я так и не привык к ее двойственной натуре, необыкновенной ясности ума в сочетании с нелепой иррациональностью.

Урок 2. Стена трупов

Первый сон Айрин предвосхитил природу нашего будущего союза, а другой, увиденный ею на втором году терапии, был его противоположностью — лучом, направленным назад, освещающим тропу, по которой мы уже прошли вместе.

Я в этом кабинете, сижу на этом стуле. Но посреди комнаты, разделяя нас, проходит стена. Я вас не вижу. Сначала я не могу как следует разглядеть эту стену: она неправильной формы, с отверстиями и выступами. Я вижу клочок материи в красную шотландскую клетку; потом различаю руку; потом колено и ступню. Я понимаю, что это за стена — она состоит из тел, наваленных друг на друга.

— И что вы чувствовали в этом сне? — Это почти всегда был мой первый вопрос. Чувство, которое человек испытывает во сне, часто ведет к самой сердцевине его смысла.

— Неприятное чувство, страх. Самое сильное чувство я испытала в начале сна — когда увидела стену и подумала, что сбилась с пути. Я была одна, я заблудилась и боялась.

— Расскажите про эту стену.

— Сейчас, когда я про нее рассказываю, это звучит ужасно — как гора трупов в Освенциме. И клочок красной шотландки — я помню этот рисунок, такая пижама была на Джеке в ночь перед смертью. Но почему-то эта стена не была ужасна — она просто была, это было что-то такое, что я осматривала и исследовала. Возможно, она даже частично успокоила мои страхи.

— Нас разделяет стена мертвых тел — что бы это могло значить?

— Мне это вполне понятно. Да и весь сон понятен. Именно это я все время и чувствую. Этот сон говорит, что вы не видите меня по-настоящему из-за всех мертвых тел, из-за всех смертей. Вы не можете себе представить. С вами никогда ничего не случалось! У вас в жизни не было трагедий.

Потери Айрин множились. Сначала брат. Потом муж, который умер в конце первого года нашей терапии. Через несколько месяцев у отца Айрин обнаружили запущенный рак простаты, вскоре после этого у матери началась болезнь Альцгеймера. А потом, когда мы вроде бы немного продвинулись в терапии, двадцатилетний крестник Айрин — единственный сын ее двоюродной сестры, близкой подруги всей ее жизни — утонул в результате несчастного случая, катаясь на лодке. Переживая отчаяние и горечь этой последней потери, Айрин увидела во сне гору трупов.

— Продолжайте, Айрин. Я слушаю.

— Я говорю — разве вы можете меня понять? Вы живете ненастоящей жизнью — теплой, уютной, невинной. Как этот кабинет. — Она указала на заставленные книгами шкафы у себя за спиной и на красный японский клен, алеющий прямо за окном. — Не хватает только атласных подушек и камина с весело горящими поленьями. У вас куча родни, и все в том же городе. Нерушимый семейный круг. Да что вы можете знать о потерях? Думаете, вы бы справились лучше? Что было бы, если бы прямо сейчас умирала ваша жена или кто-то из детей? Как бы вы справлялись? Даже эта ваша самодовольная полосатая рубашка — я ее ненавижу. Каждый раз, когда я ее вижу, меня передергивает. Я ненавижу то, что она обозначает.

— Что же она обозначает?

— Она говорит: «Я все свои проблемы решил. Давайте поговорим о ваших.»

— Вы уже рассказывали мне об этих чувствах. Но сегодня они усилились. Почему именно сегодня? И этот сон, почему он приснился именно сегодня?

— Я же вам рассказывала, что собиралась поговорить с Эриком. И вот вчера я с ним обедала.

— И? — поощрил ее я после очередной раздражающей паузы, как бы намекающей, что я мог бы и сам заметить связь между Эриком и сном Айрин. Она только один раз упомянула про этого человека, сказав, что он овдовел десять лет назад, и что познакомились они на лекции о тяжелых утратах.

— И он подтвердил все, что я раньше говорила. Он говорит, вы совершенно неправы насчет того, что я должна справиться со смертью Джека. Со смертью нельзя справиться. Ее нельзя пережить и пойти дальше. Эрик снова женился, у него пятилетняя дочь, но рана так и не зажила. Он каждый день разговаривает со своей покойной женой. Он меня понимает. И я теперь уверена, что только люди, которые сами прошли через это, могут понять. Это молчаливое тайное сообщество…

— Тайное сообщество? — перебил я.

— Людей, которые знают истину — людей, которые пережили своих близких, потеряли их. Все это время вы давили на меня, чтобы я отделилась от Джека, обратилась к жизни, нашла себе новую любовь — и все это было ошибкой. Ошибкой самоуверенных людей, таких, как вы, которые никогда никого не теряли.

— Значит, только люди, потерявшие близких, могут помочь другим таким же?

— Те, кто сам прошел через это.

— Я слышу эту ерунду с тех пор, как начал работать терапевтом! — взорвался я. — Только алкоголики могут лечить алкоголиков? Или наркоманы — наркоманов? Нужно страдать пищевым расстройством, чтобы лечить анорексиков, депрессией или манией, чтобы лечить аффективные расстройства? Может, нужно быть шизофреником, чтобы лечить шизофрению?

Айрин прекрасно знала, где у меня «красная кнопка» — у нее была невероятная способность выискивать мои слабые места и нажимать на них.

— Ничего подобного! — отпарировала она. — В Рэдклиффе я была капитаном команды дискуссионного клуба и прекрасно знаю, чем вы сейчас занимаетесь — сведением к абсурду! Но вам это не поможет. Признайте, в моих словах есть правда.