Убийство в доме тетушки Леонии - Эстель Монбрен

«Клотильда, Клотильда», — диковинным речитативом твердили язычки пламени. И Жан-Пьер Фушру, обычно страдавший бессонницей, неожиданно заснул как младенец, пока телефонный звонок не вырвал его из сна без сновидений.

Приехала Лейла Джемани.

Он открыл ей дверь, и Лейла, увидев его искаженное страданием лицо, тут же догадалась: «Клотильда». Стоявшая за ней Жизель Дамбер заметила, как они заговорщицки, словно давние друзья, переглянулись — так она обычно переглядывалась с Эвелиной, и этот взгляд исключал всех окружающих. В данном случае ее. Теперь их было двое против нее одной.

— Мадемуазель Дамбер хочет сделать заявление, — только и сказала Лейла Джемани, проходя в залитую приглушенным светом комнату.

— В столь поздний час? — насмешливо спросил уже совсем оправившийся комиссар Фушру. — Входите, мадемуазель Дамбер. Я вас слушаю… Присядьте, пожалуйста, — добавил он, жестом указав на диван рядом с камином.

— Мне… Я хотела сообщить вам, что не сразу вернулась в гостиницу после окончания конференции…

Присев рядом с ней, инспектор Джемани молча раскрыла черный блокнот и быстро записывала. Жан-Пьер Фушру задал естественный вопрос:

— И куда же вы пошли?

— В привокзальное… в кафе «У Германтов», — поправилась она.

— В этом нет ничего предосудительного, — успокаивающе заметил Жан-Пьер Фушру.

— Ничего, — повторила Жизель, опуская голову. — Но потом я… Я решила вернуться в Париж. Я хотела позвонить вам завтра утром… сегодня утром… или вернуться…

Лейла Джемани откашлялась.

— Но в Шартр больше не было поездов. Я попыталась поймать машину… И инспектор Джемани остановилась…

— Понимаю, — кивнул Жан-Пьер Фушру.

Он произнес это настолько выразительно и с таким подтекстом, что Жизель возненавидела это простое слово. Лейла снова закашлялась и извинилась:

— В горле першит…

Но этот маневр не отвлек комиссара от следующего вопроса.

— И сколько времени вы оставались в кафе «У Германтов»?

— Ох, не слишком долго… Меньше часа.

— Меньше часа. А потом? — настаивал он.

— Потом я сидела на скамейке. А дальше вышла на дорогу, чтобы поймать машину…

— Вы три часа просидели на скамейке? — недоверчиво переспросил он.

Он встретился взглядом с Лейлой, та легонько пожала плечами. Они поняли друг друга без слов. И наконец он произнес то, чего она так ждала:

— Послушайте, мадемуазель Дамбер, уже поздно и мы ходим по кругу. Говорят, что утро вечера мудренее, да и вам надо отдохнуть. Мы продолжим разговор, как и договаривались, завтра утром, но попозже. В одиннадцать часов, здесь.

— Странная барышня, — прокомментировала Лейла Джемани, как только за Жизель закрылась дверь. И добавила, протягивая ему красную папку: — Здесь досье Бертран-Вердон. Я в пристройке, седьмой номер, если я вам понадоблюсь.

Он был ей признателен за то, что она тут же ушла, лишь пожелав ему спокойной ночи, поняв, что он хотел бы остаться один. И вдобавок к документам она привезла неброскую черную коробочку с его револьвером.

Глава 15

Англоязычные любители Пруста, казалось бы, должны быть привычны к смогу и островной стуже, но серый холодный рассвет, сменившийся ветреным утром, поубавил их интерес к экскурсии, предусмотренной программой конференции. После «континентального» завтрака, подававшегося с семи часов в «деревенской» столовой «Старой мельницы» и состоявшего из кофе, круассанов, хлеба с маслом и неизбежного пирожного-мадленки, две дюжины паломников забрались в старый автобус, предоставленный инициативным комитетом, чтобы посмотреть на поместье Тансонвиль и мостки для стирки у церкви Святого Эмана — в тексте о Комбре «дом Свана» и «водные Врата Ада». Дабы не ранить впечатлительных англосаксов и не спугнуть некоторых пуритански настроенных американских членов ассоциации, решено было не подъезжать к холму, у которого, в месте под едва измененным названием Монжувен, Пруст стратегически разместил первый крупный эпизод с описанием садизма и вуайеризма.

Профессор Рейнсфорд тоже присоединился к туристам. Прежде всего потому, что это давало ему прекрасную возможность избежать встречи с комиссаром Фушру. К тому же в глубине души он надеялся встретить богатую американку, купившую Тансонвиль, и заинтересовать ее — финансово, разумеется, — своим проектом Центра постмодернистских рукописей.

Увы, когда небольшая группа подъехала к белому забору, огораживающему сад, молодой человек сообщил экскурсоводу, что в отсутствие хозяев он ни в коем случае не может разрешить осмотреть дом. Но, милостиво добавил он, в качестве исключения он позволяет его сфотографировать. Было так мало света, что лишь немногие решились зря переводить пленку — некоторые страстные почитатели быстро щелкнули безжизненный сад, другие сфокусировали свои объективы на главном здании. Но большинство осталось мерзнуть в автобусе, слушая барышню, призванную этим утром Андре Ларивьером зачитывать страницы романа, посвященные Тансонвилю. К сожалению, она перепутала страницы и потчевала их пассажами о боярышнике и другими отрывками о парке Свана — в реальности это был Кателанский луг, собственность дяди Пруста, ныне превращенный в публичный парк и расположенный тремя или четырьмя километрами дальше.

Впрочем, когда автобус остановился перед входом в «Сад Марселя Пруста, по распоряжению министерства от 12 декабря…», несмотря на все призывы Андре Ларивьера, указывающего на голые, дрожащие на ветру кусты, «вообразить этот боярышник в цвету», никто не рискнул прогуляться по заиндевевшим аллеям и запечатлеть себя на фоне развалившейся голубятни, ветхой беседки и иссякшего фонтана. Покинув фиктивное «направление к Свану», по скверным местным дорогам паломники повернули к не менее фиктивным Германтам.

За время поездки Патрик Рейнсфорд разработал план кампании, которая позволит ему выйти сухим из воды. Достаточно было найти телефон и позвонить жене, чтобы она немедленно отправила ему телеграмму, требующую его присутствия в Соединенных Штатах. На восточном побережье было всего четыре часа утра, но он не испытывал ни малейших угрызений совести оттого, что придется вырвать Дженнифер из объятий Морфея. Она и так спала как сурок. А для него этот поспешный отъезд был единственным выходом. Один Бог знает, что этот далеко не глупый комиссар раскопает в процессе расследования. Кончится тем, что он поговорит с секретаршей, а она наверняка слышала обрывки того несчастного разговора с Аделиной Бертран-Вердон.

Лучше было принять меры заранее. Он со вздохом отказался от надежды присоединить Макса Браше-Леже к своим трофеям и от многочисленных маневров, которые собирался осуществить в посольстве на улице Сен-Флорантен. Тряский автобус пересекал унылый плоский ландшафт с ручьями, скованными льдом, который не растопило даже вчерашнее солнце. Но Патрик Рейнсфорд предпочел сосредоточиться на угрюмых зимних картинах, проплывавших за запотевшим окном, лишь бы не смотреть на окружавших его пилигримов. Он ненавидел организованные поездки и слишком хорошо помнил обязательные экскурсии к лидийским могилам в Турции тем летом, когда ему пришлось ухаживать за Дженнифер. Воспоминание о могилах в горах Анатолии по вполне естественной ассоциации привело его к мыслям о смерти Аделины Бертран-Вердон…

Он так и не понял, почему, незаметно договорившись с ним о встрече в гостинице после ужина, чтобы согласовать текст о ее назначении сопрезидентом Центра постмодернистских рукописей, она в последнюю минуту все отменила, коротко бросив:

— У меня неотложные дела в доме тетушки Леонии. Подождите меня здесь. Увидимся позже.

Позже, через два часа, тщетно попытавшись связаться с ней по телефону и покружив по своей комнате, он тайком спустился к взятой напрокат машине и поехал в город, зная, что в крайнем случае встретит «альфа-ромео» председательницы, когда та будет возвращаться в гостиницу… Но от гостиницы до дома ему не попалось ни одной живой души. Он припарковался у церкви и вдоль стены прокрался к дому тетушки Леонии. Вокруг, как и во всем городке, царили тьма и тишина, но входная дверь не была заперта на ключ. Он, крадучись, вошел в исторический дом и позвал деланно-уверенным голосом:

— Мадам Бертран-Вердон?

Ответом ему было молчание. Через окно, выходившее во внутренний сад, пробивался тонкий лунный лучик, придававший плиточному полу в коридоре странный розово-сиреневый оттенок. Остальные двери были закрыты. Внезапно ему показалось, что он услышал скрип где-то на втором этаже.

— Аделина? — позвал он, поднимаясь по лестнице, даже не подозревая, каким мучением это было для героя-рассказчика и для искушенного читателя Пруста, так как в свое время пропустил то место в начале «Комбре», где повествуется об отходе Марселя ко сну.