Рубикон - Наталья Султан-Гирей

IV

Зато сенаторские сынки и внучата невзлюбили дерзкого пицена, но помня, как он уложил на обе лопатки Гая Корнелия, не хотели с ним связываться. Агриппу просто не замечали, боязливо обходя, как бодливого бычка.

Когда он спрашивал что-нибудь, спешили односложно ответить и отворачивались. Лишь Цецина с Волумнием не прочь были оказывать ему покровительство. Оба этруска постоянно зазывали его в свой уголок, угощали неизвестно откуда добытыми лакомствами и все время твердили, что италики, какого бы они племени не были, должны держаться вместе, а то квириты их сожрут.

Однажды Цецина небрежно уронил:

— Неплохо б проучить этого гордеца Квинта Фабия, напомнить ему Кавдинское ущелье!

Агриппа недоумевающе посмотрел на обоих этрусков.

— Ты что, не знаешь? — Цецина укоризненно покачал своей большелобой головой. — В битве при Кавдинском ущелье полегло триста Фабиев, да самниты сплоховали и одного волчонка отпустили, вот и расплодились Фабий снова и опять нос задирают!

— В битве при Кавдинском ущелье вся римская армия проползла на корточках под италийским ярмом! — упоенно выкрикнул Цецина.

— Поколотишь Квинта Фабия, — таинственно пообещал Волумний, — получишь пирог с начинкой из дроздов, большой...

Волумний даже развел руками, показывая, каким большим будет этот пирог.

— Фабий мне ничего плохого не сделал, он маленький, и я не стану бить малыша. — Агриппа встал, не доев кусок сочной лепешки в масле. — Я не наемный боец!

Он молча отошел в свой угол и лег на постель. Так и уснул, накрывшись с головой и не желая ни на кого смотреть.

Об этом разговоре стало известно Гаю Корнелию, ведь младший брат Фавст дружил с Фабием.

После Марсовых игр все трое, оба Корнелия и Квинт Фабий, подошли к Агриппе. Гай Корнелий покровительственно положил руку ему на плечо:

— Ты поступил по чести! Я всегда говорил: италик италику рознь. Знаешь, мне прислали жареных цыплят. Приходи после вечерней зари, поужинаешь с нами...

— Нет! — Агриппа резким движением сбросил его руку.

— Как хочешь. — Гай Корнелий пожал плечами. — Но все равно ты достоин моего уважения.

Агриппа недоверчиво усмехнулся. Он не искал ничьего покровительства и в подачках не нуждался. Как глуп и наивен он был еще декаду назад! Теперь он лучше умер бы с голоду, чем согласился доедать чью-то там кашу!

В классе Агриппа сидел молча и старался понять, о чем рассказывает наставник. Памятуя просьбу благородного Вителия, наставники не беспокоили на уроках маленького пицена, но Агриппа часто сам хотел спросить непонятные ему вещи однако стыд показаться дурачком удерживал. Запоминал, чтобы после спросить у Люция. Люция он любил и верил ему слепо.

В свободные дни Агриппа бежал к Вителиям с самого утра. Проснувшись чуть свет, с нетерпением ждал, когда приличие позволит наконец постучать в узорную калитку их виллы. С восторгом помогал матроне Флавии кормить ее любимых павлинов. Часами мог держать расставленные руки, пока юная матрона сматывала с ним шерсть.

Но самыми лучшими были минуты, когда Люций рассказывал о далеких странах или же помогал решать замысловатые задачки. Молодой Вителий часто изумлялся математической сметке полуграмотного пастушонка.

Хуже обстояло дело с "буквочками". Латынью и начатками греческой грамматики с мальчиком занималась Флавия.

Высунув кончик языка и то и дело отирая пот, Марк Агриппа выводил: "Рим — город вечный".

Дописав, пристально глядел на свои каракульки и спрашивал:

— А почему вечный? Вечный — это всегда был, а его Рем и Ромул на голом месте построили. Значит, не вечный, а построенный.

Люций смеялся и называл своего ученика придирой. Он радовался каждому неожиданному вопросу мальчика, каждому проблеску самобытной мысли в голове маленького пицена. Все чаще и чаще ловил Агриппа на себе грустный и любящий взгляд своего наставника.

— Ты учись, — приговаривал Люций, ласково ероша жесткие, непокорные вихры мальчугана. — У тебя светлая голова. Если б тебя звали Валерием или Фабием, я предсказал бы тебе лавры, равные лаврам Цезаря, а так... — Люций гневно сжимал рот. — К сорока годам до военного трибуна дослужишься. Но все равно учись! Знание само по себе награда. Ведь тебе интересно?

Агриппа молча кивал. В носу щипало, и к глазам подступали слезы. Он видел — Люций угасал. Не помогли ни дикий мед, ни медвежье сало, натопленное с целебными травами.

Скоро с ним заниматься стала только Флавия, и лишь когда им вдвоем было не под силу решить слишком сложную задачу, Люций хриплым шепотом объяснял и, едва закончив объяснение, бессильно откидывался на подушки.

Его уже не выносили на солнышко. Всякая перемена утомляла больного, но, когда Флавия своим мягким грудным голосом читала вслух, он, полузакрыв глаза, счастливо улыбался

Однажды Агриппа, весь красный от смущения, шепотом спросил, была ли Елена Спартанская похожа на Флавию или чуточку похуже. Люций мягко улыбнулся:

— Нет, не похожа. Елена не любила своего Менелая, а мы с Флавией очень любим друг друга.

V

Зима проходила в учении: утром Марсовы игры и строй, после обеда письмо, счет, землеописание и риторика. Риторику Агриппа ненавидел и все ее красоты обзывал "греческими байками".

На уроках ритор зачитывал отрывки из Гомера в латинском пересказе, речи Цицерона об обязанностях доброго гражданина или знакомил маленьких квиритов с прошлым их Великой Родины.

Агриппа скучал. Он лучше любого ритора знал, что два брата основали на Семи Холмах Вечный Рим, но старший брат Ромул из зависти убил младшего Рема. У Рема осталось три дочери, прекрасных, как утренняя заря. Одна вышла замуж за могучего тельца, и от нее пошли самниты, умбры, сабелы. Другая стала женой косматого владыки лесов медведя и родила ему калабров, брутиев и вольсков, а третья, самая красивая, полюбила черного дятла, и увел ее дятел за горы к теплому морю Адриатике. От их союза и пошли пицены.

Когда Агриппа изложил свои исторические познания на уроке, ритор закричал на него, что все это вздор, что у Рема никаких дочерей не было и быть не могло, он даже женат не был.

Агриппа только усмехнулся: как же не было? А италики откуда взялись? С неба, что ли, на землю упали?

Но спорить не стал, а вечером, придя к Вителиям, тихонько спросил Люция, нужно ли верить ученым книгам или старики-пицены лучше знают?

Люций печально улыбнулся:

— Милый мой, никто ничего не знает, что тогда было в Италии, но я думаю, ты должен верить своему народу. Моя кормилица пленная самнитка тоже рассказывала мне о дочерях Рема.

— А-а-а-а, я так и понял, — протянул Агриппа, — нарочно квириты это в свои книги не записали.

— Может быть. — Люций положил исхудавшую, почти прозрачную руку на голову мальчика. — Давай лучше займемся сегодня объемами. Смотри...

Агриппа открыл рот от восхищения. Его удивляла и радовала строгая логика математической мысли. Самое сложное, самое запутанное распадалось на части, становилось простым и понятным. Точные, скупые формулы, как отточенные копья, вонзались в тела конусов и пирамид, усекали их, разрезали по диагонали, и вот оставалось лишь измерить, перемножить или разделить, и любой объем, любой полет стрелы или ядра, что метнет вражья катапульта, можно вычислить. Значит, и самому можно рассчитать, как метнуть ядро, чтоб оно попало в цель.

Юный пицен с восторгом повторял:

— Путь ядра, выброшенного катапультой, называется траекторией и вычисляется... А правда, что можно вычислить? А почему же тогда промахи бывают?

— От неправильного расчета угла вылета и тяжести ядра.

— Вот это да! Ну, я не ошибусь! С кем теперь воевать будем?

— На это тебе ответит лишь Клио, — грустно ответил Люций.

— Какая Клио? — удивился Агриппа. — А, Клеопатра! Значит, ее дома Клио зовут?

— Клио не женщина, а муза истории. — Люций уже не улыбался. — Флавия тебя балует, вместо того чтобы учить построже. Больше читай! — Люций задумался. — А впрочем, устами ребенка говорят сами боги. С Египтом рано или поздно будет смертельная схватка. Нам, чтобы жить, нужна их пшеница, им, чтобы владычествовать над морем, нужны наши гавани.

VI

Над Аполлонией пролетали дикие гуси. Каждую весну пролетали они над школьным садом, возвращаясь из жарких стран в свои гнездовья куда-то далеко за Альпами. Через несколько дней они опустятся на широкую гладь таинственных галльских рек, всегда повитых туманами и медленно текущих к Морю Усопших Душ.

А на школьном дворе, около Марсовой площадки, уже показалась молодая травка, набухли почки на деревьях, и в саду у Вителиев молодые яблоньки оделись цветом.

Агриппа затосковал. Дома скоро начнут пахать. У отца все еще нет своих волов, и Випсаний пойдет униженно кланяться толстомордому и благородному Скрибонию Либону, обещая отработать столько, сколько добрый господин захочет. Пусть уж только благородный Скрибоний отпустит ему парочку волов на денек-другой. Надел небольшой, живо обработают, и вспашут, и засеют.