Один день в Древних Афинах. 24 часа из жизни людей, живших там - Филипп Матисзак

с весами, полученными ей у агораномов. Агораномы надзирают за порядком на рынке из Стои Зевса, что неудивительно, ведь Зевс – покровитель порядка.

Чтобы продавцы не обвешивали покупателей, все гирьки, используемые на рынке, должны соответствовать официальному стандарту. Горе продавцу, обвиненному перед агораномами, если проверка на их весах покажет, что гирьки его легковесны. Местным торговцам на гирьки наносят изображение совы (это что-то вроде афинской печати – знак того, что стандарт соблюдается); приезжие вроде Алкестиды предпочитают арендовать весь набор прямо у агораномов. Если недовольные покупатели начнут возмущаться, что их обвесили, Алкестида просто посоветует им обратиться в Стою Зевса.

Подумав об этом, Алкестида бросает взгляд на торговца оливковым маслом, прилавок которого находится у нее за спиной. В день, когда она начала торговать на Агоре, этого торговца обвинили в недовесе. Продавец масла не пользуется гирями и весами: он стоит за столом с длинными ножками и встроенными в столешницу мисками разного объема. Ко дну каждой миски приделан кран. Если, например, покупателю нужно 12 киафов масла (то есть чуть больше половины литра), продавец наполняет маслом одну из мисок, пока не наберется нужный объем, а затем открывает кран, переливая масло в принесенный клиентом сосуд. В тот раз клиенту показалось, что метка, обозначающая максимальный объем, была нанесена ниже, чем нужно.

Из стои к прилавку прошествовали два чиновника; путь им расчищал один из крепких скифских лучников, охраняющих порядок на Агоре. С собой чиновники несли сосуд с метками. Они торжественно наполнили его маслом объемом ровно 12 киафов, а затем перелили масло в миску торговца. Оказалось, что упрекнуть его можно было разве что в чрезмерной щедрости: между поверхностью отмеренного масла и меткой осталось расстояние размером в ширину пальца.

– Продовольствием занимаемся, – отвечает [Пифий], – исполняем обязанности эдила [смотрителя рынка]. Если хочешь купить что, могу быть полезен.

Я отказался, так как уже достаточно запасся рыбой на ужин. Тем не менее Пифий, заметив корзинку, стал перетряхивать рыбу, чтобы лучше рассмотреть ее, и спрашивает:

– А это дрянцо почем брал?

– Насилу, – говорю, – уломал рыбака уступить мне за двадцать денариев.

Услышав это, он тотчас схватил меня за правую руку и снова ведет на рынок.

– А у кого, – спрашивает, – купил ты эти отбросы?

Я указываю на старикашку, что в углу сидел.

Тут же он на того набросился и стал грубейшим образом распекать его по-эдильски:

– Так-то обращаетесь вы с нашими друзьями, да и вообще со всеми приезжими!

<…> Но даром вам это не пройдет! Узнаешь ты, как под моим началом расправляются с мошенниками! – И, высыпав из корзинки рыбу на землю, велел он своему помощнику стать на нее и всю растоптать ногами.

Удовольствовавшись такою строгостью, мой Пифий разрешает мне уйти и говорит:

– Мне кажется, мой Луций, для старикашки достаточное наказание такой позор!

Изумленный и прямо-таки ошеломленный этим происшествием, направляюсь я к баням, лишившись благодаря остроумной выдумке моего энергичного товарища и денег, и ужина.

«Наказание» торговца рыбой. Апулей. «Метаморфозы, или Золотой осел», 1.25[47]

С помощью связки тонких прутиков Алкестида отгоняет от своей рыбы назойливых мух: когда рынок откроют, товар должен выглядеть свежим. Однако первый покупатель покупать не торопится.

Вместо этого он глазеет на ее продукт и громко замечает:

– Осторожнее с этим копченым угрем! На днях юный Хрисипп отведал такого угря, и с тех пор он не вылезает из уборной! А насчет свежего – говорят, свежих угрей нельзя есть раньше июня! А то здоровье испортишь!

Алкестида поворачивается к этому крикуну.

– У меня еще соленый есть! – замечает она.

Мужчина отскакивает. У него даже борода трясется от возбуждения.

– Только не соленый! Ел я как-то соленого угря – одна соль, а не рыба! Я потом столько воды выпил, что чуть сам в рыбу не превратился! Да у меня до сих пор во рту солено, а вот вкуса рыбы я так и не почувствовал!

– Скажи-ка, – спокойно обращается к нему Алкестида, – неужели кто-то еще ведется на этот трюк? Будешь тут стоять и ругать товары, пока глупая продавщица не снизит цены или не сделает лично тебе скидку, чтобы ты убрался восвояси? Со мной это не пройдет. Либо покупай прямо сейчас за полную цену, либо я тебе вообще ничего не продам, клянусь Гермесом, богом торговли! Даже если кроме тебя у меня никто ничего не купит!

Алкестида и крикун испепеляют друг друга взглядами, а другие покупатели наблюдают за их противостоянием. Наконец крикун произносит как ни в чем не бывало:

– В таком случае мне вот эти два кусочка копченого угря, пожалуйста.

Алкестида мигом берет куски, но не отдает их покупателю, а улыбается:

– Ой, забыла сказать: для критиков на три обола дороже. Пошевеливайся, а не то я продам эту рыбу господину, стоящему за тобой, и еще сделаю ему скидку в полдрахмы!

Бывший критик тут же использует свой длинный язык, чтобы добавить денег. Разменные монеты в Афинах очень маленькие. Обол размером с полногтя и почти ничего не весит. Человек с кошелем словно напрашивается, чтобы его ограбили, а карманов на афинских туниках не предусмотрено. Вот и получается, что легче всего переносить мелкие монеты, спрятав их в мешочке между деснами и губами, словно предназначенном для этой цели самой природой.

Алкестида молча бросает монеты в блюдце с водой, заменяющее ей кассовый аппарат. Теперь начинается ажиотаж: покупатели толкаются, отчаянно пытаясь перебить цену. Чем меньше остается товара, тем больше за него предлагают. Как она и предсказывала, менее чем за час ей удается все распродать.

Алкестида уже сворачивает прилавок, как вдруг перед ней возникает запыхавшийся мужчина средних лет.

– Угорь! – кричит он. – Угорь еще остался? Хотя бы кусочек?..

Пусть в корзинках притащат копайских угрей,

А кругом мы толпимся, кричим, гомоним,

Рвем из рук и торгуемся. Жмутся к лоткам

Знаменитые лакомки: Морих, Телей

И Главкет. Напоследок Меланфий епридет: