Николай Гумилев: жизнь расстрелянного поэта - Владимир Полушин

Николай пригласил к себе домой своего друга, будущего композитора Владимира Дешевова, и тот расписал стены его кабинета сюжетами на морские темы. Здесь была изображена «пучина морская» с русалкой. Конечно, русалкой была Аня Горенко. Юный поэт посвятил холодной красавице свое стихотворение «Русалка», которое включил потом в первый стихотворный сборник «Путь конквистадоров» (1905):

На русалке горит ожерельеИ рубины греховно красны.Это странно-печальные сныМирового больного похмелья.На русалке горит ожерельеИ рубины греховно красны.……………………………………Я люблю ее деву-ундину,Озаренную тайной ночной,Я люблю ее взгляд заревойИ горящие негой рубины…Потому что я сам из пучины,Из бездонной пучины морской.

Однажды Гумилёва вызвал к себе директор гимназии Иннокентий Федорович Анненский. Вызов ничего хорошего не сулил. Обычно вызывали за какие-то провинности. У Гумилёва, получившего зимой 1903/04 года много двоек и троек, были все основания не особенно желать этой встречи. С таким невеселым настроением юный поэт оказался в приемной директора. Об этой встрече сохранились не только воспоминания, но и ставшее знаменитым стихотворение Гумилёва «Памяти Анненского» (1911):

К таким нежданным и певучим бредням        Зовя с собой умы людей,Был Иннокентий Анненский последним        Из царскосельских лебедей.

Я помню дни: я, робкий, торопливый,        Входил в высокий кабинет,Где ждал меня спокойный и учтивый.       Слегка седеющий поэт.

Десяток фраз, пленительных и странных,        Как бы случайно уроня,Он вбрасывал в пространство безымянных        Мечтаний — слабого меня.

О, в сумрак отступающие вещи,       И еле слышные духи,И этот голос, нежный и зловещий.       Уже читающий стихи!

В них плакала какая-то обида,        Звенела медь и шла гроза,А там, над шкафом, профиль Еврипида       Слепил горящие глаза…

Директор спокойно и испытующе смотрел на вошедшего долговязого юношу. Гладко зачесанные назад волосы, острый клинышек седеющей бородки и пышные с острыми кончиками усы, пронзительные глаза. И вдруг Гумилёв услышал то, что совсем не ожидал. «Я читал ваши сочинения, и они мне понравились, — спокойно произнес И. Ф. Анненский. — Конечно, мне многие преподаватели на вас жалуются. Да-да, вы не очень-то преуспели в предметах вроде математики и физики. Но вы сочиняете, и это в моих глазах многое оправдывает. Пишите стихи и дальше. Я думаю вам надо именно в этом направлении развиваться и совершенствоваться».

В класс Николай вернулся окрыленный успехом к полному недоумению учеников и преподавателя.

Немногие гимназисты знали, что Гумилёв беседует с директором о поэзии Теофиля Готье и однажды продекламировал ему «Венеру Милосскую» Леконта де Лиля:

Священный мрамор, в мощь и гений облеченный,Богиня властная, Венера, ты чиста…

Вскоре в рукописном гимназическом журнале появились стихи Гумилёва, навеянные идеями Фридриха Ницше и царившего тогда в поэзии Константина Бальмонта.

Увлечение поэзией и чтение любимых книг не вытеснили в душе Николая образ царскосельской русалки. Гумилёв часто зимой 1904 года появлялся у Мариинской гимназии и провожал домой двух подруг — Аню Горенко и Валю Тюльпанову. Об этой поре Анна Ахматова позже напишет с оттенком легкой грусти:

В ремешках пенал и книги были,Возвращалась я домой из школы.Эти липы, верно, не забылиНашу встречу, мальчик мой веселый.

Так о любви не пишут. А гимназист питал надежды. Позже он напишет строки, полные любви и огня:

Вот идут по аллее, так странно нежны,Гимназист с гимназисткой, как Дафнис и Хлоя…

(«Современность», 1910)

На Пасху Гумилёвы устроили у себя дома бал для детей. Стол украсили праздничными куличами, торжественными свечами и сладостями. На празднике были маленькие Коля и Маруся Сверчковы. Дима Гумилёв привел в дом новую знакомую Аню Фрейнганг, а Коля Гумилёв пригласил Аню Горенко. Он и раньше зазывал ее в гости посмотреть библиотеку, но девушка отказывалась. На этот раз согласие было получено, и юноша с утра светился от счастья.

Пасха 1904 года, проведенная у Гумилёвых при свечах, несколько сблизила Аню и Колю. Она уже не находила такими необычными и непонятными его рассказы о дальних странах. Теперь она часто брала в библиотеке у Гумилёвых книги. Читала она в ту пору много и с интересом, как бы наверстывая упущенное время.

Их встречи стали более частыми. Они появлялись вместе на студенческих вечерах в Артиллерийском собрании, участвовали в благотворительном спектакле, побывали на нескольких спиритических сеансах Бернса Мейера. Однажды попали на выступление знаменитой танцовщицы Айседоры Дункан.

Коля ценил брата Ани — Андрея за проницательный ум и образованность. Андрей был знатоком и ценителем античной поэзии, но в то же время знал стихи Брюсова и Бальмонта, говорил о появившихся весной 1903 года стихах поэта Александра Блока.

Николай пригласил Анну на свой день рождения. А через несколько месяцев она пригласила его на свой. Ей было интересно, как поздравит ее Коля, чем удивит. Ведь он так любил оригинальничать, особенно перед девушками. Был июнь, и множество ярких и красивых цветов украшали город. Коля задержался, разыскивая букет покрасивее… Анна, желая его уколоть, сказала: «Видите сколько у меня букетов? Я просто завалена цветами!» Юноша был уязвлен.

— Извините, я буду у вас через полчаса, — сказал он.

Гумилёв исчез так же стремительно, как и появился.

Гости пошли за стол пробовать большой праздничный торт. Поздравляли Инну Эразмовну и Андрея Антоновича. Всем было весело, и о Гумилёве забыли. Но вскоре Коля явился с новым букетом. На сей раз это были пурпурные розы необычайной красоты, «словно сделанные из королевской мантии».

Но именинница и этот букет не оценила, воскликнув: «Коля! Ну что это такое? Опять цветы!.. У меня же их…»

Гумилёв вспыхнул:

— Извините! Таких цветов у вас нет. Это розы из сада вдовствующей Императрицы Александры Федоровны.

Гумилёв умудрился опустошить одну из самых красивых клумб, перебравшись через дворцовую решетку Императорского сада. Аня была смущена. Николай ловил на себе удивленные взгляды гостей и чувствовал себя именинником. Вскоре он попрощался и ушел. Быть может, она пожалела, что обидела рыцаря, влюбленного в нее.