Легенда о ретивом сердце - Загорный Анатолий Гаврилович

Илейка подогнал коня. Дорога все не находилась. Уже солнце скатилось за горизонт, и тучки в небе унизались огненными лентами, когда дорога, наконец, отыскалась.

Вихрем понесся по ней, и радовался, и тревожился.

Ночь опустилась над Окой, потянулись низкие облака, месяц прыгал в них, когда конь Илейки, весь в мыле, выскочил на утес. Остановился и бил копытами о твердый камень, высекал искры подковами. Здесь все было по- прежнему — белел внизу сиротливый шатер Святогора. Илейка соскочил с седла, взял под уздцы коня. Торопливо свел вниз. Бур шел, тяжело дыша и роняя клочья пены. Привязал его к кусту, сбежал вниз, к самому берегу. Смутное предчувствие того, что, если он тотчас же не увидит Синегорку, он не увидит ее никогда, охватило его.

— Синегорка! — крикнул Илья совсем так, как кричал вчера Святогор.— Синегорка!

Эхо понесло ее имя по заокским просторам, ответа не было. Заглянул в шатер. Лунный свет просвечивал его насквозь. В нем царил легкий полумрак. Святогора не было, а все его оружие лежало здесь на своих местах.

Илейка сел на камень, окатанный водою, и стал ждать, но время тянулось медленно. Вдруг какой-то звук на середине реки привлек его внимание. Словно бы что-то плеснуло... Может, рыба вскинулась, или водяной всплыл, чтобы глотнуть воздуха? Звук повторился, но увидеть Илейка ничего не мог. Все как вчера: вместо реки черпая яма и мелкий бисер лунного света, дальше непроглядная тьма, украшенная крупными звездами-ледышками. Но вот снова послышался звук, словно бы кто застонал... По реке кто-то плыл, шлепал руками. Все ближе и ближе. Вот снова застонал, глухо, будто бы хлебнул воды. В этом стоне не было ни ярости, ни жалости — одна только тупая боль. Плывущий попал на лунную дорожку — Илейка увидел его голову. Медленно, тяжело поднимал руки, загребая воду, и сыпал брызгами, словно щедрой рукой раздавал золото — направо-налево. Попробовал было нащупать дно ногами, но было еще глубоко, и ушел с головой. Вынырнул, шумно вздохнул, и по этому вздоху Илейка узнал Святогора. Он шел к берегу, как слепец, протянув вперед руки. На берегу, у самых ног Илейки, тяжело плюхнулся в воду, застонал. В спине его торчали четыре стрелы с черным оперением. И лейка нагнулся над старым храбром и помог ему встать.

— Кто здесь? — спросил Святогор, шатаясь, точно хмельной, упившийся ремесленник.

— Я, Илейка,— отвечал тот.

— А...— только и сказал Святогор,— предала нас Синегорка... И тебя, и меня... Ушла с хаканом на восход солнца... Пусть ей вороны глаза склюют.

Медленно шли к шатру. Святогор стучал зубами, останавливался и стонал. Присели на камень перевести дух.

— Тащи тростинки-то, — с трудом выговорил старик,— мешают в спине.

Но вытащить их было не так-то легко. С содроганием принялся Илейка вырывать стрелы. Кровь хлынула из ран, и Илейка заткнул их пучками сорванной тут же травы.

— Брат! — сказал Святогор и стиснул руки Илейки так, что у того позеленело в глазах.— Будь мне братом... младшим моим. Никого не знал в жизни, никого не любил — только ее. Будь мне братом!

— Буду,— отвечал Илейка, — буду тебе братом на всю жизнь.

— Моя кончена,— просто сказал Святогор,— пора на покой. Пришла смерть матерому материку.

— Мы залечим раны,— сказал Илейка.

— Что — раны!..— тяжело вздохнул, стиснул зубы Святогор,— Духа нет, один пар в душе... Веди меня туда, брат... на яр... Хочу взглянуть сверху. Там у меня и корста (*гроб) готова, давно готова. Веди,— приказал Святогор, и Илейка подчинился ему.

Они стали взбираться на яр. Всею своей тяжестью повис старый храбр на Илейкином плече и все стонал, скрипел зубами. Взобрались. Святогор повернулся лицом к реке, наклонился над обрывом, по ничего не увидел.

— Мрак, мрак,— прошептал он, подняв над головою кулак, погрозил им. — Проклятье тебе, волчица! Тысячу раз! Пусть семя твое будет плевелом!

И затосковал, обмяк весь, на глазах блеснули слезы. Поддерживаемый Илейкой, медленно опустился на землю.

— Лютая баба! Так-то ты встретила своего мужа! Слышишь ты, брат мой? Она натравила на меня целую свору степняков. Они скакали вокруг меня, как бесы, а я давил их руками, но их было много и все верхом... Окружили меня и хотели убить. Я валил их с коней и топтал ногами...

Святогор остановился, увидев в руке Илейки пучок окровавленных стрел. Дрожащей рукой взял и стал внимательно разглядывать.

— Одна ведь ее... Вот она!

Старый храбр разглядывал стрелу, ничем но отличавшуюся от других, с таким вниманием, будто читал на ней невидимые для других письмена. Потом погладил ее рукой, любовно, нежно.

— Она держала... Синегорка. Впереди всех летела — бусы на груди раскатывались. А конь под нею хаканский, резвый, с позолоченной сбруей. Она свистела мне вслед, когда я прыгнул в воду, потом просвистела стрела. Ох! Вот здесь, в лопатке, торчала она. Метила в затылок, да не попала. Она всегда плохо стреляла. Прости меня, Илья, младший брат мой, за то, что я показал им .спину, но я не хотел, чтобы она убила меня... Потом бы мучилась всю жизнь. Ведь она любит меня! — убежденно зашептал Святогор, и глаза его счастливо блеснули. — Ты, может, не веришь, но я-то знаю наверное. Любила и любит только меня одного. Бегала от меня много лет, а никуда не смогла убежать. Как хмель вьется по солнцу, так вилась около меня...

— Худо тебе, Святогор? — спросил тихонько Илейка видя, как покривилось лицо старика.

— Мне худо,— ответил он и тяжело задышал,— будто валун на грудь давит, а ей-то каково будет, когда придет и обнимет гроб мой? Обрыдается, горько винить себя станет, лицо обдерет о мой камень. Подними меня, Илья.

Илейка с трудом поднял его на ноги, и Святогор закричал громовым голосом:

— Простите-прощайте, деревья и долы, курганы, ты, Ока быстроструйная, светлый месяц и облака, и небо со звездами, и все, что видало меня. Прощайте все! Далеко иду...

Но ночь была глухая, и все молчало в ответ, только эхо погромыхало вдали. Тихо стало, насторожилось все. Не было ответа Святогору, и, опираясь на плечо Илейки, он пошел едва заметной тропинкой. Продирались сквозь кусты, ломали ветки. Потом остановились в укромном месте, защищенном со всех сторон камеиными нагромождениями и кустарником.

— Стой,— тихо сказал Святогор, остановившись перед кучей сухих веток, — тут...

Попытался разбросать валежник, но это ему не удалось. Разбросал его Илейка. Перед ним был каменный гроб, высеченный в скале, по-видимому, уже много лет назад. Невысокий, толстостенный. Над ним, удерживаемая уродливым стволом березки, свисала тяжелая каменная плита-крышка. Все было просто и законченно. Видимо, Святогор продумал все до мельчайших подробностей и выполнил задуманное с тщанием. Место угрюмое, кругом острые выступы скалы, сыро, но зато укрыто от постороннего глаза.

Святогор сел на край гроба и никак не мог отдышаться.

— Тайну тебе поведаю, брат,— наконец выговорил старик.— Скажу тебе, кто она. Был в давние времена народ из одних баб. Коли рождался мальчик, убивали его... А они рождались потому, что раз в год приходили бабы на Русь, потом снова бежали в степи... И жили они войной и охотой, коней объезжали искусно и правую грудь выжигали, чтобы сподручпей было управляться с луком. Знай: Синегорка одна из них. Нет их дивьего племени — все перевелись, она одна осталась. Вот и мечется, места себе не найдет никак. Она и от хакана уйдет, а уж здесь будет как пить дать... Слушай, Илейка... Пройдет месяц и еще три дня, и она придет сюда. Помни — месяц и три дня...

Святогор задумался, прикрыл глаза морщинистыми веками и сидел долго. Потом глянул на Илейку, сказал тихо:

— Придет она — не пускай в степь. Тебе препоручаю. Возьми с собой назло проклятому хакану. Укради у него Синегорку. Если бы я начинал жить, я бы знал, что мне делать — все бы проклятое семя печенегов перевел! Под самый корень! А теперь расплодилось оно. И трудно его вывести.

— Обет дал, клятву положил,— сурово произнес Илейка.— Всю жизнь вырывать тот корень...