Счастливый Петербург. Точные адреса прекрасных мгновений - Роман Сергеевич Всеволодов

Ивнев поселился на Малой Монетной, буквально в двух шагах от дома, в котором жил Александр Блок. На улице, получившей свое название в память о расположенных здесь в восемнадцатом веке слободках работных людей Монетного двора, Александр Блок жил в доме 21/9, в доходном доме, возведенном в 1910 году по проекту архитектора Резвого для потомственного почетного гражданина, крупного домовладельца Тимофеева.

«Подумать только, — бешено стучало сердце молодого поэта, — сам Блок! Тут! Рядом со мной! Ходит по тем же улицам!»

Отчаянно хотелось подойти к своему кумиру, показать свои стихи, но глубокое чувство почтения, сознание малости своей перед лицом гения… Однако Ивнев все же решился переступить порог дома любимого поэта.

«Волнуясь с каждой ступенькой все больше, — вспоминал много лет спустя Ивнев, — поднялся по лестнице и нажал наконец кнопку звонка, от которой отскакивал раз десять, если не больше… Дверь открылась. Все оказалось проще, чем я ожидал. Никто меня не спросил, кто я такой, живу ли я в Петербурге или приехал из провинции и по какому делу явился. Потом, когда я рассказывал моим сверстникам о посещении Блока, восхищаясь той простотой, с которой он меня встретил, кто-то из них пытался острить, что нет ничего удивительного в том, что автор „Незнакомки“ так легко и просто принял незнакомца. Когда Блоку сказали, что пришел студент, он вышел в переднюю и повел меня в глубь квартиры. Если бы это происходило сейчас, в наши семидесятые годы, то я бы не удивился, но тогда обстановка, в которой жил Блок, меня поразила. В ней ничего не было типичного для того времени, для среднебуржуазного быта, даже обязательных, как погоны или кушак для солдата, спальни, столовой и гостиной.

Александр Блок выбросил этих „трех китов“ в свои большие светлые окна. Все три комнаты напоминали усеченную анфиладу. В каждой из них были широкие диваны, полки с книгами, цветами, небольшие книжные шкафы. Полное отсутствие громоздкой мебели, несколько картин, из которых я запомнил Кустодиева и Судейкина, две или три фарфоровые вазы. Модных тогда кресел и диванов стиля модерн не было, стулья простые, полумягкие, но быт отсутствовал или так глубоко запрятался, что его никак нельзя было обнаружить».

Ивнев был поражен тем, как тепло, искренне встретил его Блок, с каким интересом расспрашивал его обо всем. В живом гении совсем не было никакой спеси, желания подчеркнуть свое место на пьедестале. В разговоре с молодым поэтом Блок никуда не торопился, и Ивнев успел рассказать ему всю свою биографию: как учился в Тифлисском корпусе, но не захотел поступать в юнкерское училище и приехал в Петербургский университет только потому, что в Петербурге много родственников, а в Москве — никого, как написал первые свои стихи и показал их преподавателю русского языка…

«Я так был счастлив, что разговор с Блоком шел гладко и естественно», — вспоминал потом Ивнев. В стенах чужого дома, в гостях у своего кумира он чувствовал себя по-настоящему счастливым. Пожалуй, как никогда прежде.

Ушел окрыленный, восторженный, оставив Блоку свои стихи для внимательного прочтения. Началось долгое томительное ожидание ответа. Блок прислал письмо: «Все, что вы мне рассказывали, было гораздо живее и интереснее того, что вы пишете».

Ивнев надолго пережил своего кумира. Ему довелось прочесть изданные дневники Блока и найти в них запись о той самой памятной встрече, которая стала для молодого поэта настоящим, подлинным счастьем. «Приходил студентик, — записал Блок, — с честными, но пустыми глазами».

«Я его выпытываю», — было сказано в дневнике. Оказывается, искренний, как казалось счастливому юноше, интерес к нему Блока был продиктован лишь любопытством. Не поэты (пусть и совсем различных масштабов дарования) разговаривали друг с другом, а будто бы энтомолог рассматривал причудливые узоры на крыльях занятной бабочки.

И все-таки Ивнев, прочитав крайне нелицеприятную (и ставшую всеобщим достоянием после публикации дневника) запись о себе, все равно продолжал относиться к Блоку с почтением и написал о нем очень теплые, нежные даже, воспоминания. Несмотря ни на что, Ивнев вспоминал тот далекий разговор с великим поэтом как счастливую встречу.

Интересно, что кропотливейший биограф Рюрика Ивнева, А. Белых, называет его «единственным русским поэтом XX века, который преподносит нам уроки счастья. Этой мудростью обладают у него не люди, а деревья, которые постоянно учатся науке строгой бытия».

Пусть со мною вы не говорите,

Стоит мне на вас взглянуть хоть раз,

Как неосязаемые нити

Навсегда соединяют нас.

Если же еще прибавить краски,

Все оттенки солнечных лучей,

Всю траву, что жмется без опаски

К мускулистым выступам корней,

Кажется, что все взаимосвязи

Наших душ с зеленою листвой —

Не досужий плод моих фантазий,

А закон природы вековой.

Глава 15

Смоленское кладбище — Варвара Тургенева

Некоторые опасаются близкого знакомства (и не дай бог дружбы!) с писателями. Ты вот с ними дружишь, даже гордишься почетным знакомством, бывает, так разговоришься, что и тайну какую свою доверишь. А потом читаешь новую книгу доброго своего знакомого и видишь, что все твои тайны — теперь достояние любого читателя. Да и сам ты из живого человека превратился в литературный персонаж с налетом карикатурности.

Хорошо известно, как один из рассказов Чехова не только на несколько лет поссорил его с приятелем Левитаном, но и чуть не довел дело до дуэли. Художник был поражен бесцеремонностью писателя, сделавшего самые его сокровенные чувства темой ироничного рассказа.

Достоевский и вовсе не стеснялся выбора прототипов. Чего только стоит один Тургенев, превратившийся в романе «Бесы» в нелепого, жалкого писателя Кармазинова.

Но если многие писатели не гнушались изображать на страницах своих творений не только недругов, но и близких знакомых, то Тургенев, пожалуй, зашел дальше всех, вылепив один из самых отталкивающих образов во всей русской литературе из собственной матери: жестокая, своенравная, бессердечная барыня, которая приказывает утопить покорному Герасиму любимую его беззащитную собачку Му-Му.

Между тем судьба Варвары Тургеневой (тогда еще Лутовиновой) начиналась как история робкой Золушки, всячески притесняемой и унижаемой пред неродными сестрами. Только вместо мачехи в сказке про Золушку-Варвару жестокую мачеху заменил самодур отчим.

Совсем невмоготу стало после смерти матери, которая, пусть тщетно, но все-таки пыталась защитить родную дочь от постоянных нападок супруга. Юная Варвара была хоть и нехороша собой, зато юна, и овдовевший отчим решил воспользоваться этим обстоятельством. Для терпящей всяческие унижения Варвары