Ад - Алексей Кацай

И замолк, неожиданно поняв, что притихшая толпа его не слушает. Взглянул туда, куда было направлено большинство лиц, и медленно опустил руку.

Над крышами ближайших домов по ослепительно-голубой поверхности неба ползла большая черная туча. Даже — несколько туч, непрозрачная и физически-ощутимая тяжесть которых, соединяясь по самому низу и зловеще контрастируя с белыми стенами зданий, испарялась поверху мертвенно-серой кисеей. Казалось, что не тучи поднимаются выше и выше, а именно эта кисея впитывает в себя черно-угольные клубы и набухает, набухает ими, распластываясь уже в полнеба. Солнце словно покрылось пылью, отчего и сам свет его стал каким-то коричневым, медленным, распавшимся внизу на бледные пятна поднятых вверх лиц.

— Автозавод горит, что ли? — хрипло бросил кто-то в пространство вопрос, даже не надеясь на ответ.

— Нет, — зашевелилось рядом, — автозавод левее. Это, кажется, на химии…

— Точно!.. На нефтеперерабатывающем…

— Доигрался мэр…

— Да разве он виноват?..

— Виноват, виноват! Запустил хозяйство: вчера одна авария, сегодня — другая. У хорошего хозяина так не бывает…

— Да закройтесь, глупые! Может, оно не того…

— Что не «того»?.. Горит же что-то.

— И хорошо горит!

— Но что?..

— А давайте у мэра спросим. Он же рядом.

— Да, да, а ну-ка давай сюда мэра!

— Ребята, пошли к нему! Пусть все объяснит.

Толпа угрожающе загудела. Пригожа, Мирошник и Мельниченко о чем-то встревоженно переговаривались. Повеял ветерок, и мне показалось, что в нем ощущается запах гари. Вернее, намек на запах. Толпа зашевелилась и медленно, стоного начала перемещаться в сторону выхода из горисполкома.

В это время стеклянные двери, в которых отражалось тусклое солнце, резко распахнулись, и из них выкатился разгоряченный, весь какой-то взлохмаченный Паламаренко. И толпа, как единое существо, дернулась к нему.

Меня сжало со всех сторон, чуть приподняло над землей и потащило сквозь духоту потных рубашек, поднятой пыли и табачного перегара. Выпрямляясь как можно сильнее, я до боли вывернул шею, поворачивая голову назад, и закричал:

— Лялька! Лялька!

Она услышала меня и неуклюже взмахнула рукой с зажатым в ней блокнотом, но вязкое течение массы человеческих тел неумолимо отделяло нас друг от друга. Мельниченко что-то коротко выкрикнул в сторону Пригожи и побежал в обход толпы. За ним и Дмитрий с камерой на плече. Его глаз не отрывался от видоискателя, и я удивился тому, как это он не спотыкается. Лялька тоже хотела поспешить за ними, но Мирошник схватил ее за руку и начал что-то объяснять.

Кто-то больно толкнул меня локтем в бок.

— Твою в Юпитера, в православных христиан города Питера, — выругался я и, расслабившись, решил пока особо не барахтаться.

А люд крутой дугой уже окружил низенькие ступеньки, на которых замер несколько растерянный Паламаренко. Я в первый раз видел Олега Сидоровича в таком состоянии, и при иных обстоятельствах это вызвало бы у меня ливень иронических ассоциаций. Но сейчас я чувствовал лишь какую-то испуганную озабоченность. Но, как оказалось, напрасно.

Толпа внезапно замерла метрах в двух от мэра, и только задние ряды еще тихонечко шевелились по инерции. Настала короткая пауза, а потом кто-то самый смелый неуверенно воскликнул:

— Олег Сидорович, объясните, пожалуйста, что это оно горит?

— Да, да, что случилось?

— Вы же, наверно, в курсе дел…

— Это опасно или нет?..

Голоса были взволнованные, обеспокоенные, но почтительные. Злость в них исчезла, словно ее и не было. Появились какие-то просительные нотки. «Уважает-таки наш народ власть», — подумал я. И это непобедимое уважение граничит где-то с трусостью. Которая, впрочем, в мгновенье ока может перейти в яростную злость, не знающую никаких преград. Ни физических, ни моральных. А все потому что суть уважения, испуга и злости одна — поддержка равновесия между личной волей и волей твоего контактера.

Удерживать равновесие Паламаренко умел неплохо. Черты его лица смягчились, и он развел руками, словно хотел обнять ими всю площадь.

— Тише, люди, тише! Спокойно. Все под контролем. На нефтеперерабатывающем заводе произошла авария. По предварительным данным человеческих жертв нет. О том, что там на самом деле случилось, я вам еще точно сказать не могу. Знаю только, что горят резервуары с нефтью. Сейчас я срочно выезжаю на химию. Будем разбираться. Но главное в том, — он повысил голос, — что люди не пострадали. Об этом я узнал в первую очередь. А сейчас извините, но мне надо ехать…

Он бросил обеспокоенный взгляд на заметно разросшиеся черные клубы дыма, сошел со ступенек и двинул сквозь размякшую толпу к своей «Таврии».

— Олег Сидорович, это не связано с вчерашним отключением света? — спрашивали его.

— Снова на бензин цены будут повышать?..

— А на автобусные билеты?..

— Сколько нефти в тех резервуарах?

Паламаренко на ходу коротко отвечал на вопросы. В основном в отрицательном смысле. А я дернулся в толпе, преодолевая ее упругое сопротивление, и попытался приблизиться к мэру. В конце концов это мне удалось.

— Олег Сидорович, а мне что делать?

Паламаренко бросил на меня рассеянный взгляд, на мгновение остановился и подергал себя за нос:

— Ты же видишь, Роман, что творится. Давай в другое время. Оставь в приемной свои координаты, я тебя потом сам разыщу.

Он уже схватился было за блестящую ручку дверцы «Таврии», отворяя их, когда я не удержался:

— Олег Сидорович, а как бы с вами поехать? Материал же можно сделать первейшей свежести и высочайшего сорта!

— И я, и я, — заголосил позади Алексиевский, который все время тащился за мной, словно пойманная рыба за леской.

Я ткнул его локтем в живот. Паламаренко бросил на нас задумчивый взгляд и махнул рукой:

— Садитесь сзади. Только быстро, быстро!..

Втискиваясь в красную «Таврию», я направил взгляд чуть выше человеческих голов к другому краю стоянки горисполкомовских автомобилей и успел заметить, как Лялька с Дмитрием садятся в белый микроавтобус-«форд» Мирошника. Черный «опель» Мельниченка уже выруливал на дорогу. Как я понял, у Паламаренка на всем протяжении пути к нефтеперерабатывающему заводу будет почетный — ну, очень почетный! — эскорт.

А черные облака жирного дыма понемногу пожирали небесную голубизну, всасывая в себя мутными полупрозрачными щупальцами яркое, но уже какое-то сжавшееся солнце.

6

Паламаренковская «Таврия» летела, не останавливаясь на светофорах. Мэр вытащил из кармана телефон, что-то вспомнил, выругался и бросил его в бардачок.

— Черт его знает, что творится, — повернулся он к нам с Алексиевским, — связь пропала полностью.

— Ага, Олег Сидорович, — поддержал его и водитель, — и радиостанций не слышно. Ни «Радио-Рекса», ни «Славуты Плюс».

В подтверждение своих слов он правой рукой включил радиоприемник и крутанул ручку настройки. На всех волнах слышался лишь хриплый шорох, который смешивался с какими-то отдаленными хаотичными вскриками. Словно кто-то тонул, погружался в волны на самом горизонте, кричал из последних сил и никак не мог докричаться до берега.

Паламаренко уперся взглядом в водителя:

— Подожди, подожди, Андрей! Это что же, и милицейские рации не работают?

Тот пожал плечами. Мэр откинулся на сиденье и крепко потер рукой лоб.

— Что творится! — по-бабьи жалобно повторил он и снова повернулся к нам. — А у вас ничего не слышно? Ведь журналистский телефон, хоть и от рождения испорченный, в диапазоне сплетен работает бесперебойно.

Мы с Алексиевским переглянулись.

— Нет, Олег Сидорович, — немного оскорбленно ответил Иегудиил Шнеерзон, — ничего не слышно. Впрочем, я занимался спешными делами, а Роман… э-э-э… Роман…

— Беловода я искал везде, где только можно, — вырвалось у меня.

— Беловода? — рассеянно переспросил мэр, думая о чем-то своем. И вдруг вздрогнул: — Беловода?!.. А зачем его искать? Если Мельниченко до полигона добрался, то, наверное, Вячеслав Архипович дома сидит.

— Нет его дома, — тихо произнес я.

— Как это нет?!

— Нет. Отсутствующий. Исчезнувший. Еще со вчерашнего дня.

— Что, и ночью домой не приходил?

— Нет. Лишь созвонился в три часа ночи с племянницей, с которой мы у него дома ночевали. — Алексиевский на эти слова ехидно ухмыльнулся. — Сообщил ей, что задерживается у какого-то сотрудника. Что-то они там просчитывают.

— Фамилию сотрудника не называл?

— М-м-м… Лохов, кажется.

Мэр задумчиво забарабанил пальцами по боковому стеклу, за которым скорость впрессовывала в непрерывность пространства деревья, фонарные столбы, киоски и замерших прохожих на тротуарах. А потом протянул, будто вздохнул: