Лесные дали - Иван Шевцов

- Вы где прежде работали, до лесничества?

- Служил на пограничной заставе.

- О, это интересно, - неожиданно оживился директор лесхоза. - И даже странно. Не могли же вас там учить грубости. А вы грубите местным жителям. Угрожаете. Так дело не пойдет. Вы еще и года не работаете, а на вас уже поступила масса жалоб от граждан.

"Жалобы, угрозы, грубость", - промелькнуло в сознании Ярослава.

- Я вас не понимаю, товарищ Виноградов. Я впервые от вас слышу о жалобах. Прошу вас - объясните.

- Назову хотя бы Кобрина. Почтенный гражданин, общественник. Он жаловался на вас. Потом еще, - Виноградов посмотрел на запись в настольном календаре, - товарищ Сойкин.

В это время зазвонил телефон. Директор взял трубку.

- Виноградов слушает. Добрый день, Николай Григорьевич, добрый день.

Уже по первым словам Ярослав определил, что Виноградову звонит начальство. А вот кто? Он прислушался. Имени первого секретаря горкома партии он не знал, а это он, секретарь горкома, звонил директору лесхоза после своего разговора с Кузьмой Никитичем.

- Как у вас дела, товарищ Виноградов, с охраной лесов?

- Охраняем.

- Самовольных порубок много?

- Случаются.

- И по делянкам скот пасут? Губят молодняк?

- Бывает и такое, - отвечал Виноградов, торопливо соображая, к чему секретарь клонит этот разговор. И, воспользовавшись случаем, решил пожаловаться: - Милиция и суд нам не помогают, Николай Григорьевич.

- Не помогают? - повторил секретарь горкома строгим голосом.

- Нарушители, как правило, уходят от материальной ответственности.

- Уходят, значит?.. Ну, а лесники куда смотрят, чем они у вас занимаются? Или тоже уходят от материальной ответственности?

Это уже был явный намек. Виноградов не хотел в присутствии Ярослава произносить слово "лесники" и вообще старался отвечать односложно, так, чтобы Серегин не мог догадаться, о чем идет разговор. А секретарь горкома, не дожидаясь его ответа, продолжал:

- Или у вас лесники освобождены от охраны леса? Весной и осенью на стройках работают, летом на сенокосе. А для кого, между прочим, сено заготавливаете?

- По разнорядке области.

- Ваш министр об этом знает?

- Думаю, что да. А впрочем, не уверен.

- Ну хорошо, это мы выясним. Я вижу, у вас есть вопросы, которые, быть может, лучше решать нам сообща, с помощью партийных и общественных организаций. Мы вот тут посоветовались с товарищами и решили на одном из бюро горкома заслушать ваш отчет о состоянии лесного хозяйства и о мерах по усилению охраны природы.

Теперь Виноградов был убежден, что в горкоме уже знают о случае в лесничестве Погорельцева и, кажется, поддерживают сидящего напротив юнца. И все же решил полюбопытствовать, чтобы убедиться в своем предположении:

- Позвольте спросить, Николай Григорьевич, а в связи с чем вы хотите заслушать нас на бюро?

- А какая вам связь нужна, товарищ Виноградов? О работе торговых предприятий стоял вопрос на бюро, комбинат бытового обслуживания слушали, милицию слушали, и не один раз, а лес, вопросы охраны природы, прошу прощения, тут наша вина, не удосужились. Вы сколько работаете директором лесхоза? Восемь лет? Хоть раз вас слушали на бюро горкома? Нет. Нормально ли это? А ведь лес - это государственное, всенародное дело, и беспорядков, откровенно говоря, у вас больше, нем… ну, скажем, чем на железнодорожном транспорте или в торговле. Так что готовьтесь.

- Хорошо, Николай Григорьевич, я вас понял.

- А чтоб до конца поняли, я хочу дать еще один совет: хоть вы и хозяин леса, все же постарайтесь не наломать дров с лесниками Погорельцева.

- Понимаю вас, Николай Григорьевич. До свидания.

Виноградов, порозовевший и смущенный, положил трубку и, посмотрев на Ярослава совсем уже другим, приветливым взглядом, сказал не своим голосом, мягким, даже сладеньким:

- Прошу прощения, отвлекли нас. Итак, на чем мы с вами остановились? Ах да, служба на границе. Вам лично приходилось задерживать шпионов?

- Нет, - ответил Ярослав, немного удивленный такой резкой переменой в поведении директора лесхоза.

- Да, конечно. Я где-то читал, что в наше время вражеская агентура идет, так сказать, легальными путями: моряки, туристы и прочее. Ну что ж, товарищ Серегин, я надеюсь на вашу помощь бывалого пограничника Погорельцеву прежде всего. Вы сменили кого?

- Афанасия Васильевича.

- Рожнова? Замечательный был работник, ветеран наш, лесник заслуженный. Вы у него сейчас живете?

- Да.

- Что ж, это очень хорошо. Я желаю вам быть достойным учеником Афанасия Васильевича. Он любит и знает лес. И строг старик. Упрям, но честен. Между прочим, читал вашу статью в газете. Мне понравилась. Вообще, проблем у нас много и нерешенных вопросов хватает. Вот вы смотрели после зимы молодняк, подрост. Сохнет ведь, верно? А причина? Лоси. Порасплодилось лосей больше, чем надо. Прежде это соотношение в природе регулировали волки. Теперь человек истребил волка, должен бы и регулировать сам. А выходит, что мы плохо регулируем. Лосей излишек, а отстрел недостаточен. У самих энтузиастов - любителей природы много дискуссионного, нет единой точки зрения. Мы убираем сухостой, пускаем на дрова погибшие деревья. Вдруг приходит ко мне представитель общества по охране природы, человек эрудированный и, видно, серьезный, буквально кричит: "Что вы делаете! Зачем валите дуплистые деревья? Там гнезда белок, птиц, летучих мышей. Вы же губите своих друзей и помощников!" Или возьмите полезащитные лесополосы…

Он говорил с проникновенностью убежденного, кровно болеющего за свое дело человека и как-то подкупил Ярослава тем, что разговаривал, как равный с равным. Затем встал, высокий, поджарый, в сером костюме и синей шерстяной рубашке, вышел из-за стола, протянул Ярославу руку и пожелал всего хорошего.

Ярослав пожал ему руку в некоторой растерянности.

- Да, кстати, там у вас недоразумение с помощью нашим строителям. Товарищи спутали: мы привлекаем рабочих лесничества, не занятых в лесу, а лесников это не касается. Вы там скажите. Да я позвоню Погорельцеву.

В веселом смятении вышел Ярослав на улицу. Виноградов показался ему каким-то странным, непонятным человеком, как будто в тесовом кабинете сидело два Виноградовых, совсем не похожих друг на друга. Ведь начал же он явно "за упокой", а закончил, без сомнения, "за здравие". После телефонного разговора - а вот с кем? - его словно подменили.

Не знал Ярослав, что, когда Виноградов разговаривал по телефону, рядом с первым секретарем горкома сидел Кузьма Никитич, доложивший по просьбе Рожнова о том, что произошло в лесничестве Погорельцева.

В саду Афанасия Васильевича на березах четыре птичьих домика. Вернее, пять, потому что дуплянка, сделанная из соснового чурбака, двухэтажная. На первом этаже живет большая синица, поселившаяся там еще в конце марта, на втором - горихвостка, беспокойная, неуживчивая, драчливая соседка, постоянно учиняющая скандалы с жильцами первого этажа. В двух других домиках жили скворцы, и в четвертом - мухоловка-пеструшка, маленькая неутомимая певунья, обычно начинающая свою звонкую трель на восходе солнца. С ее песней просыпался Ярослав и бежал за ворота к родниковому ручью босиком, и не по стежке, а прямиком по лужайке, оставляя за собой четкий след на росе. В ручье вода прозрачная, но совсем не обжигающая, и он умывался ею по пояс весело, с наслаждением. Однажды увидел во время умывания в пяти шагах от себя маленькую серую птичку, она смотрела на него почти с человеческим удивлением, сбочив голову от любопытства, и не улетала. И лишь когда взгляды их встретились, птичка вспорхнула, перелетела на другую ветку и запела. А у Ярослава мелькнула мысль: "Думаешь, что здесь, в лесной чаще, ты один-одинешенек, а, оказывается, за тобой наблюдают чьи-то глаза".

От родника из кустов Ярослав любовался садом. Сад цвел буйно, неистово. Дважды пытался Ярослав написать этот белый, на изумрудном постаменте монумент, воздвигнутый среди берез, дубов, сосен и елей, и не смог, в отчаянии уходил в лес.

Вблизи усадьба Афанасия Васильевича была еще лучше, особенно в пору майского цветения. По утрам старик вставал рано, вслед за Ярославом, и весь день хлопотал в саду и на огороде. Предмет его особой заботы и страсти составляли пчелы. Старик уверял Ярослава, что самые разумные на земле существа после человека вовсе не собаки, не лошади и даже не дельфины, а, конечно, пчелы, потому что кроме смекалки, или ума, как выражался старый лесник, они обладают двумя ценнейшими качествами, которые отсутствуют даже у некоторых людей, - трудолюбием и благородством.

О пчелах он говорил с благоговением: все их поступки, весь уклад их жизни он считал верхом совершенства, начиная от устройства сот и кончая целебным свойством меда. А маточное молочко - этот загадочный, еще не до конца открывшийся ученым эликсир жизни! Его восхищал культ матки - для пчел она была творцом жизни, хозяйкой и повелительницей. Недаром зимой в умирающем от недостатка пищи улье последняя пчела последнюю каплю меда отдает матке.