Инцел на службе демоницы 4: Гарем для чайников (СИ) - Блум М.

Обожженные сочащиеся кровью руки все еще стояли перед глазами, а визги, казалось, звенели в ушах. Мне было жаль этих дурочек, но я не чувствовал себя виноватым и не считал, что должен извиняться. Да и за что? За то, что они хотели меня придушить? Да, значок причинил им ущерб, но если бы он не вмешался, ущерб для меня мог бы быть намного больше. Не могу сказать, что я одобряю его методы, но повод был веским. Произошедшее явно не являлось шуткой — об этом просто кричала красная полоса на моей шее и боль от каждого прикосновения к ней. Но зачем?..

Внезапно скрипнула входная дверь, и в гостиную медленно зашла Юля, непривычно грустная, будто даже посеревшая.

— Паш, — тихо заговорила она, не проходя дальше, — что это было?

— Я этого не хотел, — с досадой отозвался я. — Они сами…

— Но почему? — пробормотала она. — Их руки…

Я не знал, что ответить — не рассказывать же ей про значок.

— А почему они пытались меня придушить?

Могу поспорить, те две дурочки, которым досталось, и сами не знали почему. Спрашивать надо явно не с них.

Поджав губы, Юля рассматривала меня. На долю мгновения мне показалось, что в ее глазах мелькнул испуг.

— Я, наверное, пойду, — сказала она.

— Можешь остаться.

— Нет, все-таки пойду…

Я не стал ее удерживать. Юля шагнула к двери, однако затем, помедлив, развернулась и, вытащив из кармана небольшую флешку, протянула мне.

— Это тебе, — сказала она. — Хотела сделать сюрприз…

Флешка обожгла холодом ладонь. Больше не добавив ничего, Юля ушла. Дверь со стуком захлопнулась, и я вновь остался один в огромном словно осиротевшем доме, явно не предназначенном для одиночества. Там, где раньше царила музыка, звенели бокалы и раздавался смех, теперь висела тишина. Диван, казалось, еще хранил отпечатки женских тел, забытые в углу трусики навевали тоску. Это было как контрастный душ, где за обжигающим весельем, вдруг наступило ледяное уныние. Вчера, которое казалось просто идеальным днем, внезапно сменилось гнетущим кошмаром.

Взгляд рассеянно пробежался по гостиной и остановился на ноутбуке на подоконнике, за которым Юля провела весь день. Не зная, чем еще заняться, я подхватил его и, сев на диван, вставил флешку. Внутри был всего один файл — видео с названием “для Паши”. Я запустил запись, и на экране развернулся ролик — смонтированные отрывки вчерашнего веселья. Девчонки с хохотом плескались в бассейне, пели в караоке, танцевали в гостиной. Разноцветные блики разлетались по лицам, бокалы взмывали в воздух, повсюду слышался смех. “Паша, иди сюда!” — доносилось со всех сторон. На записи то и дело мелькал я, всегда в компании красоток, трущихся о меня, тянущихся к губам, с намеком вертящих в руках презики. “Улыбнись, тебя снимают!” — смеялась за кадром Юля.

Отрывки сменялись как в калейдоскопе, становясь все горячее и развязнее. Девчонки крутятся у шеста, лифчики взлетают в воздух, сочные полушария озорно подпрыгивают, жадно блестят глаза. Мы трахаемся по всему дому, звучат стоны, вопит музыка, звенят бокалы… На самых последних минутах видео в полной тишине появилась темная спальня. На огромной кровати спал я, рядом, закинув на меня голую ногу, дремала Ксюша. Камера плавно поехала в сторону, и на записи появилось лицо Юли, сидящей среди подушек в углу.

— Паша, — шепотом начала она, — я хотела тебе сказать…

Она осеклась. Янтарная коса причудливо сворачивалась на обнаженной груди.

— Нет, не так… — камера слегка дернулась. — Не знаю, с чего начать…

Ее губы растянула неуверенная, словно виноватая улыбка.

— В лицо, — вновь зашептала Юля, — наверное, я не смогу тебе это сказать, но хочу, чтобы ты знал. Когда ты будешь это смотреть, я, наверное, уже стану фамильяром. И это в общем-то будет неважно, но…

Она опять осеклась, переводя дыхание, будто слова давались с трудом.

— Я хочу, чтобы ты знал, если бы я встретила тебя раньше, я бы, наверное… — камера снова дернулась. — Мне кажется, я бы тогда смогла…

Ее глаза заблестели слишком ярко. Юля зажмурилась, словно останавливая слезы, а затем опять улыбнулась.

— Ладно, не бери в голову. Это чудное время, что мы тут провели. Я его запомню навсегда, — все-таки одна слезинка побежала по ее щеке. — И тебя, — выдохнула она и выключила запись.

Экран затянула чернота, и точно такая же чернота уже была за окном. В груди вдруг будто что-то сжалось, мешая дышать как недавняя удавка. Захлопнув ноутбук, я сорвался с места, точно зная, куда идти и зачем.

Все обитательницы лагеря коротали вечер на костре, который я увидел издалека, еще только подходя к поляне. Дым клубами пачкал небо, уродуя темноту. Сегодня костер пылал особенно ярко, прямо как инквизиторский, готовый к приему жертв. Среди зелени замелькали голубые юбки и свитера сидящих кругом девчонок — только Кристина стояла и вовсю разорялась:

— Все из-за вас, дуры! — она гневно обвела всех рукой. — Распахнули свои дырки слуге ада! Да как так можно?!..

Девчонки понуро опустили головы. Две из них бережно прижимали к груди густо перебинтованные руки. После всего случившегося Кристина вернула власть и теперь в открытую наслаждалась ею.

— А ты, — она резко повернулась к сидящей в сторонке Юле, — самая большая дура! Какого черта ты их подговаривала?! Совсем безмозглая?!

Ее голос визгливо срывался, словно раздавая по кругу пощечины, и обитательницы лагеря нервно дергались от каждого слова.

— Доверились ему? — Кристина опять повернулась к девчонкам. — Послушались ее? А я вам сразу говорила! Меня надо было слушать!..

На этот моменте Юля поднялась с пенька и направилась прочь.

— Уходишь? — тут же крикнула ей в след Кристина. — Ну иди и подумай, как ты всех подставила!..

Не ответив, Юля нырнула в зеленую чащу в другом конце поляны. Оставив этот самосуд позади, я поспешил за ней. Не оборачиваясь, она быстрым шагом шла по тропинке и всхлипывала.

— Подожди! — позвал я.

Вздрогнув, она остановилась и медленно обернулась. Ее глаза болезненно блестели, по щекам текли слезы. Юля торопливо вскинула руку и смахнула их, однако мокрые дорожки остались.

— Какие же вы дуры! — голос Кристины истерично носился среди леса. — Вас гнать отсюда надо! Кто кроме рая вообще может позаботиться о таких идиотках?..

Костер за спиной трещал все отчаяннее, и с каждой секундой происходящее все больше напоминало психушку, где главным аргументом считается самый громкий крик.

— Зачем тебе этот рай? — я шагнул к Юле. — Эти сумасшедшие правила? Ты же не такая как они! — я с досадой махнул в чащу, откуда валил дым. — Ты же нормальная!..

Она молча смотрела на меня, словно ожидая, что я скажу дальше.

— Бросай все это, — я стиснул ее руку, — и поехали завтра со мной!

Ее ладонь казалась безумной холодной — особенно в контрасте с пламенными воплями за спиной и пылающим костром.

— Я подумаю, — еле слышно ответила она, — а теперь извини. Я хочу побыть одна.

Вытянув свою руку, Юля стремительно направилась прочь, будто убегая от всех.

— А сейчас все по домикам и спать! — донесся с поляны очередной истошный вопль. — И все подумайте о том, что сегодня случилось! Вы все в этом виноваты!..

Я поморщился. Виноватой тут была только Кристина со своей глупой “шуткой”. К ней у меня оставался только один вопрос: зачем? Но после всех этих истеричных криков его уже не имело смысла задавать. Вот уж точно идеальный фамильяр для рая. Интересно, а если б она меня прикончила, ее бы туда взяли? А это не двойные стандарты?

С утра я проснулся в пустой огромной спальне с четким ощущением, что я один — не только в особняке, но и в целом лагере. Торопливо одевшись, я вышел на улицу. Однако, сколько ни бродил по округе, среди зелени не мелькало ни одной голубой юбочки. На тропинках не раздавалось ни звука: ни шагов, ни голосов. Разноцветные трусики сушились на окнах избушек, но их обитательницы куда-то исчезли, словно всех разом поглотил лес.

Столовая оказалась открытой, однако внутри как и везде царила пустота. Не было даже дородной дамы, обычно брезгливо раздающей кашу. Очередная тропинка вывела меня к амфитеатру, который без зрительниц напоминал груду деревянных скамеек. На сцене забыто стояла мятая застеленная простыней койка. Атласная лента, которой меня чуть не придушили, змеей свернулась у одной из железных ножек. В доски пола глубоко въелись кроваво-красные капли.