Ты идешь по ковру (сборник) - Мария Ботева

– Ты же стипендию не получишь, – сказала я.

– Да, – отвечает она и вздыхает. Но и улыбается! Это же уметь надо: вздыхать и улыбаться. При этом смотришь на неё – глаз не отвести, как здорово.

– Ты чего такая красивая стала? Парня нашла себе, что ли?

– Как это – стала? – спрашивает она. – А до этого, что, некрасивая была?

Не то сморозила, конечно, поздно я это поняла.

– Ну… И раньше нормально…

– На себя бы посмотрела, – обиделась Ладка и сразу стала обыкновенная, как раньше, – всё в своей тельняшке ходишь, – и зеркальце своё ко мне подносит.

Так мы и поссорились. Зря я про парня сказала, ясно же – это Ладкина ненавистная мозоль. Она уже на втором курсе, у всех девчонок давно есть молодые люди, парни, бойфренды, а у моей Ладки нет. Или не было до недавнего времени. И она всё расстраивалась, если кто об этом спрашивал, про личную жизнь. В последний раз, летом, даже на встречу одноклассников не пошла, боялась, что будут смеяться.

Мама несколько раз ко мне приходила, призывала помириться с сестрой. Это когда Ладки в комнате не было. Уверена, она и её тоже уговаривала, когда я в школу уходила.

И вот я сидела и думала обо всём этом, как вдруг получила от Терёхи записку про Спальника. Вспомнила про тараканов. Спальник в тот вечер весь дом утошнил своими тараканами, а Чешке ничего, всё понравилось, а может, ей на улице было плохо, не знаю. Вот сюрприз нам дедушка устроил! Вспоминала я про тараканов, вспоминала, думала про Ладку, чувствую: что-то не то происходит. А это меня Колька в бок пихает, а ЕВ, англичанка, стоит над душой, спрашивает что-то. Мне и так-то английский нелегко даётся, а тут надо было вспомнить три формы какого-то глагола. Вот засада. А тут ещё Терентьев со своей запиской, двигает и двигает ко мне, незаметно от англичанки. Я посмотрела: а это он написал мне спряжение того самого глагола. Прочитала его, ЕВ отошла, только сказала быть повнимательнее. Молодец Терёха!

После школы он пошёл со мной, я к дедушке не заходила, мы вместе с Колькой Спальника выгуляли, и я пошла на тренировку. А он – искать собак, всё-таки Наташка его к этому делу накрепко прибила, да Терентьев и сам не против – у него лучше всех получается, нашёл уже человек пять, то есть, конечно, животных человек пять. Но он считает, что, если за дело возьмётся Спальник – тут у потерянных собак не останется ни одного шанса. Вот ни единого! Намекает без конца, чтобы я давала ему мелкого хоть изредка. Всё-таки он в огромном восторге от моего пса, уж точно.

Ладка решила, видимо, помириться. Когда мы легли спать, она зашептала:

– Давно он за тобой таскается?

– Кто?

– Этот. Колька Терентьев.

Знает моих одноклассников, ишь!

– Да не за мной, за Спальником таскается. Хочет его привлечь к поиску собак.

– За Спальником?

Пришлось мне рассказывать Ладке, какие у нас в классе учатся добрые и хорошие люди: у кого-то собака потеряется, а они ищут. И Терёха – в первых рядах. Ну, и ещё вспомнила, как мой пёс помог найти далматинца. Сестра молчала, молчала, я даже думала, она спит. Но вдруг Ладка начала рассказывать про своего Толика, какой он хороший, как они с ним в кино ходили, такое всё белое и пушистое, такое сладкое, у меня даже зубы сначала заболели. А потом я поняла, как это здорово, обрадовалась за свою сестру. Лежу, улыбаюсь, Ладка молчит, спит, наверно. Оказалось, опять не спит. Говорит мне:

– А ты не можешь без своей тельняшки обойтись? И без брюк, есть же юбки, я вон свою привезла, носи. А то мама сказала, ты даже с вечера сбежала.

Я не стала ей отвечать: сплю и сплю. А сама почти до самого утра ворочалась, не спалось. Вот пристали ко мне с этими юбками! Ещё и не спишь из-за них!

У дедушки в квартире пахнет старостью, будто у какой-нибудь старухи: как-то кисло и сухо. У него и раньше, вот уже где-то год, так пахло, а теперь стало совсем невыносимо, лезет и лезет в нос эта кислятина вперемешку с сухостью. Мне пришлось переехать к нему жить, насовсем, прощай, отчий дом, отныне наши пути расходятся!

Сначала я очень этого не хотела, думала: пусть Ладка переводится из своей академии в наш институт и тут учится, ничего страшного с ней не случится. Петька – понятно, ему в следующем году уже диплом писать, а вот Ладке ещё долго до этого. Но она постоянно говорила о своём Толике, прямо не могла ни минутки помолчать; чем меньше оставалось до конца каникул, тем больше я слышала про её ненаглядного. Но даже когда Ладка с Петькой разъехались в свои Москву и Питер, я и то не думала, что буду когда-нибудь жить у дедушки. Конечно, до школы от него два шага и до скалодрома тоже. И нам с дедушкой всегда было хорошо и сейчас ещё неплохо, несмотря на его провалы в памяти и причуды, но дома жить всё же лучше. Гораздо лучше. Даже если отец орёт по пять раз в день. Орёт, но не дерётся.

Конечно, я тоже не паинька, но я ни в чём не виновата, я просто хотела есть, перед тренировкой прибежала домой, а не к дедушке, стала готовить яичницу, но тут мне позвонила Наташка. Она даже не просила, а требовала, чтобы я дала Терентьеву для поисков своего Спальника.

– Я, – сказала она, – знаю, что он у тебя из окна выпрыгивает, а Колька, – сказала, – знает, какие он котлеты любит. Так что, если не дашь по-хорошему, будем действовать как попало.

Ничего себе! Подруга лучшая мне угрожает! Конечно, мы немедленно разругались. То есть как немедленно, с Наташкой же невозможно ничего быстро сделать: ни на рынок сходить, ни поссориться. Я нажимала на телефоне «отбой», Наташка перезванивала, мы снова кричали друг на друга. Нет, орали и верещали даже местами. Я ходила из комнаты в комнату, пыталась объяснить этому глупейшему созданию, что никакого Спальника им не дам, и точка! Я его и так уже теряла, и что-то больше не хочется, спасибо! И вообще! А она напирала на то, что несчастные люди ждут не дождутся своих собак, плачут, нет, рыдают в три полноводные реки без своих любимцев! Я отвечала, что могли бы следить за своими собаками получше и что этим их любимцам, может быть, даже лучше без хозяев. Раз так. Наташка кричала, что Спальник же гуляет сам по себе, хоть и в ошейнике, но когда ему вздумается, выскакивает из окна – и айда! Да, он совсем распоясался, бегает, пока никого нет дома, нам соседи говорили, сам приходит встречать меня с тренировки. Но вообще-то чаще всего он просто прогуливается вокруг дома, а потом запрыгивает обратно, это тоже соседи пенсионного возраста доложили. Но вот уж этого я Наташке рассказывать не стала, чтобы не придумала пса подкараулить у дома. Так мы ругались и ругались, пока я не поняла, что яичница всё ещё стоит на плите. Точнее сказать, уже горит, потому что газ до сих пор включен. Я окончательно вырубила телефон и пошла разбираться на кухню. Интересно, выживет ли сковородка после такого? Смотреть без слёз на неё было невмоготу, к тому же дым щипал глаза, но я выдержала – у меня посерьёзнее проблема, а вот как отреагирует мама?

Тут кто-то затопал на крыльце, я рванула открывать окна. Пришёл отец, что-то рано сегодня.

– Чего спалила? – с порога крикнул он. Ясно, на работе опять посидел с мужиками, я такие вещи по голосу слышу.

– А ты чего рано?

– Это не твоё дело!

Голос у него был до того злым, что мне тут же захотелось оказаться где-нибудь на Грачиных скалах или на Северном полюсе – словом, подальше от дома. Мы стояли друг напротив друга, смотрели в глаза. Я вдруг подумала, что давно не видела отцовских глаз, вот так близко.

– Чего сожгла? Ну?

– Яичница пригорела.

Отец прошёл в обуви на кухню, заглянул в раковину.

– Та-ак… Сковородка – с тебя. Где хочешь, там бери. Выросла с ёлку! Вот когда ты была маленькая…

Начинается! Мне захотелось убежать, надо было так и сделать, кстати. Отец пошёл ко мне в комнату, так же, в обуви. Когда Ладка и Петька уезжали, мы устроили там небольшие посиделки, поиграли немного в «Уно», карточки с тех пор так и лежали на полу. Ладно, валялись. И кровати заправлены не были. Ладка как вскочила утром к поезду, так, конечно же, не успела ничего, ещё и расчёску оставила, хорошо, паспорт взяла. Я на её кровать своих вещей успела накидать, а вот застелить – не успела. Про свою и не говорю, я тоже всегда в школу спешу. Да и стол, если бы умел говорить, не смог бы похвастаться порядком.

– Та-ак… – снова сказал отец. – Два! Ещё раз! И всё!

Снова вспомнил свой счёт. Тут уж я не выдержала, тоже стала кричать:

– Чего – всё?! Хватит уже считать! Всё только считаешь! Посмотри на себя вообще! Я тоже могу считать. На тебя посмотреть – так сразу сто!

– Я сказал: два! Будешь орать – будет три!

– Отстань от меня! Выйди вон из комнаты! Давай побыстрее!

– Три!

– Хоть двенадцать! Моя комната! Только Ладка с Петькой уехали! А ты за своё! Уйди отсюда! Срочно!

И тут отец меня ударил. По щеке. Ладонью, не кулаком, ещё бы кулаком. Но и этого мне много. Я оделась, схватила мешок со спортивной одеждой и выскочила из дома. Уже на улице позвала Спальника, он догнал меня через минуту, выпрыгнул из окна. Хорошо, что мы занимались не на скалодроме, а на станции, тут к нему все привыкли и никто не выгонял. После тренировки я не вернулась домой. Позвонила маме и сказала, что встречать меня не надо, я останусь ночевать у дедушки, без подробностей, просто сообщила, что сегодня не вернусь и Спальник тоже не вернётся. Потом поговорим. Или не поговорим. Мама сначала рвалась прийти к «Заре», но мы увиделись у дедушки. Она хотела остаться с нами, но выяснилось, что спать не на чем, ушла ночью. Уговаривала меня пойти домой, но я просто отвернулась к стенке, будто сплю. Ну, она и ушла, поняла, что я сегодня не хочу об этом говорить.