Богатый - Анатолий Величковский

Марта решила ответить утвердительно. В другом письме литератор просил помощи. Издательства не хотели издавать его книги, слишком резко изображающей падение морали и общий маразм. Книга эта была озаглавлена: «Бациллы на двух ногах».

— Хорошо, — подумала Марта, — пошлю ему чек.

Было анонимное письмо. Автор удивлялся, ему было никак не понять деятельности общества «Крест и Лира». В своем возмущении он доходил до площадной ругани.

Марта изорвала это письмо и бросила в корзину.

Она снова посмотрела на часы. Волчок все то время, что она читала, держал голову на ее колене. Марта, чтобы унять в себе беспокойство, стала почесывать собаку за ухом. Волчок обыкновенно помогал, болтая задней лапой в воздухе. Но вместо этого он стоял на всех четырех лапах, внимательно смотрел в глаза своей хозяйки, особенно смотрел, и хвост его едва шевелился. Словно толчок какой-то ударил в сердце Марты. Она странно, словно подчиняясь этому взгляду, встала.

В спальню дяди Васи вела каменная дорога, по которой в старину рыцарь мог въехать верхом на коне на самую вершину замка. Марта поднималась по этой дороге. Волчок следовал за нею, чуть ли не тыкаясь носом ей под колено.

У дубовой двери с вырезанными на ней рыцарскими доспехами Марта остановилась, перевела дыханье и постучала.

Ответа не было. Толкнув дверь, она вошла. В двух узких бойницах синело небо. Яркость неба мешала видеть отчетливо.

— Дядя, ты спишь? — сказала она тихо. Волчок остался за дверью. То, что он не вошел в комнату, было не нормально. Ненормальным было молчанье. Пройдя сквозь небесный свет, Марта оказалась у самой постели. Дядя Вася подложив руку под щеку, казалось, сладко спит. Ветерок повевающий из бойницы, чуть-чуть шевелил легкие белые волосы.

— Уже половина одиннадцатого, — заставила себя выговорить Марта.

При этом она прикоснулась ко лбу дяди Васи. Каменный холод, как ожог, заставил ее отдернуть руку. Она прикоснулась к смерти. Весь мир опустел.

— За что? Почему? Зачем? — вырвались из груди бессвязные восклицания. Горло сдавило, мысли ушли, чувства сосредоточились в одной точке, которая светилась, словно единственная звезда в черной ночи. Там, в этой точке, было не то, что существует, а то, чего больше никогда не будет в этом обыкновенном мире. Слово «НИКОГДА» разрасталось, превращалось в боль, камнем давило грудь, комом стояло в горле. «Никогда» безжалостно отсекало дядю Васю от всей будущей на земле жизни, оставляя Марте сиротство и вечную о нем память. В лице дяди Васи ее поражала отчужденность. Это был уже не он. Ей стало невыносимо оставаться наедине с тем самым дядей Васей, что так ласково умел с нею обращаться, так много давал ей именно наедине.

В руках Марты оказался старинный рог, которым когда-то оглашалась окрестность, призывая людей то к радости, то к горю. Высунувшись в бойницу она стала трубить.

В самом большом зале замка, с хорами вокруг стен, с расписанным мозаикой потолком, состоялось собрание всех членов общества. Кроме тяжкой потери в лице дяди Васи как любимого и всеми уважаемого человека, перед обществом еще стоял вопрос о его существовании. Все зависело от завещания и от решения Марты. Поэтому ждали ее прихода с большим волнением.

В трауре, ведомая под руку Марком, с поднятой высоко головой Марта вошла в зал при полной, глубокой тишине.

Игнат подставил ей стул, но она не села. Отвесив всем собравшимся низкий поклон, она твердым голосом сказала:

— Все свои силы я положу на то, чтобы общество наше продолжало существовать, — почувствовав одобрение, она подняла к глазам своим и прочла завещание дяди Васи.

Прежде всего, все услышали, что наследницей всего имущества движимого и недвижимого была Марта. После этой официальной бумаги, выслушанной всеми с низко опущенными головами, Марта взяла из руки жениха исписанный крупными почерком лист и прочла следующее:

«Любимая моя племянница! Мне очень неприятно доставлять тебе хлопоты. Но они не лишние. Как ты знаешь, я прожил свою жизнь честно и потому хочу, чтоб меня похоронили честно. Это значит, что если не найдется катафалки древней, конной, то пусть отвезут на простой телеге наши лошади мой гроб. Моя старая Россинанта пусть следует за моим гробом, поседланная моим строевым седлом. Для упокоения моего тела есть еще место в нашем фамильном склепе. Думаю, что отец Илларион не откажет отслужить по мне панихиду».

Ни один мускул не дрогнул на лице Марты в течение всего этого грустного чтения. Только дочитав последнее слово, она беспомощно опустилась на стул. Сквозь загар проступала бледность на ее лице, финиковые глаза свои она потупила долу. Она ни разу не подняла своего лица, когда все начали тихо совещаться между собою, обсуждая все то, что следовало предпринять в связи с похоронами дяди Васи. Игнат вызвался сходить в город и попытаться найти катафалку. Отец Илларион был озабочен неимением священных риз. Но Мария и Виктория вызвались пошить их. Зинаида и Лукерья пообещали пошить черные попоны и черные капоры. Дядя Петя пообещал разрисовать ризы золотом. Он из всех как-то наиболее страдал, он крепко переживал горе Марты. Ему очень хотелось хоть чем-нибудь ее отвлечь, развеселить. Он подошел к ней, наклонился, заглянул ей в лицо, положил ей на плечо свою руку, зашептал:

— Марточка, знаешь что? — приподняв голову, Марта смотрела ему в глаза грустно, грустно. В ее лице и во взгляде было что-то детское несмелое, ожидающее как бы от дяди Пети утешения. Увидев все это, дядя Петя залепетал шепотом: — Свой зонтик я в поле сжег.

Святая невинность седого художника, сотворила первую улыбку на новом жизненном пути Марты.

XIV

В городе Игнат быстро нашел похоронный магазин. Насчет гроба и его доставки на машине до условного места разговор с гробовщиком был коротким и ясным. Но когда Игнат заговорил о старинной конной катафалке, хозяин магазина, удостоверившись, что это не шутка, посоветовал Игнату заняться археологическими раскопками в джунглях. Следовало бы после такого совета сразу вернуться домой, но Игнат был слишком добросовестным и потому решил попытать счастья в других местах.

В кабачках было людно, и ему показалось небесполезным потолкаться среди народа, порасспросить. «А вдруг кто-нибудь видел в сарае хоть пыльную грязную, но все равно можно привести в порядок», — подумал он.

В каждом кабачке Игнат заказывал себе выпивку. Даже угощал старичков вином и заводил с ними разговор о катафалке. Результат получался всегда и везде один и тот же: собеседники умолкали, переглядывались с кабатчиком и его клиентами глубокомысленными взглядами. Читать эти взгляды было Игнату легко: он понимал, что даже старички видят в нем ненормального, который только случайно разгуливает на воле.

В общем, это его даже развлекало, он производил некий опыт над современной психопатией человеческой.

Именно то, что во всех кабачках реакция была одна и та же, показывало Игнату, что люди под влиянием технических достижений дошли до одного уровня мышления.

В одном из кабачков Игнат вдруг увидел знакомую фигуру у стойки.

— Сенька, ты!? — спросил он.

— О, Игнаша! какими судьбами!? — ответил молодой франт в дорожном костюме. Приятели крепко пожали друг другу руки. Можно было подумать, что они обнимутся и поцелуются. Но этого не произошло, Игнат терпеть не мог целоваться с мужчинами.

— Сто лет не виделись, давай-ка сядем за столик, — в голосе Сеньки было много лиризма. Игнат сразу увидел, что лиризм приятеля главным образом питается яркостью костюма, холеной внешностью, уверенностью в том, что он все знает, понимает и что по-за его знаньями и понятьями, ничего интересного быть не может.

— Но, не сто, а года два, пожалуй, — отозвался Игнат, отодвигая стул. Они уселись лицом к лицу. Каждый заказал лакею выпивку по своему вкусу.

— Ну, так вот, я возвращаюсь домой. Мои каникулы тю, тю, тю… Кончились! Трудно начинать опять тянуть лямку, — заговорил Сенька.

— А я лямки не тяну, — заметил Игнат. Но это замечание, как бы, прошло мимо ушей Сеньки. Он продолжал с азартом:

— На своем автомобиле я побывал в Италии, в Сербии, в Греции и жена со мной. Чего только мы не видели, каких блюд не отведали. А на дороге что было! Ты себе представить не можешь, как я мчался! Обгонял такие машины: «Дрин Дрон», «Шиномаз» а у меня «Какч Перекач». Мой горизонт так теперь расширился, благодаря поездке! — и еще, и еще хвастался Сенька, прихлебывая из стакана вино. Ему явно хотелось возбудить зависть в приятеле. Однако Игнату завидно не было. Наоборот, у него росло по мере разговора отвращение.

— Вот, ты думаешь, будто бы у тебя горизонт расширился, — перебил словесный понос повествователя Игнат.

— Безусловно, — уверенно воскликнул Сенька.

— Так знай же, что он наоборот у тебя сузился до ширины тех дорог, по которым ты мчался. Ваши все впечатления сводятся к бегущему навстречу шоссе. Вы все одержимые. Вы все под наркотиком быстроты, собак давите, людей давите, сами убиваетесь. Сколько ваши поездки стоят!? Мертвых собирай, раненых лечи, дороги вам строй, полицию для вас содержи, да еще и какую полицию: на вертолетах. Вы стоите черт знает сколько! На эти деньги можно содержать миллионы лошадей. А поезда вполне достаточны для того, чтобы ехать далеко.