Ведьмы и ведьмовство - Николай Сперанский

В первом из этих памятников среди других статей, заимствованных из разновременно обнародовавшихся законов против «суеверия», находится и знаменитый Canon Episcopi, которому впоследствии суждено было играть такую роль в «ведовской» литературе по вопросу о реальном существовании ведовской секты[14]. Канон этот носит название: «О женщинах, кои рассказывают, будто они ночною порой скачут с демонами», и гласит так:

Епископы и священники должны искоренить из своих приходов изобретенное дьяволом пагубное искусство гаданья и волшебства: кто из мужчин или женщин окажется виновным в подобных, преступлениях, того они должны, всячески опозорив, выгонять вон из своего прихода… Не должно также оставлять без внимания и того, что некоторые преступные женщины, совратившиеся вслед сатаны (1 Тимоф., 5, 15), становясь жертвами демонского мороченья, верят и утверждают, будто они ночною порой скачут на разных зверях с Дианой, языческой богиней, и с бесчисленным множеством других женщин и будто они проносятся таким образом в ночном безмолвии через необозримые пространства, повинуясь во всем велениям богини и являясь на службу по ее вызову в назначенные ночи. И пусть бы они одни пропадали в своем неверии, а то они увлекают на путь погибели и других. Ибо бесчисленное множество, вводимое в соблазн такою ложью, верит, что это правда, и вместе с тем отклоняется от истинной веры и возвращается к языческим заблуждениям, допуская, что есть какие–то божественные существа в мире, кроме Единого Бога. А потому священники в порученных им церквах со всяким тщанием должны проповедовать народу, что это сущая ложь и что подобные видения вселяются в душу маловерных силою не божественного, а злого духа… С кем же, конечно, не бывает, что в ночных грезах он будто покидает самого себя, и кто во сне не видывал того, чего не приходилось никогда видеть наяву. Но кто же может быть столь глуп и тупоумен, чтобы все подобное, что происходит с духом, относить и к телесному существованию… Итак, необходимо всем громогласно объявлять, что тот, кто верит чему–нибудь подобному, является отступником от веры; а кто не имеет правой веры в Бога, тот уж не чадо Божие, а чадо того, в кого он верит, сиречь дьявола.

Еще подробнее знакомят нас с разными видами веры в стриг Буркардовы «Постановления». Уже текст канона «Епископы», который вместе со всем сборником Регино был принят Буркардом в 10‑ю книгу его компилятивного труда, содержит любопытную прибавку. Согласно ей царицей стриг в иных местах считалась не Диана, а Ироди–ада — эта средневековая Иродиада (Саломея), женский двойник Вечного Жида, осужденная за смерть Иоанна Крестителя вечно скитаться. Но, сверх 10‑й книги, в «Постановлениях» стригами занимается и 19‑я книга, куда Буркард поместил одно из руководств к совершению исповеди, которому неизвестный его автор придал заглавие Corrector. Из этого Corrector мы прежде всего узнаем, что поминаемых в Canon Episcopi женщин, скакавших по ночам с демонами, «народная глупость именовала striga holda». Будет ли это striga holda означать просто «добрая стрига», или это будет отзвуком того, что предводительницей подобных стриг в Германии считалась первоначально богиня Holda, потом лишь вытесненная Дианой, во всяком случае отсюда ясно, что сам народ не придавал подобной скачке на зверях какого–нибудь пагубного характера; Holda являлась для германцев милостивой богиней. Согласно этому и наш Corrector за подобный вид веры в стриг налагает сравнительно легкую, лишь годовую епитимию. Гораздо строже он относится к другим двум видам схожего суеверия, которые в нем описываются следующим образом:

Не верила ли ты тому, что многие совратившиеся вслед сатаны женщины выдают за истину, будто в безмолвной тишине ночи, упокоившись в постели с супругом на лоне твоем, ты способна, оставаясь телесною, выйти чрез запертые двери и проноситься с другими жертвами того же заблуждения через необозримые пространства, причем вы, якобы, можете без видимого оружия умерщвлять крещеных и искупленных кровью Спасителя людей, поедать их, сварив их мясо, затем, положив вместо сердца тряпку или кусок дерева или другое что–нибудь в таком роде, съеденных снова оживлять и пускать в жизнь. Если верила, то должна каяться на хлебе и на воде 40 дней, т. е. Великий пост с семью последующими годами.

Не верила ли ты тому, во что иные женщины нередко верят, будто ты с другими дьявольскими сосудами тоже в безмолвной тишине ночи чрез запертые двери можешь улетать в воздух под облака и там биться с другими, нанося им и получая от них раны? Если верила, то должна каяться три года по обычным дням.

Итак, мы видим, что грезы о ночных полетах, смешение которых с действительностью так строго осуждала церковь, носили очень пестрый характер и не сводились к одному бреду людоедством. Как то и ныне наблюдается у первобытных народов, детски наивная фантазия не знала вообще тогда резкой границы между миром духов и миром живых людей, и яркие сновидения на почве того или другого поверья постоянно делали многих участниками в приключениях обитателей воздушных сфер. Так, битвы стриг под облаками вряд ли случайно имеют столь близкое сходство с распространеннейшим в Германии поверьем о воздушном войске Дикого Охотника. Что же касается полетов «добрых стриг», то сравнительная мифология сближает их с полетами тех добрых фей, для которых западноевропейская деревня вопреки всем протестам церкви до глубины средних веков упорно накрывала в Рождественской ночи на улице так называемый tabulae fortunae, чтобы эти ночные гостьи за угощение приносили благополучие в дом ласкового хозяина. «Дамою Изобилия» (Dame Habondo) прямо называется во французских памятниках такая же царица стриг, как та, что у Регино именуется Дианой, и характерной приметой сопровождающих ее bonnes femmes поверье делает их склонность, забравшись в чужую кухню, хозяйничать там, словно у себя дома. Только церковная полемика, систематически отбрасывавшая все языческое в область демонического, мало–помалу придала всем этим разнообразным поверьям однообразную сатанинскую окраску — пока наконец дело не пришло к тому, что склонность к ночному угощению себя чужим вином для самой церкви стала представляться одной из главных примет «ведьмы».

Но нас от этого отделяют еще века. В темном XI столетии римская церковь, несколько путаясь в логике, но в общем совершенно вразумительно сама внушала народу, что сатанинскими добрые христиане должны считать не воздушные похождения живых людей, а веру, будто подобные похождения в действительности возможны[15]. И этот взгляд не был, подобно некоторым иным из ранних проявлений средневекового рационализма, лишь достоянием отдельных исключительных умов среди тогдашних церковных деятелей. 10‑я книга Буркардовых «Постановлений», куда внесен был Canon Episcopi, осуждавший веру в полеты с Дианой или Иродиадой, была принята Грацианом в составе его известного Декрета и вместе с тем получила обязательную силу для всех верных католиков.

Здесь мы должны, однако, сделать одну довольно важную оговорку. В эпоху Каролингов церковные соборы проклинали тех, кто распускает слухи, будто стриги в самом деле существуют. В эпоху Коперника и Кеплера та же церковь склонна была всякого человека, сомневавшегося в существовании стриг, самого заподозрить в принадлежности к их числу. Такая противоположность, конечно, поразительна, но ею не следует увлекаться, как увлекались многие историки нашего вопроса, которых она побуждала сильно преувеличивать степень просвещенности церковных и светских правителей в конце первого и в начале второго тысячелетия по Р. X., что спутывало в этих трудах и общую историческую перспективу. Источник их ошибки, как это ясно показал нам Гансен, заключался при этом в следующем. Одно и то же слово «стрига» в VII–XII и в XV–XVII веках связано было с существенно различными образами. Для эпохи, когда свирепствовали процессы ведьм, всякая стрига являлась непременно злой колдуньей: согласно этому «ведьма» в тогдашнем церковно–юридическом языке совершенно безразлично обозначалась то словом striga, то словом malefica. Женщины, летавшие по ночам, и напускали главным образом, по мнению столь компетентных судей, как авторы «Молота ведьм», и бури с градом, и болезни, и разные другие пагубы, которые нам уже приходилось перечислять. Напротив, в занимающую нас сейчас эпоху два эти представления — о колдовстве и о ночных полетах — жили еще совсем раздельно, как это явствует из памятников права, где вопрос о стригах соединяется еще иногда с вопросом о наказании блудниц, но никогда не смешивается с вопросом о мерах против колдовства. Между тем привычка, образовавшаяся на изучении позднейшей «ведовской» литературы, неизменно заставляла историков и в памятниках более раннего времени соединять со словом «стрига» полный образ ведьмы, благодаря чему общий смысл разбираемых нами сейчас указов против веры в стриг и получал у них не совсем правильное толкование. Так, Зольдан на основании приведенного нами выше Саксонского капитулярия 787‑го года, где Карл Великий повелевал карать не стриг, пожиравших людей, а людей, пожиравших стриг, приходит к выводу, что уже в Карлову эпоху «германский дух готов был навсегда порвать с самою верою в волшебство», ибо «тут смерть грозит не волшебству, а вере в оное». На деле же капитулярий Карла нисколько не касался вопроса о реальности деяний, приписывавшихся настоящим колдунам, и все другие данные показывают, что в VIII веке германский дух был еще очень далек от разрыва с верою в их возможность. Припомним хотя бы приведенное нами выше обращение германских епископов к Карлову сыну, Людовику Благочестивому: в нем совершенно еще не слышно голоса скептицизма. Не много скептицизма отыщешь и в трудах таких корифеев тогдашней теоретической мысли, как Рабан Мавр или Гинкмар Реймский.