Лабиринт отражений - Сергей Лукьяненко

— У нас бывают самые разные клиенты, — задумчиво говорит Мадам. — Некоторым нравятся кинозвезды, а некоторым — козочки…

Лёгкая усмешка.

— Кто эта девушка? — спрашиваю я.

Мадам недоумённо смотрит на меня.

— У неё есть реальный прототип?

Хозяйка борделя прижимается к моему плечу, долго смотрит на фотографию.

— Стрелок, на такие вопросы я не имею право отвечать. Да и не знаю. Здесь тысячи лиц, Стрелок. Многие могут показаться вам знакомыми, — лёгкая улыбка, — но это случайность. Она вам кого-то напоминает?

— Да.

— Кого-то реального?

— Не совсем… — я обрываю свою одностороннюю откровенность. — Мадам, я могу… встретиться с этой девушкой?

— Разумеется, — наши взгляды встречаются, наши лица рядом, в её глазах ирония и насмешка. — Десять долларов час. Сорок долларов ночь. У нас умеренные цены. Доступные любому хакеру.

— Вы жестоки, — говорю я.

— Да. Когда мне кажется, что симпатичный молодой человек начинает сходить с ума, я бываю жестока.

Достаю кредитную карточку.

— Сорок долларов?

— Да.

Она принимает деньги. Медлит, потом говорит:

— Стрелок, выслушайте одну историю… Жила маленькая глупенькая девочка, училась в институте, прыгала на дискотеках, флиртовала с парнями. И любила певца. Того часто показывали по телевидению, у него брали интервью, его фотографии печатали на обложках журналов. Он был хороший певец, и он пел о любви. Девочка очень верила в любовь.

— Я знаю, как кончаются такие истории, — говорю я. Не только Мадам умеет быть жестокой.

— Певец приехал на гастроли в её родной город, — продолжает Мадам. — Девочка была на всех концертах. Выскакивала на сцену с букетами цветов, и певец целовал её в щёку. Конечно, она добилась своего. На второй день она вошла в его гостиничный номер, и вышла только утром. И больше не приходила на концерты. Нет, певец и вправду оказался хорошим человеком и красивым мужчиной. Он был нежен и ласков, остроумен и весел. Девочка ни о чём не жалела. Но она перестала верить в любовь. Знаете, почему?

— Она смешала иллюзию и реальность, — отвечаю я.

— Вы понимаете. Да, конечно. Лучше бы он оказался тупым и грязным хамом. Гораздо лучше. Девочка нашла бы другой идеал, или попросту продолжила любить образ певца. А так… это было похоже на зеркало. Любовь к отражению. Правдивому и безупречно чистому. Но она и впрямь встретилась со своей мечтой. Нашла идеал. А его надо любить на расстоянии.

Я киваю.

Конечно, Мадам… Разумеется, мудрая хозяйка борделя. Бесспорно, познавшая жизнь повелительница любви и секса.

Я знаю.

— Мадам, напомните, я уже заплатил вам?

Женщина вздыхает.

— Идёмте, Стрелок…

Мы поднимаемся по лестнице. Коридор, двери. Мадам подводит меня к двери с номером «6», касается плеча.

— Всего вам хорошего, Стрелок… Да, кстати, та история, что я рассказала — она случилась не со мной. Но я знаю много таких историй.

010

За дверью — не комната, а сад. Ночной сад, тихо стрекочут кузнечики, воздух прохладен и свеж, под ногами крепкая густая трава.

А чего я, собственно говоря, ожидал?

Гостиничного номера с расшатанной кроватью и мокрых от частых стирок простынь? Виртуальность тем и хороша, что внутреннее пространство своего дома можно делать сколь угодно большим.

Иду на свет фонаря в траве.

Движения медленные и вялые, сон почти отступил, смирившись, но нахлынула свинцовая усталость.

Домик маленький, это то ли хорошая дача, то ли скромный коттедж. Никого нет. Фонарь светит одиноко и тоскливо. На мгновение мне кажется, что сердобольная Мадам решила оставить меня в одиночестве. Нет, вряд ли. Сочувствие сочувствием, а бизнес на первом месте.

Сажусь перед фонарём — это старинная керосиновая лампа в закрытом сеткой корпусе. С такими спускаются в подземелья. В глубину.

Вокруг лампы вьются мошки, колотятся о стекло, бессильно пытаясь ворваться в свет. Люди куда глупее мошек. Они всегда находят огонь, чтобы обжечь свои крылья. На то они и люди.

Шагов я не слышу, просто на плечи мне ложатся руки. Неуверенно, робко. Словно привыкая.

— Здесь всегда так тихо? — спрашиваю я.

— Нет.

Я вздрагиваю. Даже голос её мне знаком.

— Всё зависит от гостей.

— Мне нравится тишина, — говорю я, по-прежнему не оборачиваясь.

— Мне тоже, — соглашается она. Может быть из желания понравиться. Может быть искренне.

И я решаюсь обернуться.

Она такая же, как на фотографии. В короткой юбке — не сексапильно-короткой, а просто в удобной летней одежде. В блузке дымчатого шёлка. На ногах серые босоножки, тёмные волосы стянуты на лбу ленточкой.

Девушка смотрит на меня серьёзно, изучающе. Словно я не клиент, которого ей придётся обслуживать, а действительно гость, которого можно принять, а можно и выгнать в ночь.

— Меня сегодня весь день называли Стрелком, — говорю я. — Но ты лучше зови меня Леонидом.

Она кивает, соглашаясь.

— И… если можно, — добавляю я. — Если можно, я буду звать тебя Викой.

Девушка очень долго молчит, и я решаю, что невольно обидел её. Но она лишь спрашивает:

— Почему? Я кого-то тебе напоминаю?

— Да, — признаюсь я. — Всё равно я забудусь, и назову тебя так. Давай лучше избежим этого.

— Давай, — соглашается она, садясь рядом, протягивает руки, греет их над фонарём, как над костром. — Я легко привыкаю к именам.

— Я тоже.

Мы сидим и молчим. Я чувствую, как потихоньку проваливаюсь — всё глубже и глубже…

— Вика…

— Что, Леонид?

— Я буду большим дураком, если усну сейчас?

— Не знаю, — говорит она. — Тяжёлый был день?

— Тяжёлые ещё будут.

— В доме есть кровать… как ты понимаешь.

Я киваю. Не хочется вставать и уходить из живой тишины в мёртвую.

— А если хочешь, я принесу тебе одеяло, — продолжает Вика.

— Спасибо. Это будет просто здорово.

Она встаёт, и я собираю остатки сил.

Глубина, глубина, я не твой… отпусти меня, глубина…

Вначале я сходил в туалет. Слава богу, провода от костюма и шлема достаточно длинные. Потом добрёл до тахты, упал на постель, отшвыривая подушку. В виртуальном шлеме и так голова задрана. К утру занемеет шея, но я не хочу сейчас уходить.

— Вика, включай дип… — прошептал я «Виндоус-Хоум». Цветная метель, и я вновь в глубине.

— Что ты сказал? — Вика стоит рядом. Та Вика, которая живая… почти…

— Нет, ничего.

Я беру одеяло, расстилаю на траве, ложусь. Девушка садится рядом.

Смотрю на звёзды. Они так близко, они так заманчиво ярки. Мне не хватает лишь прозрачных тонких крыльев — чтобы взлететь и разбиться о невидимое стекло…

— Вика, тебе не одиноко здесь, в глуши?

— А почему ты решил, что это глушь?

— Звёзды слишком яркие.

— Нет. Здесь хорошо…

Она ложится рядом, и я сдвигаюсь на одеяле, чтобы нам хватило места.

— Ты любишь небо? — спрашивает Вика.

— Да. Я люблю смотреть на звёзды. Только совершенно не знаю, как они называются.

— А зачем им наши имена… — Вика касается моей руки. — Смотри, упала звезда. Прямо над нами.

— Мы можем пойти и поискать её, — серьёзно говорю я. Вика отвечает не сразу, и я с ужасом понимаю, что сейчас придётся вставать.

— Нет, — решает она. — Ты на ногах не держишься, Стрелок. Мы её поищем утром. Звезда как раз остынет, и можно будет взять её в руки.

— Утром слишком светло, — замечаю я. — Лучше завтра вечером.

— Ты странный, — тихо говорит девушка. — Хорошо. Поищем завтра.

— Ты находила когда-нибудь упавшую звезду?

Вика молчит, но я чувствую, что она качает головой.

— Виртуальность отняла у нас небо, — шепчу я.

— Ты тоже это понял?

— Конечно. Мир уходит в глубину. В отражение реальности. Зачем летать к Луне или Марсу, если здесь уже доступны любые планеты? Пропал азарт. Пропал интерес.

— Зато развиваются электронные технологии.

— Разве? «Восьмёрка» — это просто очень крутой «686»… — я намеренно называю «пентиум-про» непринятым именем. — Ничего нового не родилось за последние пять лет. Топчемся на месте.

Вика тихо смеётся.

— Господи… спор о развитии технологий… Леонид, ты ведь в борделе.

— Знаю. Тебе неинтересно?

— Интересно. Я… я просто отвыкла от таких разговоров.

Она молчит, потом легонько касается моей щеки губами.

— Спи. У тебя язык заплетается, Лёня.

Не спорю. Мне не хочется с ней спорить.

Тем более, что она права.

Я закрываю глаза и засыпаю — мгновенно.

011

Мне снится сон. Мне часто снятся сны — за день сознание выматывается так, что разгрузка просто необходима. А сны для того и приходят, чтобы спасти нас от обилия впечатлений, досказать несказанное.