Тринадцатая Ева - Антон Леонтьев

Объяснение было более чем прозаическое. Доктор решил было незаметно скрыться, как вдруг до него донесся голос:

– И как она себя ведет? Не буянит?

Голос явно принадлежал Юнгштедту.

– У меня не забуянишь! Быстро мозги вправим!

Голос он тоже узнал. Как и смех, сопровождавший эту фразу, – характерный, лающий, циничный.

Собеседником Юнгштедта был профессор Васильев-Дельгадо.

– Как и условились, примените к ней интенсивный курс, – снова сказал Юнгштедт. – Сколько потребуется, чтобы она превратилась в «овощ»?

Превратилась в «овощ»? Доктор Чегодаев замер около фарфорового рукомойника с золочеными кранами. Что он имеет в виду?

Как хорошо, что он сам находился в предбаннике, скрытом от взора мужчин, располагавшихся в соседнем помещении. Говорили они негромко, однако акустика в этой олигархической уборной была отличная. Да и они не подозревали, что их кто-то подслушивал.

– Быстро! – заметил профессор. – Но можно сделать, что и медленно… Вам какой вариант подходит?

– Я же сказал: быстро! – произнес в некотором раздражении Юнгштедт. – Она опасна, вы понимаете это?

Она опасна! Доктор почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. Они вели речь о ней – о Еве! И беседовали о том, как превратить ее, видимо при помощи тяжелых медикаментов, в «овощ». Ему так хотелось ворваться в соседнее помещение, вмазать белобрысому олигарху по его постной физиономии и со всей силы потянуть профессора за бороду, разбив при этом его очки. Но нельзя, надо сдерживаться, чтобы узнать как можно больше…

– Гм, но стоит ли торопиться? – промолвил профессор. – Она ведь особа говорливая…

– Именно поэтому мне нужен быстрый результат! – заявил злобно олигарх. – Убивать ее нельзя, во всяком случае пока. Потом посмотрим, хотя она не будет представлять никакой опасности.

Убивать ее нельзя, во всяком случае пока… Эти слова Юнгштедт произнес будничным тоном, как будто… Как будто ему ничего не стоило отдать приказ о ликвидации человека. И как будто он отдавал такие приказы и раньше.

Доктор Чегодаев не сомневался, что отдавал.

Только раньше речь шла о конкурентах по бизнесу, а теперь – о собственной жене!

– А отчего такая спешка, позвольте полюбопытствовать? – произнес профессор.

– Позволяю. Полюбопытствовали. И достаточно. Делайте, что приказано, Аркадий Ильич, и задавайте меньше вопросов. Вам платят именно за это, а не за то, чтобы вы давали советы и выполняли требования! Поэтому ее и поместили к вам. Ясно, профессор?

Послышались шаги. Доктор в ужасе понял, что его вот-вот разоблачат. В последний момент он заметил витой ключ в двери, повернул его и увидел крошечную комнатушку, в которой стояла каталка с щетками, ведрами и разнообразными бутылками с чистящими средствами.

Он забился в нее, с трудом удерживая дверцу дрожащими руками. Нет, он не боялся того, что произойдет, если эти мерзавцы, столь спокойно обсуждавшие варианты убийства Евы, обнаружат его присутствие. Он надает им обоим по их лощеным мордам и даже скроется, не будучи задержанным телохранителями Юнгштедта.

Но тем самым он выдаст себя и свою осведомленность, и тогда эти нелюди изменят свой первоначальный план и перебазируют Еву в другое место.

Удерживать дверцу было крайне неудобно, и доктор Чегодаев вдруг понял, что она выскользнула у него из рук. Дверца немного приоткрылась, и в образовавшуюся щель он заметил стоявшего около умывальника Юнгштедта, державшего руки под струей воды.

Доктор смотрел в спину этого монстра, сдерживая желание выскочить из каморки и броситься на этого подлого типа. Словно чувствуя его взгляд, олигарх поднял глаза и уставился в висевшее перед ним зеркало в тяжелой оправе. И доктору Чегодаеву показалось, что они на мгновение встретились глазами.

А что, если он почувствовал на себе взгляд? Что, если он сейчас двинется к каморке и распахнет дверь…

Мимо дверцы, насвистывая, прошел профессор Васильев-Дельгадо.

– Все будет по высшему разряду! Сделаем из нее «овощ», который на любой сельскохозяйственной выставке почетную грамоту получит! – заявил он, зашелся лающим хохотом и вышел.

Юнгштедт, тщательно вытирая руки бумажным полотенцем, произнес, когда дверь за профессором захлопнулась:

– Все же я вам не доверяю, профессор. Но с вами мы разберемся позднее. Не выношу людей, которые не моют руки после туалета.

Скомкав использованное бумажное полотенце, он швырнул его в ведро, а потом подошел к двери. На мгновение задержавшись, он закрыл дверь, и Дмитрий Иннокентьевич услышал звук поворачиваемого ключа.

– А еще больше я не выношу двери, которые раскрываются в самый неподходящий момент!

И вышел прочь.

Доктор Чегодаев, выждав для верности минуту или две (и опасаясь, что педантичный олигарх вернется), осторожно толкнул дверь.

Та сидела прочно. Пришлось приложить большие усилия, чтобы вышибить ее. Хорошо, что замок был простой. Вылетев из каморки и едва не ударившись животом о фарфоровый рукомойник, доктор быстро привел себя в порядок и вышел из туалета.

Вручение премий возобновилось, кажется, судя по тому, как надрывался кто-то, певший то ли о скрипочке, то ли о шарманке, шел музыкальный номер с представителем российского песенного бомонда.

Больше здесь Дмитрию Иннокентьевичу делать было нечего. Он не встретил Еву – однако получил важную информацию. Поэтому он спустился по мраморной лестнице к гардеробу, забрал свой плащ и вышел на улицу.

Ему требовалось собраться с мыслями, а также выговориться. В голове мелькали разрозненные факты, однако ему никак не удавалось свести их воедино.

Приехав к себе домой (обитал доктор в роскошной квартире на последнем этаже стеклянного небоскреба, являвшегося частью элитного жилого комплекса «Золотой ключик»), он сделал то, что делал в исключительных случаях, – выпил водки.

Интересно, что после этого сразу полегчало и мысли потекли в нужном направлении.

Итак, проникнуть в рублевский особняк четы Юнгштедт было нереально. Вряд ли он мог, переодевшись дворецким, конюхом или лифт-боем, наняться к ним на службу. А даже если каким-то хитрым образом он там и окажется, свободно гулять по особняку у него возможности явно не будет, и до апартаментов Евы его никто не допустит.

Но кто сказал, что ему требовалось побывать в особняке, дабы узнать, что же случилось с Евой? К примеру, там ли она находится под домашним арестом, заперли ее в подвале или, кто знает, увезли в неизвестном направлении? Ведь от слуг, даже запуганных или получивших за молчание мзду, исчезновение хозяйки, тем паче сопряженное, не исключено, со скандалом или выяснением отношений, не утаить. Кто-то всегда что-то видит, слышит, знает.

Он позвонил тому, кто мог помочь ему отыскать свидетеля или свидетельницу. Марина Аристарховна взяла трубку сразу же. Хорошо, что не пришлось долго объяснять и вдаваться в подробности. И она не задавала ненужных вопросов и воздержалась от того, чтобы осведомиться, зачем ему все это нужно.

– Сделаю, что могу! – сказала она под конец, что на ее жаргоне значило: «Будет исполнено, сэр!»

Если он был Шерлоком Холмсом, то Марина Аристарховна была его Ватсоном. Точнее, мисс Марпл, которая обладала массой связей, поразительным чутьем и природной смекалкой. И, как отлично знал Дмитрий Иннокентьевич, была предана ему как собака.

Марина узнает, Марина добудет информацию. Он же занялся тем, что стал анализировать факты. А они свидетельствовали о том, что над Евой нависла смертельная опасность.

Да, именно смертельная…

Чтобы подстегнуть когнитивный процесс, доктор выпил еще водки. Потом, кажется, еще. А затем сам не заметил, как повалился на софу и заснул. Разбудила его верная Марина, у которой были ключи от его квартиры и которая, как выяснилось, пыталась до него дозвониться, но не смогла и поэтому приняла решение нагрянуть с визитом к своему работодателю.

– Ах, Мариночка Аристраховночка! – произнес доктор Чегодаев, чувствуя, что язык у него еле ворочается. Так он напивался только однажды – в день похорон Жени.

И, наверное, по этой же причине напился и сейчас: потому что боялся, что может потерять Еву.

Или что уже ее потерял…

– Дмитрий Иннокентьевич! – заявила верная секретарша, вырывая у него из рук пустую бутылку из-под водки. – Господи, что с вами!

– Я напился! – сказал доктор и вдруг заплакал. Затем, кажется, опустился на ковер, попытался обнять обтянутые капроновыми чулками ноги Марины Аристарховны и излил ей – то есть, конечно, им, ногам, – свое сердце. Он любит Еву и не простит себе, если она, как и Женя, погибнет.

Причем погибнет по его вине!

А дальше боевитая секретарша запихала его под душ, причем не особо церемонясь и прямо во фраке (он так его и не снял, вернувшись с приема). Врубив ледяную воду и плотно закрыв кабинку, секретарша-садистка сказала: