Газета Завтра 521 (46 2003) - Газета Завтра Газета

Вот и надо нам, не спеша, читать непрочитанные романы: и Леонида Леонова "Пирамиду", и Владимира Личутина "Раскол", и Александра Солженицына "Красное колесо"… Авось и поймём что-нибудь в трагической истории ХХ века.

Я считаю Александра Исаевича Солженицына русским национальным явлением еще и потому, что в герои-то свои он тоже выстраивает не высоколобую интеллигенцию (та и сама о себе и своих страданиях напишет), а людей народной судьбы, народного понимания, не обязательно простых крестьян Ивана Денисовича, или Матрёну, а ещё и врача (в "Раковом корпусе"), офицера (из романтической комедии "Пир победителей") или даже крупного советского промышленника (рассказ "На изломах") — всё из того же народного сословия.

Сам когда-то в юности начинавший с романтических революционных утопий типа "Люби революцию", то есть пройдя и путь бунтаря, он сумел понять, что русскому народу для нормальной жизни необходимо подвижничество и служение, бескорыстие и отзывчивость, а не жестокие и сокрушительные ломки. Он выбрал путь русского народного консерватора и прошел этот путь до конца.

К тому же русский консерватизм, как и литературный консерватизм самого Солженицына, как не раз отмечалось, всегда открыт для нового. Разве сам роман "Красное колесо" не пример консервативного авангарда, где умело используется и документальная хроника и киномонтаж, и так называемые конспективные "обзорные" главы? Разве это не новаторство в русском традиционном романе? Конечно, можно назвать и его предшественников, того же Евгения Замятина или Джона Дос-Пассоса. Но я бы назвал ещё одного, чье влияние на творчество Александра Солженицына несомненно, это — Михаила Шолохова. И кстати, не только "тиходонские" следы можно нащупать в романах и повестях Солженицына. Им бы и быть близкими друг другу, увы, судьба развела. Жаль. Но так часто бывало в русской литературе. Примем как должное. Вспомнив хотя бы отношения Толстого и Тургенева, Достоевского и Гоголя. Маяковского и Есенина. Примиряет всех сама Россия, сама русская литература, которую, кстати, не в пример многим другим, Александр Исаевич знает блестяще.

Последние годы раскрылся Солженицын и как тонкий и вдумчивый критик. Почитайте его "Литературную коллекцию", его рецензии — он блестяще чувствует любой текст, умело анализирует не только прозу, но и поэзию. Его критические статьи полезно читать молодым литераторам — вот она, настоящая школа литературного мастерства. Я жду не дождусь отдельно вышедшей книги всех его критических трудов по современной литературе. От поэзии Галича до прозы Леонова.

Несомненная зоркость ума и опять же, возвращаясь к главному, взгляд глубоко народный, русский взгляд на прочитанное. Это как бы книги ХХ века, написанные самыми разными писателями, где и знаменитый Иосиф Бродский, и менее известный Феликс Светов, и ушедшие в прошлое наши писатели начала века Иван Шмелев или Борис Пильняк, книги, прочитанные самим русским народом. Народный взгляд, народная мудрость, народная и суровость всего неприемлемого.

Нравятся мне всегда и заголовки Солженицына. Всё из того же народного неуменьшающегося запаса. К примеру, его недавний ответ своим нынешним либеральным очернителям — "Потёмщики света не ищут". То ли народная поговорка, то ли сам писатель уже складывает свои пословицы, и всегда в самую точку.

А что до самих новых нападчиков и скоростных обличителей, то на все случаи жизни писатель сам же и ответил: "Кто прочёл мои книги — всем их совокупным духовным уровнем, тоном и содержанием заранее защищены от прилипания клевет…"

Пусть со всем старанием потёмщики роются в своей темноте, отыскивая новые пятна в русском народе. Как ещё можно сегодня напомнить миру о приближающемся 11 декабря юбилее русского классика? Иначе они не могут, а других на наше телевидение и в наши массовые СМИ не допускают. Значит, есть ещё в нас тот свет, которого они боятся. Есть этот свет и в творчестве, и в самой жизни Александра Исаевича Солженицына. Не случайно же Александр Солженицын оказался из тех писателей, что не дают никак опустить планку русской литературы как можно ниже, не дают миру забыть о ней. Пока жив Солженицын и его писательское слово, никто не может сказать, что писатель в России — дело частное. Некое хобби или некий бизнес для определенных людей. Нет, нет и нет. Русский писатель по-прежнему в центре внимания, ибо его слово необходимо его народу!

Дай Бог Александру Солженицыну новых книг и новых откровений. Дай Бог здоровья и многих лет жизни. От души поздравляю с юбилеем!

ИЗ ГРЕЧЕСКОЙ ТЕТРАДИ

Иван ПЕРЕВЕРЗИН

18 ноября 2003 0

47(522)

Date: 18-11-2003

Author: Иван ПЕРЕВЕРЗИН

ИЗ ГРЕЧЕСКОЙ ТЕТРАДИ

***

Будто зверь перед прыжком,

самолёт напрягся нервно.

Крест нательный под плащом

я погладил суеверно.

Поглядел вокруг дремуче,

вслушался в моторов гул,

и на жизнь на всякий случай

мысленно рукой махнул.

Но - взлетели! Время - мчится.

И за ним несёмся мы,

и земля несется птицей

в грозовых объятьях тьмы.

Поглядел в иллюминатор,

может быть, отринув тьму,

загляну я, будто в кратер,

в душу Богу самому!

Только Бог намного выше,

чем наш верный самолёт,

ну тогда - а что там, ниже,

где меня никто не ждёт?

Ничего, да и за время,

что несусь я через мрак,

что могло случиться с теми,

кто по жизни мне не враг.

Успокоюсь полной мерой,

выпью водки иль вина,

и, в грядущий день поверив,

погружусь в глубины сна.

На краю посадки мягкой

с удовольствием — проснусь,

но за тыщи вёрст, однако,

от земли, чьё имя Русь.

ГРЕЦИЯ

Как будто я приехал на свиданье

к той женщине, которая давно

другому предназначена заране,

но и тебя приветит все равно.

И я люблю печально, безответно

и синь волны, и неба бирюзу,

и долгие закаты и рассветы,

и невзначай пришедшую грозу.

Мне Одиссей поведает о Трое —

о бесконечных странствиях своих,

но я взамен отрады и покоя

вдруг захочу отличий боевых.

Но, Господи, когда настанут сроки, —

мне возвратиться ниспошли домой

не через годы и не сквозь тревоги, —

чтоб я не проклял этот мир земной.

***

Море сегодня мирное,

но соленое-соленое настолько,

что вкус и летучий запах йода

с трудом ощущаю.

Во рту непривычно вязко,

муторно, остро и горько,

хочется пить,

но пресную воду взять забываю.

Волна, накатывая, меня облизывает

с головы и до ног,

облизывает вкусно,

будто котенок жирную миску...

Чайки — то усядутся

на влажный, зернистый песок,

то круто поднимутся в небо,

что синей василиска.

Впервые за долгую жизнь

могу лежать, ни о чем не думая,

и все-таки нет-нет да подумаю

снова хотя бы про то,

как много бывает от моря

тяжелого, долгого шума —

и он меня утомляет,

причем, как никто и ничто.

***

Рассердилось море не на шутку, —

для начала — раннюю побудку

мне сыграло ревом штормовым,

а потом — накрыло с головою

пятибалльной, черною волною, —

хоть взывай к спасателям родным.

Только море про меня не знает...

И животным ревом оглушает

и нещадно топит вновь и вновь —

но, не покоряясь круговерти,

принимаю вызов, как бессмертье,

принимаю вызов, как любовь.

***

Дрожало — полночное море,

лежало покорно — у ног.

И — не было слова для ссоры,

и — не было слез для тревог...

Звучали народные песни...

Растроган мелодией их,

подумал: а что будет, если

в ответ прочитаю я стих.

Сомненья развеялись тут же,

едва я закончил читать,

мне греки захлопали дружно

и стали в сердцах обнимать,

И небо над нами сияло

звездами, что дружно зажглись,

душа, как поденка, порхала

и верила — в лучшую жизнь.

***

Пойду ли к морю веселиться,

поеду ль в град Ираклион, —

повсюду радостные лица

встречаю на пути своем.

На сто вопросов — сто ответов,

и каждый — полный, с теплотой.

Как будто горести и беды

прошли далеко стороной...

Но я то знаю, что едва ли

отыщется другой народ,

который так бы мордовали

из века в век, из рода в род.

Но здесь под небом чужедальным,

хранимый светом русских звезд,

я за народ многострадальный

произнесу высокий тост.

Душа надеждою искрится,

что и когда домой вернусь,