Книга Арджуны - Олег Серёгин

Совершенное тело воина и танцора облачают роскошные одежды; звенят браслеты на запястьях и бицепсах, охвачены золотом лодыжки и голени. Сверкает в белых волосах диадема-кирита: Носящий Диадему – одно из прозвищ Серебряного Арджуны... Сверкает пояс, множа в зеркальных бляхах роскошное убранство зала, шуршат подвески драгоценного оплечья, и мнится – сейчас звучный голос возвестит с небес: “Взгляните же – о, этот воин, истинный тигр среди мужей, этот махаратха, блистающий как чистое золото, восседает на троне, подобно костру, разожженному на священном алтаре. Воистину, во всех трех мирах не найдется такого, кто мог бы одолеть его в битве, включая Индру и Шиву, о достойнейшие!”

Флейтист дремлет в кресле черного дерева. Гибкое юношеское тело облачено в золотистые шелка, в ушах светятся живые цветы, на шее гирлянда, блестящие иссиня-черные локоны зачесаны наверх тремя волнами и украшены павлиньим пером, огромные продолговатые глаза, подведенные у внешних уголков, полузакрыты...

Кришна Джанардана, все это затеявший, неожиданно притих. Тенеподобный, он сидел рядом с Арджуной, чуть склонив голову, и смотрел в пол; казалось, аватар напряженно прислушивается к чему-то. Флейту свою он заткнул за пояс. Беспокойные пальцы, лишенные привычной игрушки, то стискивали подлокотник, то перебирали складки богато расшитого одеяния.

Вопреки ожиданиям, Боец с Бешеным и рта не раскрыли; потрясенные до глубины души и оскорбленные в лучших чувствах, они просидели до конца жертвоприношения укоризненными статуями. Пурохита, чуя неладное, шустро плескал в огонь священным маслом, голося мантры. Потом брахманы, разумеется, вещали, что в небесах сверкали молнии, бестелесные голоса произносили хвалу, а на головы присутствовавших сыпался дождь цветов.

Князьки молчали. Они привыкли оглядываться на соседей, а соседи во все глаза пялились на ошеломленных хастинапурцев, – кому, как не им, следовало действовать? Казалось, что наделенное великими совокупными достоинствами собрание покорителей врагов благодушно одобряет вершимое.

Это выглядело дурным сном.

Юдхиштхира чувствовал, что у него холодеют руки: судьба совершалась.

И когда в толпе царей раздался наглый свист, Стойкий-в-Битве почувствовал странное облегчение.

Красивый и хищный, он чем-то напоминает Арджуну. Странно легли кости: полунищий лесной князек так же несдержан и вспыльчив, как сын Громовержца. Он даже чертами лица походит на светлокудрого полубога, несмотря на то, что они, эти черты, выдают примесь дравидской крови в жилах раджи. Сходство – разве в миндалевидных глазах и четких скулах, да еще в мелких ранних морщинках у глаз. Прищур лучника...

Он встает и молча толкает узорные створки дверей.

— Постой, благородный Шишупал! – взывает Царь Справедливости, проглотив простецкое “а ты куда?”

Чедиец резко, по-звериному, оборачивается. Темно-вишневые глаза горят яростью.

— Отчего ты выказываешь неуважение нам и пренебрегаешь обязанностями достойного кшатрия?

Раджа сплевывает.

— Или здесь балаган, и мы в нем шуты-вибхишаки? – цедит он. – Кто здесь выказывает неуважение? Поговаривают, о могучерукий воин, что твой отец – сам Дхарма. Так оно или нет, но ты пренебрегаешь Законом почище иного млеччхе].

— Поосторожнее... – шипит Серебряный достаточно громко, чтобы быть услышанным, и Юдхиштхира предостерегающе вскидывает руку. Он ясно видит – а по чести, он видел и много раньше, – может совершиться кровопролитие. Это совершенно недопустимо.

Однако гораздо хуже гнева Серебряного то, что многие из присутствующих согласно кивают, и не думая возмутиться хуле в собрании.

Шишупал выпрямляется, чувствуя поддержку зрителей.

— В чем ты обвиняешь нас, исполненный доблести? – почти равнодушно спрашивает Юдхиштхира, предвидя каждое слово из грядущей обличительной речи.

Обвиняет чедиец долго и с жаром, однако Царь Справедливости почти не слушает его, пренебрегая тайными и явными оскорблениями. Только под конец Стойкий-в-Битве вскидывается, услышав:

— ...и все это по совету паскудного мальчишки, возомнившего себя богом!

Царь Справедливости в изумлении кусает губу. Откуда Шишупалу знать, по чьему совету?..

Пальцем в небо?

Кришна молчит.

Речи речами, а в лице аватара оскорбляется бог, которому, вроде как, угодна жертва сия...

Арджуна смотрит на Шишупала. Страстный охотник приметил завидную добычу, стрелок на ристалищах впился глазами в мишень, великоколесничный боец нашел достойного врага...

Умолкать чедиец не собирается.

— ...недостойного пастуха, чьи пресловутые подвиги ничего не стоят, юнца, безумного и любимого безумцами, повелителя мороков и наваждений, чья сущность – тьма, чье сердце чернее его зрачков...

Юдхиштхира мучительно раздумывает, не отдать ли приказ страже, чтоб потерявшего рассудок раджу вывели освежиться. Законы гостеприимства, правила совершения обряда, многочисленные свидетели... Склонность к долгим раздумьям и желание взвешивать свои поступки иногда оказываются помехой.

Воля пятерки – Арджуна, и в глазах Арджуны раскаленным серебром кипит ярость.

Кришна молчит.

Наконец Шишупалу надоедает выражаться благородным языком, и он орет на наречии Пайшачи, традиционно употребляемом для ругательств и оскорблений:

— Бхут вас побери, мужики, пускай пастушонок отправляется доить своих коров! И проверьте там, чего на вас висеть должно, – он же сызмальства тащит все что блестит! Ворона!

Лик Серебряного каменеет.

Юдхиштхира сознавал – вряд ли можно проводить время бессмысленней, чем в думах о том, что лучше бы все вышло иначе, что надо было набраться смелости и отказаться от советов Баламута, надо было любой ценой совладать с Арджуной... Хотел он того или нет, это случилось, и теперь ему оставалось только идти до конца по пути, на который он ступил не по своей воле. Обряды Раджасуйи длились от двух до пятнадцати лет. Произойти могло всякое.

Пальцы Кришны смыкаются на черном бамбуке флейты, но он отдергивает руку – словно обжегся или услышал чей-то властный окрик. У него затравленный вид.

Серебряный встречается с ним глазами.

Рука аватара быстрым движением ложится на его правое запястье, умоляя оставаться бесстрастным, но Арджуна от рождения левша...

Чедиец хрипит и тяжело опирается о стену. Бумеранг-ришти торчит у него из горла, темная кровь толчками выбрасывается из смертельной раны. Губы умирающего шевелятся, оставляя живым пару не услышанных слов, и раджа кулем оседает на пол.

Потрясенного лица Юдхиштхиры Арджуна не видит. Над его ухом прерывисто вздыхает Баламут, и мягкая ладонь оглаживает предплечье героя, укоряя, благодаря, успокаивая.