Невидимые линии. Границы и пояса, которые определяют мир - Maxim Samson
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Предыдущие предложения о переносе линии на юг неизменно отклонялись по причине дороговизны, но, учитывая интерес к новым источникам энергии, возможно, в ближайшие годы эта граница потеряет свою актуальность.Пока же, однакосайте существует явное различие в тепловой мощности между севером и югом, обусловленное таким же простым разрывом, как линия, проведенная с запада на восток. Этот случай демонстрирует, как граница, обозначенная вполне логично, с использованием эмпирических данных, относящихся к окружающей среде, может стать удобным политическим механизмом, с помощью которого можно установить и социальные различия. Он также показывает, что даже там, где мы ожидаем получить выгоду от создания или использования невидимых линий, призванных изменить наше взаимодействие с планетой, могут возникнуть непредвиденные последствия, скорее ухудшающие, чем улучшающие жизненные шансы тех, кто находится по ту или иную сторону. Тем не менее, в некоторых случаях невидимые линии рассматриваются как убедительное средствоограничения некоторых видов нашего пагубного воздействия, включая загрязнение воздуха, на окружающую среду. Пришло время подумать о зелени.
* Hé, как в Huaihe, на мандаринском языке означает "река".
Зеленые пояса
Человеческое общество и красота природы созданы для того, чтобы наслаждаться ими вместе.
Эбенезер Говард
Когда выезжаешь из центра столицы Соединенного Королевства, лондонские пригороды могут показаться бесконечными. Хотя отчасти это объясняется пробками, от которых по-прежнему страдает большая часть города, несмотря на успешное введение с 2003 года платы за проезд по перегруженным дорогам, даже на первый взгляд можно заметить постепенный, а не быстрый переход от величественных георгианских, викторианских и эдвардианских зданий и роскошных парков, окружающих ядро города, к межвоенным и модернистским постройкам, которые выстраиваются вдоль ключевых магистралей на расстоянии нескольких километров, и, наконец, к большим двухквартирным домам, которые примыкают, кажется, к каждой улице во внешних пригородах. Эти районы сохранили лишь остатки своего прежнего статуса уникальных деревень, поглощенных разрастающейся метрополией в XIX и начале XX веков. Такие названия, как Финчли, Гринфорд и Форест-Хилл, свидетельствуют о более сельской истории, а историческое графство Мидлсекс, большая часть которого была официально включена в состав Большого Лондона в 1965 году, сохранилось лишь в некоторой степени символически. Сегодня около 13,5 % жителей Великобритании проживают в одном из районов Лондона, причем этот процент может удваиваться в зависимости от того, насколько широко определяется "пригородный пояс", отражающий гравитационное притяжение города. Однако примечательно то, что по сравнению со многими другими городами Северной Америки и Восточной Азии лондонские пригороды не так уж и обширны.
Хотя это может разочаровать тех, кто считает, что самый большой означает лучший (или, по крайней мере, самый важныйили примечательный), стоит напомнить, чтоне все любят крупные города. Подобное утверждение имело особый резонанс в XIX веке, когда население Лондона выросло с, как сейчас кажется, скромного 1 миллиона человек в 1800 году до примерно 6,5 миллиона к 1900 году, и он удерживал звание крупнейшего города мира около ста лет, пока в 1925 году его окончательно не обогнал Нью-Йорк. Сейчас, видя помпезность и торжественность, тщательную прохладу, радужный блеск - в общем, все, что мы хотим видеть, - нам легко упустить из виду, каким пугающим был бы Лондон для новых горожан два века назад, большинство из которых приехали из маленьких деревень, не готовых к трущобам и фабрикам, которые их ожидали.
Конечно, для большинства жизнь в Лондоне и других быстро растущих городах Британии времен промышленной революции была в лучшем случае мрачной. Не случайно Фридрих Энгельс вместе с Карлом Марксом разработал то, что мы сейчас называем марксизмом, основываясь на своем опыте и наблюдениях за бедными трущобами Манчестера и Солфорда на северо-западе Англии. К концу XIX века улучшение жилищных условий, снабжения продуктами питания, заработной платы, одежды, канализации, лекарств, средств для стирки и многого другого облегчило болезни и убожество, с которыми ассоциировался Лондон.* Однако город все еще был далек от того, чтобы стать местом, которое можно было бы считать желанным. Движущие силы страны могли искать выгоду, работая в городе, но мало кто стремился жить в нем. Поэтому пригороды разрастались, чему в немалой степени способствовали достижения в области общественного транспорта и стратегическое ценообразование, не позволяющее широким массам позволить себе те районы, которые были наиболее желанны для богатых.
Однако в ходе этого процесса конфликт за пространство начал возникатьновых районах. По мере того как представители среднего класса уступали большую часть города своим менее мобильным сородичам из рабочего класса, они начали наступать на пятки тем, кто уже жил на окраинах бывших городов. Если согласиться с тем, что не все любят большие города, то неудивительно, что многие из тех, кто жил в маленьких городках и деревнях вокруг Лондона (и в других местах), опасались грозно надвигающейся на них метрополии. Даже самый тщательно спланированный пригород приносил небывалый шум, движение и загрязнение в места, которые оставались практически неизменными на протяжении веков. Давние жители боялись, что "характер" их уникальных поселений исчезнет, что их здоровье будет подорвано, что они будут поглощены социальной, культурной и архитектурной однородностью, в которой до сих пор, хотя зачастую и несправедливо, обвиняют пригороды. Сколько времени потребуется Лондону и другим городам, чтобы распространиться на любимую британскую сельскую местность (которая, кстати, стала центральным элементом чувства национальной идентичности, учитывая ее предполагаемую чистоту)?
Сегодня зеленый пояс представляет собой невидимый барьер на пути разрастания, которого так жаждали многие из этих жителей, обеспечивая кольцо зеленых насаждений вокруг городских районов. Работа над ним велась давно. Концепция обычно восходит к градостроителю Эбенезеру Говарду, который наиболее известен как основатель движения городов-садов на рубеже двадцатого века, хотя более ранние варианты существовали в некоторых древних городах Ближнего Востока, а в английском контексте в 1580 году королева Елизавета I запретила
