Жизнь наоборот - Галия Сергеевна Мавлютова

— Как это — отпустили на два часа? Ты что же, меня проводишь и снова на работу? — сердилась Елена Валентиновна, копаясь в сумочке.

— Да, мам, да. Так что нужно быстрее, — сказала Алина, огорчённая нерасторопностью матери.

Неужели Елена Валентиновна не могла добраться до клиники без посторонней помощи? Матери зачем-то понадобилась группа поддержки. Алина тут же застыдилась: а кто ещё поможет матери? Не к подругам же обращаться. У Елены Валентиновны дочь имеется, родная, не из детдома взятая.

— Не знаю, быстрее не получится, — ещё больше рассердилась Елена Валентиновна, — да где же моя карточка?

— Я оплачу, мама! Кондуктор! — позвала Алина пожилую женщину в вязаном платке.

Холодно ей небось в промороженном троллейбусе. Она ведь с пяти утра на работе. Так что не только уголовный розыск круглые сутки пластается. Троллейбусы, метро, скорая помощь, врачи, МЧС, кто там ещё?

Женщина несколько раз пересчитала мелочь, проверила проездной Алины. Потом глянула в угол и крикнула, обращаясь к молодой паре, только что вошедшей в салон:

— Эй, а вы что там телитесь? Платите за проезд!

Молодая женщина, крупная, белая, ещё больше побелела, затем покраснела и вдруг завизжала:

— Это кто телится, а? Кто тут телится? Ты совсем, нежить, из ума выжила!

И понеслась по салону нецензурная брань, грубая и непристойная.

Было противно и мерзко. Алина испугалась, втянув голову в плечи. Елена Валентиновна, удобно устроившаяся в кресле для инвалидов, осторожно взяла дочь за руку — мол, не вмешивайся. Пусть бранится. Муж скверной женщины, маленький, невзрачный мужичок-с-ноготок, попытался остановить жену, поглаживая её по руке, но та крепко хватила его по шее. Мужичок от удара сдал назад и сдулся. Женщина ещё долго материлась, а Алина испуганно смотрела на неё и думала, что она ничем не может остановить поток брани, которую изрыгала из себя распущенная баба.

Самое неприятное было, что Алина испугалась. От страха перед вселенским хамством заложило уши и застучало в висках. Кузина осознавала своё бездействие. Она не знала, как и чем можно остановить хулиганку. Если сделать замечание — распалившаяся женщина может ударить. Тогда придётся вызывать наряд полиции, и мама опоздает в клинику, а Алина на работу. Все дела насмарку. Утро только началось. Ещё этот снег. Почему так темно за окном троллейбуса? Почему остальные пассажиры молчат? Ведь им тоже неприятно слышать матерщину. Алина схватила мать за руку и вытащила из салона троллейбуса:

— Пойдём пешком. Здесь недалеко!

Они пошли сквозь снежную хмарь, отирая с лиц влажные скользкие потёки.

— Дочка, а ведь ты испугалась? — злорадным тоном изрекла Елена Валентиновна.

— Кого испугалась? — спросила Алина, стараясь быть спокойной.

— Хамку эту трамвайную. Ты испугалась. Ты работаешь в полиции, а хамов боишься! Ты всегда их боялась. Что я не знаю, что ли? А все преступники по своей природе хамы. Ты боишься своей работы. Там не сахар. Уходи ты из уголовного розыска. Уходи. Нечего тебе там делать.

— Пуня, успокойся, нашла место выяснять отношения. Посмотри, сколько народу вокруг. Мы уже пришли. Вытирай ноги.

Елена Валентиновна прошла к доктору. Мать решила обследоваться. Она вечно что-нибудь ищет в себе — то болезнь найдёт, то тревогу, то печаль. Не мать, а скопище страстей и хворей. Алина покусывала губы. А ведь мать права. Наверное, это так. Да не наверное, а совершенно точно: Алина боится преступников. И преступники об этом знают. Они чувствуют людей. У них другие чувства, более обострённые. Как у той молодой хамки из троллейбуса. Она ведь знала, что никто не сделает ей замечание. Все побоятся вмешиваться. Кузина вздохнула. Просто театр абсурда. В Петербурге, в культурной столице, в центре, в переполненном салоне троллейбуса, в котором находится действующий сотрудник полиции, женщина изрыгает нецензурные ругательства, и все молчат, включая аттестованную полицейскую. Абсурд, полный абсурд.

— О чём задумалась, доченька?

«Что-то тон у матери больно ласковый. Хочет огорошить какой-нибудь витиеватой болезнью, требующей больших материальных затрат. Всё выдержу, — подумала Алина, — всё, даже больше, чем всё! В кредит влезу, но мать вылечу. Куда я без неё?»

— О тебе, мам, о тебе! Что там с твоим здоровьем?

— На антибиотики посадили. Вот рецепт. А вообще мне операция требуется, но платная.

Елена Валентиновна приложила пальцы к вискам. Сухое удлинённое лицо, без морщин, ладная фигура, хорошие волосы.

«Мама у меня хоть куда — некрасивая, но симпатичная», — залюбовалась Алина.

— Мама, не беспокойся, любую операцию вытянем. Пойдём отсюда.

Они вышли на мокрую и неуютную улицу. Погода стала ещё хуже, снег гуще, а небо темнее. Рыдающая туча стала огромной, растянутой, казалось, она заменила собой небосвод, и уже никогда не уйдёт из города.

— Почему ты не спросишь меня, что со мной происходит? — расплакалась Елена Валентиновна.

— Мам, мне некогда. Дома поговорим. Про операцию не думай. Сделаем!

Посадив мать в троллейбус, Алина вприпрыжку побежала по лужам. Пешком ей было быстрее. Она больше не могла оставаться с матерью. Ощущение страха прошло. Алина знала, что больше никогда не испугается преступников и правонарушителей. Сегодня она пережила страх, переварила его, и больше он её не настигнет. После перемены настроения погода показалась не просто сносной, а великолепной, обещающей большие надежды. Серое мрачное небо словно превратилось в сверкающий купол, а снежные липкие хлопья в сказочные льдинки.

Алина стирала мокрые ручейки с лица и смеялась: как смешно живут люди, смешно и страшно — ругаются, дерутся, насилуют и развратничают, словно разучились жить по-человечески. Их нельзя оставлять одних. Тогда они убьют друг друга. На земле никого не останется. Люди требуют за собой присмотра. Для этого создана полиция. Кузина распрямила плечи и зашагала по ямам и лужам, словно шла по сухому и ровному асфальту. Она чувствовала, что преодолела себя. За один день она повзрослела на десять лет. И такую силу почувствовала в себе Алина Кузина, что подпрыгнула и побежала, радуясь, что сменила модные ботильоны на удобные кроссовки. В таких хорошо бегать за преступниками.

* * *

В отделе Кузину ждали. Дежурный округлил глаза и указал пальцем в потолок: мол, наверху собирается большая буря. Алина рывком распахнула дверь. Батанов сидел в углу и разбирал бумаги. На столе сиротливо тлел холодным синим светом модный абажур.

— А-а, Линок, это ты! — обрадовался Батанов. — Присаживайся! Меня этот свет раздражает, синий, как в покойницкой. В хозчасти выдали эту дурацкую лампу. Другой, говорят, нету. Ну, как ты?

Алина почувствовала, что он напряжён, и его