Власть без славы. Книга 2 - Фрэнк Харди

Вся семья между тем собралась в музыкальной комнате. Марджори успела шепнуть Паулю, что отец сегодня не хочет разговаривать с ним. Она все ему расскажет после.

Пьесы Дворжака, которые Марджори играла по просьбе Джона, звучали грустно и жалобно; Мэри почуяла что-то неладное и догадалась, в чем дело. Потом завели граммофон и прослушали симфонию Бетховена и несколько произведений Крейслера.

А в это время между членами муниципалитета Ренфри и Джоном Уэстом происходил серьезный разговор. Речь шла о предстоящих дополнительных выборах и, в частности, о лейбористском кандидате Морисе Блекуэлле. Джон Уэст заявил, что его нужно убрать во что бы то ни стало.

— Брось, Джек. Блекуэлл слишком популярен. Он выдвинут кандидатом, а рабочие округа Фицрой всегда будут голосовать за лейбориста, даже если кандидатом от них будет сам дьявол.

— Нет, Блекуэлл провалится, если мы сумеем доказать, что он коммунист. Тогда мы заставим лейбористов снять его кандидатуру и выдвинуть другого кандидата.

Решение об исключении коммунистов из лейбористской партии, недавно принятое на ежегодной конференции, дало в руки Уэста сильное оружие. Он хотел устранить Блекуэлла. Того же добивался и архиепископ Мэлон. Сообщив архиепископу о том, что ему не удалось предотвратить выдвижение кандидатуры Блекуэлла, Джон Уэст сказал, что у него есть план, который еще может поправить дело. Архиепископу план понравился. Понравился он и Ренфри: — Вот это здорово, Джек. Как бы нам это устроить?

— Еще точно не знаю. Может быть, заставить кого-нибудь из красных заявить, что Блекуэлл тайно состоит в компартии? Кстати, вероятно, так оно и есть. У красных туго с деньгами, и их можно купить, как и всех других. Ты сумел бы это сделать?

Ренфри выпятил грудь и немилосердно задымил большущей сигарой. — Попробую. Этот Джим Мортон, говорят, неплохой парень, хоть он и красный. Беден, как церковная мышь. Его можно уломать. Я поговорю с ним, если хочешь.

— Валяй, только будь осторожен. Не верю я этим коммунистам. На случай если наш план не удастся, мы выставим против Блекуэлла независимого лейбористского кандидата. А ты уговори этого Мортона заявить, что Блекуэлл коммунист, номер билета такой-то… ну там еще кое-какие подробности, чтобы все поверили. Я заплачу Мортону, окажем, пятьдесят фунтов. Но сначала ты все же попробуй предложить ему меньше. Я не хочу, чтобы слишком много моих денег перешло в карманы красных.

Проводив Ренфри, Джон Уэст отправился спать. Он разделся, положил револьвер под подушку и лег. Почти час он лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к шелесту ветерка в вершинах сосен, и размышлял о своем разговоре с Марджори. Снизу доносились звуки музыки, гул голосов, временами смех.

Немного погодя в соседнюю комнату вошла Нелли. Джон слышал, как она разговаривала с Ксавье, с этим сыном каменщика, с этим приблудным мальчишкой, которого она любит больше, чем своих законных детей, детей Джона Уэста. Как нехорошо у них в доме! Временами он тосковал по любви Нелли, по ее дружескому участию, но всячески подавлял в себе это чувство. Нелли разрушила его семейный очаг и должна нести наказание. Он будет справедлив, но прежде всего должен проявить твердость характера. Он не допустит, чтобы его семья распалась, он будет направлять ее, руководить ими всеми, кроме этого ребенка, — за него он не отвечает. Его совесть чиста, он кормит его, поит, дает образование. Ни на что больше этот мальчишка, как и Нелли, не может претендовать. Он более чем справедлив. Но с Марджори дело обстоит сложнее. Глупая девочка хочет пожертвовать своей карьерой ради какого-то хлыща, да еще хуже того — немца. Ну что же, ему только придется образумить ее, вот и все.

Так размышлял Джон Уэст, пока не задремал. Сегодня он лег поздно. Обычно он укладывался в десять, кроме субботних вечеров, когда бывал на стадионе.

Он уже засыпал, когда снизу, видимо с веранды, донеслись приглушенные голоса. Он приподнялся и стал слушать. Шептались два голоса, мужской и женский. Это, конечно, Марджори и ее немец. Этого еще не хватало — спать не дают! Он напряг слух, но не мог разобрать, о чем они говорили. Марджори как будто плакала, а немец старался утешить ее.

Он поднялся с постели, босиком на цыпочках подошел к балкону и стал слушать.

— Пауль, ведь ты любишь меня? Ты не допустишь, чтобы это разлучило нас, ведь правда же, Пауль?

Голос Марджори, взволнованный и страстный, теперь был отчетливо слышен. Он не разобрал, что ответил Андреас, но до него все еще доносился плач Марджори. Затем раздался звук поцелуя и шепот: «О Пауль, Пауль, дорогой, я люблю тебя. Не покидай меня, Пауль».

Внезапно острая ненависть к Паулю Андреасу пронизала все существо Джона Уэста. Этот немец играет любовью его дочери, он губит ее карьеру лишь потому, что хочет завладеть его деньгами. Пока я жив, этому не бывать, немецкий выродок!

Джон Уэст слышал их тяжелое дыхание и вздохи. Обнимаются и целуются там в темноте под беззвездным небом. Гнев и ревность разгорались в Джоне Уэсте. Впервые он подумал о том, что его дочери выросли, что они могут любить и быть любимыми.

Его голос неожиданно разорвал тишину: — Марджори, иди спать! Ты что — хочешь поднять весь дом?

На мгновение внизу воцарилось молчание, потом послышался голос Марджори: — Извини, папа, я не знала, что ты не спишь.

— Ну, теперь ты знаешь. Очень жаль, что некоторые люди так злоупотребляют гостеприимством.

Джон Уэст снова улегся в постель; с веранды больше не доносилось ни звука. Он был раздражен, в голове носились горькие мысли. Долго не мог он заснуть. Не о лейбористской партии и Морисе Блекуэлле думал он, а о том, как расстроить планы Пауля Андреаса, посягнувшего на любовь его дочери и на его деньги.

Несколько дней спустя, ясным весенним утром Джим Мортон шел по Бурк-стрит. Судя по внешнему виду, трудно было представить себе человека, менее отвечавшего тому значению, какое придавали ему Джон Уэст и Ренфри. Солнце и тепло не могли приободрить Джима Мортона, он слишком устал и — хуже того — под ложечкой сосало от голода. Джим был высок и строен, но очень худ и явно истощен. Пиджак и брюки на нем были от разных костюмов, но довольно опрятны, хоть и поношены, каблуки стоптаны, и он прихрамывал — правая подошва насквозь прохудилась, и нога касалась асфальта. К тому же он был еще и небрит.

Джима Мортона огорчало положение в австралийской коммунистической партии. Через год после того, как ее создали Перси Лэмберт и его сторонники, она распалась из-за отсутствия единой политической линии. Хотя затем она была реорганизована, но Лэмберт не вступил в нее, так как пришел к убеждению, что создание коммунистической партии в Австралии преждевременно. Все же он остался неофициальным руководителем той горстки людей, которые составляли партийную организацию штата Виктория.

Джима Мортона одолевали сомнения. Ему казалось, что борьба безнадежна. Он не был Томом Манном, но слыл неплохим организатором. Помимо обычной работы — продажи брошюр, выступлений на берегу Ярры и агитации среди безработных, — ему поручили проводить в профсоюзах линию партии. Он должен был по возможности оказывать влияние на профсоюзное руководство при решении важнейших вопросов. Эта задача оказалась очень трудной, ибо его влияние было невелико.

Он шел, прихрамывая, и держал руку в кармане, зажав в ней последнюю шестипенсовую монету, как бы опасаясь, что она может выскочить из кармана и потеряться.

Давно ли он бежал из ветхой лачуги в Новой Зеландии, куда родители привезли его из Ирландии ребенком? Давно ли бежал из дому и пустился в плаванье вокруг света? Казалось, с тех пор прошла целая вечность, долгий путь проделал он, прежде чем остался с шестью пенсами в кармане.

Давно ли он сидел в тюрьме за то, что поднял бунт на корабле? Давно ли сошел на берег в Мельбурне, когда ему осточертело море, пробавлялся случайной работой и наконец обосновался на суше? Давно ли от нечего делать пошел в воскресенье на берег Ярры и слушал, как неугомонный Джо Щелли призывал своих многочисленных слушателей организоваться и действовать, чтобы приблизить день, когда бедные и угнетенные восстанут и сбросят ярмо ненавистного «господствующего класса»? Давно ли имя Ленина пламенем возгорелось в его груди? Давно ли он вступил в коммунистическую партию?

Он в нерешительности остановился на углу перед рестораном. Он уже догадывался, что слабость и сосущая боль под ложечкой происходят не только от отсутствия курева, но и от голода. Когда он курил в последний раз? Чего бы он не дал сейчас за одну затяжку! Только позавчера он с жадностью выкурил последнюю папиросу, а кажется, что с тех пор прошла целая вечность.

Он сделал над собой усилие и собрался с мыслями. Вот что он сделает: истратит пять пенсов на чашку чая и пирожок с мясом в дешевом кафе напротив, а потом, чтобы не чувствовать себя полным банкротом, с одним пенни в кармане, пойдет к витрине редакции «Века» посмотреть объявления о найме. Ему нужно заработать денег, чтобы расплатиться за комнату, немного подкормиться и починить обувь. Значит, партийной работой ему придется заниматься лишь в свободное время. Человек не может творить чудеса, ему нужно жить. Со сбора средств на митингах сигарет не купишь. Брось ты все это, дружище Джимми. Какое дело рабочим, что ты дошел до точки, что у тебя не заплачено за квартиру, что ты весь обносился? Он пожал плечами. Пойти съесть пирожок и выпить чаю. Может, настроение подымется.