Каменная река - Джузеппе Бонавири

— Откуда силы-то взять? — буркнул Чернявый.

— Давай-давай! Пошевеливайся!

Но с нами не так-то легко было сладить.

— Слышите, — сказал я, — как у меня в животе урчит от голода? Урр-урр!

— Урр-урр! — подхватил Чернявый.

— Быр-быр-быр! — присоединился к нам мой брат.

И все стали вопить как оглашенные:

— Ква-ква-ква.

— Хрум-хрум-хрум!

— Хлеба-хлеба-хлеба!

— А ну заткнитесь, черти, не то пулями вас накормим!

В общем, стали мы смотреть, как бандиты и крестьяне перегружают мешки на ослов, которых бандиты, подгоняя пинками, вывели из рощицы.

— И откуда только такие ослы берутся? — насмешливо произнес мой брат.

— Вот пойдешь с нами, покажем тебе то место, гаденыш!

По резкому, властному голосу и автомату за плечами бандита было ясно, что он главарь, хотя росточку был небольшого и под маской бегали глазки-буравчики. Очистив телеги, он приказал моим односельчанам возвращаться в Минео.

— Садитесь, поехали, — сказал нам дядюшка Яно.

— Мальчишки останутся с нами.

— С вами?

— Да, они нам понадобятся.

— А что мы скажем их матерям?

— Что их на время приютили добрые люди, а потом они вернутся домой целыми и невредимыми. Мы же не звери какие.

— Да на что они вам? Совсем ведь малолетки.

— Сказано, они останутся здесь.

— Пожалели бы матерей-то. День и ночь, бедные, слезами будут обливаться.

— Слезы очищают душу. Кто из нас не плакал? А теперь катитесь ко всем чертям, пока пулю не схлопотали.

Бланчифорте скрипнул зубами и покосился на ружье, которое ему пришлось бросить на землю.

— Что же теперь? — растерянно спросил Яно.

— Давай-давай, отчаливай! — подал голос здоровенный бандюга в маске.

Яно уселся в повозку и развернул вспять мула.

Мы всё сидели на земле и смотрели. Пузырь в страхе жался ко мне, в глазах у Тури была тоска. Мул Чирмени заартачился было — никак не хотел поворачивать, — и хозяин со всей силы огрел его вожжой. Повозки снова тронулись, их колеса скрипели как-то уныло, из-под копыт у мулов летели искры. Постепенно телеги скрылись из вида и шум затих.

— Что ж теперь? — повторил Тури вопрос дядюшки Яно.

— А ничего, с нами пойдете, — ответил главарь. — Первым делом наедимся вволю. У нас два дня маковой росинки во рту не было, да и вы оголодали, по глазам видно.

Мы немного приободрились и пошли за ними вверх по узенькой, извилистой тропке, мелькавшей среди смоковниц.

Бандиты сняли маски, но в этой темноте, лиц все равно было не разглядеть. Подъем тянулся долго, мы совсем из сил выбились.

— Это что, дорога в ад? — поинтересовался Чернявый.

— А ты как думал? — сказал главарь. — Нам с нашим ремеслом только туда и дорога.

Наконец мы очутились в небольшой лощине, поросшей опунциями. Там нас поджидали еще пятеро из банды.

— Все в порядке? — спросили они. — А это что ж, военнопленные?

Они дружно загоготали.

Грабители, как и обещали, выставили нам богатое угощение: шоколад и много вина.

— Ничего себе! — присвистнул мой брат. — Я думал, вы и вправду с голоду пухнете.

— Вино да шоколад — разве это еда? — откликнулся главарь.

Хлеб был свежий, мягкий, с хрустящей корочкой — давно я не ел такого.

— Райская пища! — восхитился Обжора.

— Да здравствует мой дядюшка Яно! — объявил Золотничок. — Чтоб ему пусто было, старому скряге!

— Чтоб фашистам было пусто! — хриплым, пропитым голосом подхватил один из грабителей.

— Да здравствуют христианские демократы! — возопил другой.

— Да здравствует Америка! — рявкнул Чернявый.

Этим здравицам не было конца; бандюги перепились, стали бить бутылки и завывать песни, а деревья отвечали им тихим угрюмым шелестом.

— И что у вас за песни, прямо заупокойные какие-то, — удивился Карлик, не переставая уплетать за обе щеки.

У главаря слезились глаза: то ли вино разбередило ему душу, то ли хлеба объелся.

— Эй вы, — обратился он к нам, оборвав пение, — дело есть. У меня семья в Палагонии с голоду помирает. Я дам вам осла и два мешка хлеба. Поедете в деревню и разыщете семью Мандра. Скажете, что хлеб от старшего сына, поняли? Для надежности с вами поедет Фебронио, а то знаю я вас. И обо всем, что увидели, молчок, иначе не сносить вам головы. — Он снова присосался к бутылке.

Остальные разлеглись на земле и захрапели. Только трое еще пытались петь — не в лад, фальшивыми голосами.

— Фебронио! — окликнул главарь и сверкнул своими острыми глазками. — Поезжай с ними и держи их на мушке, сдается мне, это прохиндеи изрядные.

В лощину с гор струился слабый свет. Фебронио тяжело поднялся на ноги; волосы у него прилипли ко лбу. Был он, может, чуток постарше нас и совсем хилый.

— Э-э, помогите-ка, — пробормотал он.

Пузырь поддержал его под локоть, а то бедняга Фебронио наверняка бы не устоял на ногах.

— Все дрыхнут, — сказал Чернявый. — Давайте отвяжем ослов, свезем хлеб в деревню и там продадим.

Я и Тури согласно кивнули. Подойдя к ослам, мы увидели, что они тоже спят. Пришлось тянуть их за хвост и будить пинками.

— Хозяин одного велел взять, а вы четверых ведете, — запинаясь, лепетал Фебронио.

Золотничок дернул его за руку.

— Идем, это тебе спьяну померещилось.

Тропинка была хоть и не каменистая, но крутая; роща постепенно редела.

— В какую сторону? — спросили мы у Фебронио.

— Наверх, через перевал. Деревня там, под горой.

Пузырь отпустил его локоть, и Фебронио мешком плюхнулся на землю.

— Я же вижу, их четверо, — бубнил он. — Всем башки проломлю.

Вскоре послышался его храп.

— Ага! — обрадовался Обжора. — Сейчас мы с ним разделаемся.

Мы сняли уздечку с одного из ослов и связали ноги Фебронио; тот лишь промычал что-то во сне.

— Ну-ка вспрыснем его! — скомандовал Чернявый и первым помочился на бандита.

— Ах, дождик! — вздохнул Фебронио.

Мы обступили спящего, и каждый справил на него нужду.

— Ох, мокро! Сейчас поплыву! — стонал он.

— Пора сматываться, — сказал Тури. — Сейчас он протрезвеет и позовет других на помощь.

Мы стали карабкаться на гору, таща за собой ослов.

— Давайте их оседлаем, — предложил Чуридду.

Животные, видно, привыкли ходить по горам и ничуть не испугались, когда мы вчетвером — Обжора, Чуридду, Тури и я — сели им на спину.

— Потом поменяемся, — сказал Тури остальным.

Но подъем становился все труднее. Ослы начали упираться.

— Вперед, бандитское отродье! — кричали мы, нахлестывая их по крупу.

Конечно, сидеть и ехать на мягких мешках было не то, что тащиться на своих двоих, и наши пешие друзья взбунтовались:

— Хватит! Дайте и другим прокатиться. А то расселись как короли!

Слезать не хотелось, тем более что гора уходила вверх все круче и приходилось цепляться за выступы.

Теперь верхом ехали Чернявый, Карлик, мой брат и Агриппино.

— Эх, как здорово промчаться с ветерком! — нарочно поддразнивали они нас.

Я взглянул наверх: казалось, до вершины было уже рукой подать. Но каждый шаг давался нам с великим трудом: на камнях скользили ноги. Животные окончательно выбились из сил, и как ни нахлестывали их наездники — они ни в какую.

— Делать нечего, — заключил Агриппино, — придется дальше идти пешком.

Чернявый, Карлик и мой брат, чертыхаясь, спрыгнули на землю. Ослы, помахивая хвостами, стали снова одолевать подъем. Мы понуро тащились за ними.

— Все ты! — напустился на Агриппино Золотничок. — Куда нас завел? Уж не в Вифлеем ли младенцу Христу помолиться?

Агриппино промолчал; сдвинув брови, он упорно лез по скале, цепляясь за кусты. Мы часто останавливались перевести дух. Ослы тоже то и дело спотыкались и натужно пыхтели.

Первым на вершине очутился Тури.

— Эй, вы чего там копаетесь? — насмешливо бросил он.

Я взобрался сразу после Агриппино и Карлика. На вершине нас обдувал свежий ветерок, ероша волосы.

— Ой, как хорошо-то! — вздохнул я.

Наконец вскарабкался на вершину и последний из нас — Обжора.

— Проклятая гора, кто тебя выдумал! — пробурчал он и сплюнул вниз.

Ослы разлеглись в зарослях репейника, блаженно вытянув передние ноги. Они то и дело взбрыкивали, видно пытаясь сбросить тяжелый груз.

— Ну, что делать будем? — спросил я.

— Передохнем немного, — сказал Кармело. — Здесь-то уж разбойники наверняка нас не достанут.

Все согласились. К тому же никто из нас не знал дороги. На всякий случай мы легли поближе к ослам, чтоб не упустить их, если вдруг заснем. Мы так измучились, что нас уже не раздражали ни колючий репейник, ни назойливый стрекот цикад.

— Будто мама колыбельную поет, — прошептал брат, погружаясь в сладкую дрему.